Я ухожу

В течение нескольких дней, что Баумгартнер обитает здесь, он старается выходить как можно реже. Он делает минимум покупок и заказывает еду на дом через Минитель [6]. Укрывшись от внешнего мира, он словно ждет своего часа. Почти ничего не делает. Дает поставщикам щедрые чаевые. Живет, как истинный холостяк, — похоже, что он давно научился жить в одиночестве.

Однако он не холост. И вот доказательство: он звонит своей жене.

Его телефон автономен и позволяет во время беседы перемещаться по комнате. «Да-да, — говорит он, переходя от „Бехштейна“ к окну, — что тебе сказать, сама знаешь, каково жить одному. Особенно, когда питаешься одними замороженными овощами, — уточняет он, одновременно регулируя с помощью пульта громкость телевизора и перебирая программы — сериалы, конкурсы, документальные фильмы. — Нет, про витамины я и вправду забыл. Но в любом случае…» — не договорив, он вырубает телевизор, чтобы взглянуть в окно; там все по-прежнему — облака, садовый вьюнок, сороки.

«Согласен, но, в любом случае, здесь, у нас, я аптеки не видел», — продолжает он, вернувшись к «Бехштейну», сев на рояльный табурет и довинчивая его, вместе с собой, до нужной высоты. Нажав левую педаль, он берет единственный известный ему аккорд — терцию. «Ага, ты слышала? Нет, это рояль. Так вот, хорошо бы тебе навести справки, как только он вернется, поняла?» — говорит он, вставая и удаляясь от инструмента. Проходя мимо цветочного горшка, он извлекает из него железную проволочку, которую сунул туда неделю назад, и начинает выкручивать туда-сюда, делая из нее то спираль, то зигзаг, то подобие телеантенны.

«Ну откуда я знаю! — восклицает он резко. — Попробуй очаровать его или что-нибудь в этом роде. Ну хватит, хватит, конечно, ты сама знаешь, — говорит он с улыбкой, почесывая нос.

— Но мне лучше залечь на дно, я не хочу рисковать и попасться на глаза знакомым. Студию я оставлю за собой, а сам несколько дней поживу в провинции… Конечно, сообщу тебе… Нет, я уеду сегодня вечером, мне нравится водить ночью… Разумеется… Конечно, нет… Хорошо. Целую тебя… да, и я тоже». Он выключает телефон, тут же включает его снова и набирает номер, известный лишь ему одному — номер аппарата, врученного Палтусу. Тот откликается далеко не сразу. «Алло, да, — наконец говорит он, — слушаю. Ах, это вы… здравствуйте, месье». По первому впечатлению, голос Палтуса — не первой свежести; он напоминает вязкое сонное болото, гласные звуки лениво тянут за собой согласные.

В комнатушке Палтуса, как всегда, слабо освещенной огарком, находится тот самый долговязый, одетый в черное субъект, с которым Баумгартнер столкнулся тогда у двери; он что-то делает на маленьком карманном зеркальце с помощью лезвия «Жиллет», а что именно, не разобрать. Во всяком случае, этот высокий мрачный тип по ходу дела улыбается своей зловещей улыбкой.

«Что? — продолжает Палтус. — Чем вам так не нравится мой голос? Да нет, ничего я не наглотался, я просто спал, вот и все; когда меня будят, я всегда такой одуревший. А вы нет? (Высокий темный субъект изображает на лице саркастический хохот, но одной только мимикой, опасаясь сдуть две малюсенькие белые кучки, лежащие перед ним на зеркальце). Проблема в том, что мне скоро понадобится еще немного наличных. (Темный субъект энергично кивает). Как это не мечтай?! (Субъект хмурится). Да погодите же… Черт, он взял и повесил трубку!»

Выключив телефон, Баумгартнер принимается за сборы. Поскольку он весьма тщательно выбирает одежду, стараясь сочетать одни предметы с другими, а заодно пересматривает весь свой гардероб, эта процедура занимает у него больше часа, но торопиться ему некуда: он покинет Париж только к ночи. Доехав по кольцевому бульвару до Орлеанских ворот, он выберется на автостраду и направится к юго-западу Франции через Пуатье, который минует уже глубокой ночью.

В течение последующих недель Баумгартнер будет в одиночестве колесить по всей Аквитании, как заядлый турист, сменяя отели каждые три дня и проводя ночи только наедине с собой. Он не намерен путешествовать и действовать по какому-то определенному плану. Но вскоре он вовсе перестанет покидать департамент Атлантических Пиренеев и возьмется убивать время в немногих имеющихся там музеях, ходить каждое утро в церкви, посещать все туристские достопримечательности региона, а вечерами смотреть иностранные фильмы с французскими титрами в полупустых кинозалах. Иногда он будет часами наугад ехать по дорогам, едва глядя на окружающий пейзаж, рассеянно слушая передачи испанского радио и останавливаясь лишь затем, чтобы справить нужду на обочине, за деревом или в канаве, а иногда будет целыми днями валяться на постели в гостиничном номере, листая журналы и глядя телесериалы.

Баумгартнер, который явно стремится хранить incognito, постарается как можно реже беседовать с окружающими, а чтобы не утратить дар речи, будет ежевечерне звонить жене и раз в четыре-пять дней — Палтусу. Если не считать общения с этими двумя, то где бы он ни был — в «Кло Зефир» (Байонна), в гостинице «Мельер» (под Англе) или в отеле «Альбиция» (в окрестностях Сен-Жан-де-Люз), — он не заговорит и не познакомится ни с одним человеком.

16

Представьте себе перепуганного кролика, со всех ног несущегося средь бела дня по бескрайнему травянистому полю. Далее представьте себе хорька по имени Уинстон, который гонится за этим кроликом. А тот зная, что его норка уже недалеко, радуется в простоте душевной, что спасся от своего врага. Но едва он проскочит в свое убежище, стараясь залезть поглубже, как хорек, не отставший от него ни на шаг, впивается ему в горло и душит в темноте. Потом, уже не торопясь, вспарывает кролику живот и насыщается своей кровавой трапезой, о чем свидетельствуют хруст косточек жертвы и мерзкое чавканье победителя, который, набив живот и полагая, что заслужил отдых, засыпает рядом со своей растерзанной добычей.

А теперь представьте себе двух техников парижского аэропорта, терпеливо поджидающих у входа в нору. Когда они решают, что отдых продлился достаточно, они несколько раз окликают хорька по имени, и через минутку Уинстон вылезает на свет божий, укоризненно глядя на людей и волоча в зубах безжизненную кроличью тушку. Техники хватают трупик за уши, а Уинстона незамедлительно водворяют в его клетку. Привычно обсуждая меж собой вопрос разделывания кролика, вопрос его приготовления и вопрос о соусе к нему, они забираются в маленький электрокар и покидают взлетное поле, куда только что приземлился борт QN560 из Монреаля; из самолета выходит Феррер, совершенно одуревший и разбитый по причине разницы часовых поясов.

Ему пришлось пробыть в Порте Радиум гораздо дольше, чем ожидалось. Горячо принятый семейством Апутьяржук, где он теперь и завтракал, и обедал, и ужинал, и проводил ночи с девушкой в ее спальне, он слегка забросил наблюдение за подготовкой контейнеров. Более того, в течение нескольких дней, разморенный теплой атмосферой дома Апутьяржуков, он совершенно забыл о своих сокровищах. Счастливые дни в Порте Радиум! Но вот контейнеры закончены, и пришлось готовиться к отъезду. Феррер опасался, что родители девушки сочтут его неблагодарным соблазнителем, однако эти милые люди прекрасно понимали, что он не пойдет к ним в зятья и, в общем, расстались с ним довольно приветливо.

Аренда маленького двухмоторного самолета типа Twin Otter, какими пользуются в приполярных районах, и таможенная процедура в Монреале также отняли у него немало времени. Таможенники привыкли просвечивать путешественников насквозь, затем напихивать их слабительными, чтобы те извергли драгоценные камни и капсулы с кокаином, каковые предметы они, надев резиновые перчатки, с отвращением доставали и исследовали; доводилось им также задерживать контрабандистов, торгующих пауками-птицеедами или питонами, блоками сигарет с фильтром, упрятанными в мешки с маниокой, радиоактивными элементами и подделками под старину. Ввиду наплыва пассажиров в утро прилета Ферреру удалось благополучно миновать зону досмотра, битком набитую всякими подозрительными тюками, паспортный контроль и заграждения из служащих Министерства финансов. Затем ему пришлось звонить Раджпутеку, чтобы тот погрузил контейнеры в фургон. Поскольку было воскресенье, задача усложнялась, однако Раджпутек, вырванный из объятий Морфея, все же согласился приехать, правда, не без охов и вздохов. В ожидании фургона Феррер пошел в зал Духовного центра.