Розы в ноябре

И ладно бы — разгорячился, я бы тоже вожгла ему словечко! А то «вы поймите, Валентина Дмитриевна», «очень жаль, но приходится заметить…» Только и остается — на зло ему отпечатать очередную бумаженцию так, чтоб ни к запятой не мог придраться!

…И вот стукаю по буковке

в

Петя как фокусник — прошел мимо, а на столе уже конфета «Красная шапочка», и даже шеф размораживается отчасти…

— Проводил дополнительные занятия с группой «Г», — сообщает Петя; вид у него загнанный, но глаза светятся неистребимым весельем. — Ну, подобрался контингентик! Работаешь, точно в кузнице, семь потов сойдет — «Поняли?» Все единодушно: «Нет!» Хорошо, будем разбираться на практике. Вызываю Сундукову. Она переводит. Слушайте, это же здорово! Я записал на память: «В ее прекрасных глазах наворачивались слезы, и она тут же вытирала их своим дряхлым платком!»

Петя рушится на диван и рыдает от смеха. Я тоже. Шеф, улыбнувшись, спрашивает:

— Так когда же вам, Петр Семенович, будет удобно еще раз провести дополнительные занятия с группой «Г»? Материал очень важный и должен быть усвоен!

Петя смотрит на меня. Я отвечаю понимающим взглядом. Но нынче Петя согласен на все. Похоже, что у него дело к замдекана.

— …даже и не дело. Ну, скажем, не безделица, а полуделица. Анциферов! Сам знаешь, сборы, тренировки! Парень оброс «хвостами», парень слетает со стипендии…

— Чем же я могу быть полезен? — спрашивает Юрий Константинович.

Он не знает, чем он может быть полезен. Петя терпелив:

— Гордость факультета! Рвет и мечет — ленточки грудью и диск — куда-то в четвертое измерение!

— Ирина Роднина, — говорит шеф, — сдавала экзамены вовремя. И Анатолий Карпов отнюдь не «хвостист»!

— До «звезд» далеко, а навстречу своей планетке надо бы пойти! Индивидуальный график, то, се… Есть мнение, — Петя подчеркивает голосом «надо» и «мнение».

— Мнение есть и у меня, — говорит замдекана. — Спорт должен не мешать, а помогать учебе. И отстающий студент — отнюдь не гордость факультета…

— Значит, нет? — Петя подпрыгивает на диване.

— Значит, нет.

Петя начинает пыхтеть, словно кастрюля-скороварка. Ой, как я его понимаю! Анциферов… Да когда другие факультеты начинают хвастать спортмероприятиями, мы говорим «а у нас Анциферов!» — и все, вопросов больше нет.

Петя уже схватился за ручку двери — и вдруг выпаливает:

— А ведь вы сухарь, Юрий Константинович! Сдобный, ванильный, но сухарь!

Дверь захлопывается с пушечным звуком. Мой шеф говорит:

— Валентина Дмитриевна, а что выяснилось с поточной аудиторией, для третьего курса, во вторник?

У нас нынче телефонный бенефис.

В трубке громыхает бас предместкома, я все слышу. Речь идет о бесплатной путевке. Шеф требует, чтоб ее отдали доценту Гнецкову, есть у нас такой старичок, «божий одуванчик», предместкома в принципе не возражал бы, но… «ты же знаешь Киселеву…»

Киселеву знают все. Она как лейкопластырь, если привяжется, так ее и по кусочкам не отдерешь. Сама Арсеньева перед ней пасует.

Шеф выслушивает про Киселеву и повторяет свое: Гнецков стар, одинок, никогда в жизни за себя голоса не подаст, а местком словно и рад, что его не беспокоят…

«Ты на меня бочки не кати! — рычит трубка. — Еще разберемся, уж не оппонент ли твой этот самый доцент…»

Шеф кладет трубку. Берет из стаканчика карандаш, отточенный, как копье, и начинает заострять его до степени иголки.

Я смотрю на его спокойное лицо — и мне становится не по себе.

Опять звонок. Просят меня, кто просит — не важно…

«Славненькая моя, ну почему тебя не было у Любы, да там посмотреть было не на кого, я челюсть вывихнул, зевая, ни разу не танцевал…», — слушаю, угукаю, а сама думаю, что из этого устного реферата доходит до слуха шефа.

Наверно, ничего, — он сосредоточенно правит курсовые работы своих вечерников.

Мой собеседник никак не выговорится, чтоб отвязаться, я обещаю пойти с ним на концерт Бисера Кирова, кладу трубку, аккуратно, как будто она из хрусталя.

Шеф, не поднимая глаз, говорит кротко:

— Валентина Дмитриевна, не было бы вам удобнее неслужебные разговоры перенести на неслужебное время?

Да, да, мне будет удобнее! А тебе, сухарь несчастный, никто никогда не позвонит по неслужебным вопросам!

Звонок. Шеф держит трубку левой рукой, правой продолжает черкать в тетрадях. Непонятно, с кем, а говорит, примерно следующее: «Да, я помню». «Очень приятно, хотелось бы узнать, чем могу служить». «Может быть, я вам дам телефон Петра Семеновича?» «А все-таки по какому вопросу вы звоните?» «Проще было бы выяснить в канцелярии». «По вечерам? Читаю лекции». «Вряд ли это было бы удобно для вас». «Хорошо, надо будет подумать. А все-таки лучше посоветуйтесь с Петром Семеновичем…»

Шеф подает свои реплики с нарастающим недоумением. Глаза открываются все шире, брови подымаются все выше, очки — и те лезут на лоб. Положив трубку, сообщает растерянно:

— Никак не могу сообразить, что же ей было нужно… Знаете, Валентина Дмитриевна, Петр Семенович познакомил меня с девушкой. Говорит, хотела бы учиться на заочном. Я ей дал свои координаты, на случай, если понадобятся справки. Вот она позвонила — и не говорит, по какому вопросу, приглашаю на факультет — почему-то ей нужно именно вечером и именно со мной посоветоваться, поступать или нет…

…Все-таки есть у меня выдержка! Не валюсь под стол от хохота. Значит, нашлась такая, что прельстилась ходячим холодильником?

Хотя ведь с виду и он человек. Даже смотрится прилично. Надо его знать, как я. У меня он на ладошке — с утра до вечера.

…Вот именно — до вечера.

Слышны только реплики шефа, и какие! Многосерийный детектив!

«Да, да, прибыла». «Ну, что вы, настоящая красавица! По-моему, из Центральной Америки!» «Надеюсь завоевать ее доверие». «Прежние? Приняли настороженное.» «Думаю, примирятся». «А эта — вообще совершенство. Можно пересчитать все ребрышки». «Да, да, спасибо, обязательно!»

Вот и весь разговор, если не учитывать разных вежливостей.

Но хорош «ходячий холодильник», если к нему прибывают красавицы из Центральной Америки, а прежние вынуждены примириться! Да еще эти «ребрышки»!

Будет, будет у меня неслужебный разговор в неслужебное время! Есть о чем рассказать моей мудрой Аустре…

Аустра, подруженька, примчалась на другой же день.

Что она умеет — так это эффектно располагать себя в пространстве. Угол, где сидит Аустра, немедля приобретает вид центра комнаты. Сегодня она в своем ударном, огненно-струйном платье, веки тонированы под цвет бус.

Шеф, поздоровавшись, не подымает больше глаз — сегодня он анализирует уровень посещаемости лекций не по группам, а по лекторам, — вредная затея. Этак он доберется и до нашего многоуважаемого профессора Янецкого. Студенты жребий бросают, кому идти на его лекции, все равно ничего не поймешь. Знаний масса, а дикции нет, проборматывает себе под нос…

Аустра забросила ногу за ногу — коленкой чуть не достает подбородок. Ноги у нее эталонные, одевается — на полсезона вперед. Идет — парни шеи выкручивают: смотрят.

Только не мой шеф.

— Валентина Дмитриевна, если спросят, я в библиотеке…

Изобразить на бумаге междометие, которым проводила его Аустра, нет никакой возможности.

Потом она спрашивает:

— А ты не ослышалась — насчет красавиц?

Голову наотрез!

— Удивительно! Может, он автомобилист? Наш сосед свою «Волгу» «сударушкой» зовет.

— А ребрышки?

Аустра хлопает ресницами. Обходит вокруг стола шефа, разглядывая его почти идеальную пустоту — одни карандаши в стаканчике торчат, словно пучок стрел в колчане. Говорит неожиданно:

— А он ничего. Волосы… Такой цвет получается, если смешать светло-розовый «Лондестон» со светло-русым «Арома-колор». Черты лица правильные…

— Вот именно, — говорю я. — Как на схеме. Глазу не за что зацепиться…