Гринвичский меридиан

— Господин Хаас просит вас извинить его, он сейчас очень занят и не сможет лично принять вас.

— Я пришла по поводу Байрона, — сказала Кэтлин Кейн.

— Хорошо понимаю ваше беспокойство, — проникновенно ответил Прадон, — но, уверяю вас, волноваться не стоит. Ваш муж очень поглощен своей работой; вполне возможно, он обнаружил какой-то новый объект для изысканий. И, занявшись им, просто забыл предупредить нас, что будет отсутствовать еще какое-то время. Наше правило — не связывать сотрудников жестким расписанием или сроками поездок. Политика нашей фирмы заключается в том, — добавил он, сменив проникновенный тон на патетический, — чтобы предоставить максимум свободы исследователям, в особенности если речь идет о таком блестящем ученом, как месье Кейн. Вы согласны?

— Не будем терять время понапрасну, — сказала Кэтлин Кейн. — Я получила письмо от Байрона.

Прадон сделал каменное лицо.

— Он рассказывает там все, чего вы мне не сказали, — продолжала она, — и еще много других вещей, которых вы, возможно, и не знаете.

— Где он?

— Этого он не сообщает. Вообще письмо довольно путаное, но из него можно понять, что его наняла другая фирма или что-то в этом роде.

«Кошмар!» — подумал Прадон.

— Вы меня удивили, — сказал он вслух.

— Нет, — возразила Кэтлин Кейн, — я вас не удивила. Но его нужно найти.

— Да мы повсюду ищем его, — убито признался Прадон. — Мне неловко говорить о таких вещах, но, кажется, ваш муж был пациентом психиатрической клиники. Может быть, у него новый кризис?

— У Байрона не может быть нового кризиса, — отрезала Кэтлин, — он пребывает в этом кризисе всю свою жизнь, вполне вероятно, с самого рождения. Проблема не в этом.

— А в чем же?

— Мне нужно, чтобы вы его нашли, — повторила она.

Прадон слегка пошатнулся, оперся обеими руками на стол и произнес официальным тоном:

— Я понял суть вашей просьбы. Я сегодня же вечером доложу о ней господину Хаасу, но могу вас заверить, что мы и без того делаем все возможное.

— Нет, — сказала Кэтлин, — это не просьба, это нечто гораздо большее. Вам известно о проекте «Престиж»?

«Кошмар в квадрате! — подумал Прадон. — Нет, полная катастрофа».

— Понятия не имею.

— Я вам не верю, — сказала Кэтлин Кейн.

— Не понимаю, — промямлил Прадон, — вероятно, речь идет о вещах, не входящих в область моей компетенции.

«Ну почему я не умею врать?!» — подумал он. Кэтлин иронически следила за его беспомощным барахтаньем. Выдержав долгую паузу, она наконец сказала:

— Слушайте меня внимательно. Я прошу вас передать вашему шефу одну вещь. Если вы сами не понимаете, то он поймет наверняка. Так вот, запомните, это очень просто. Если Байрон в течение десяти дней не вернется в Париж, я разошлю в газеты все, что знаю об этой истории и о проекте «Престиж», вместе с доказательствами. Газеты будут довольны, им хватит сенсации для первых страниц на несколько дней. У меня все.

Она встала. Прадону понадобилось еще несколько секунд, чтобы тоже подняться на ноги. Он проводил ее до двери, твердя, как попугай, что ничего не понимает, но передаст и что передаст, хотя ничего не понимает. Едва она вышла, как он бросился к телефону и передал.

— Она наверняка знает очень многое, — заключил он.

— Да, — ответил Хаас, — определенно, слишком многое.

— Я мог бы развязать ей язык, — предложил Прадон.

— Только не это, — отрезал Хаас. — Тогда вы сами узнаете слишком многое. Лучше свяжитесь-ка с Расселом.

Прадон набрал номер отеля «Лютеция» и попросил соединить его с комнатой 308.

— Это я, — сказал он. — У меня кое-что есть для вас. Ничего, если это снова будет женщина?

— Что-то вы повторяетесь, — ответил Рассел. — Но делать нечего, такая у нас работа.

— Прекрасно, — сказал Прадон, — я сейчас же вышлю вам инструкции и чек. Нужно покончить с этим делом не позже завтрашнего дня.

— Я перезвоню, — бросил Рассел и повесил трубку.

Он пересек комнату, двигаясь в направлении кровати, на которой лежал открытый чемодан, и, вынув из него зеленый фетровый мешочек, положил на стол; затем пошел в ванную и включил воду.

Приняв душ, он переоделся. Вынул из мешочка тяжелый Laguiole с роговой рукояткой, нащупал острие, осторожно провел пальцем по лезвию, сложил нож и сунул его в карман.

В дверь постучали: грум принес почту. Рассел распечатал конверт, в нем лежали чек, который он спрятал в портмоне, и белый бумажный квадратик без единой записи, но испещренный крошечными проколами и выпуклыми черточками. Рассел дважды скользнул по листку указательным пальцем, после чего бросил его в пепельницу и поджег.

Четыре часа спустя с наступлением темноты Кэтлин Кейн вышла из дома. Она на минутку остановилась у парадного, чтобы вынуть из сумочки пудреницу и взглянуть, все ли в порядке. В тот момент когда она проводила по лицу пуховкой, ее окликнул жалобный и учтивый голос слепого, просившего помочь ему перейти улицу. Не успела она обернуться, как кровь уже забрызгала ее тело и тротуар вокруг; Кэтлин Кейн умерла мгновенно.

Минут через пятнадцать какой-то прохожий споткнулся в темноте о ее тело, распростертое на тротуаре. Прохожий едва не упал, выбросил вперед руки, удержался на ногах, восстановил равновесие и обругал препятствие прежде, чем рассмотреть его. А рассмотрев, издал короткий вопль и со всех ног помчался к ближайшему бару, чтобы вызвать полицию, как и полагается в таких случаях. Полиция подоспела к месту преступления в тот момент, когда Рассел у себя в номере снова уселся в ванну. Слепой вообще часто мылся, а особенно в рабочие дни.

13

За два года до этого, в одно очень раннее утро на мосту Бир-Хакем другой прохожий — хотя не исключено, что это был тот же самый, и в этом случае легко представить себе его ужас — так же потерял равновесие и выбросил руки вперед, споткнувшись о труп Анжело Клопштока-Лопеса.

До того как Анжело Клопштока-Лопеса прошили в ночной тьме три пули калибра 11,43, каждая из них смертельная, он и сам торговал оружием, поэтому, будучи профессионалом, еще успел определить по звуку точный калибр названных пуль в самый последний миг перед тем, как они его продырявили. Прошлое Анжело было таким же мутным, как грязновато-коричневая река, протекавшая под его трупом; подобно этой воде, он тоже тащил за собой массу всяких мерзостей, в полной мере объясняющих это преступление. Огромное количество возможных причин для убийства и значительное число группировок и отдельных лиц, способных его совершить, сразу же поставили это дело в разряд «глухарей». Кроме того, особое стечение обстоятельств, а именно нагрянувшие выборы и дипломатические проблемы, куда более важные в сравнении с этим фактом, в конечном счете безнадежно непоправимым, привело к тому, что кончина Клопштока-Лопеса никого сильно не огорчила, — напротив, расследование велось крайне медленно, лениво и небрежно. Скоро дело и вовсе сплавили в архив. И забыли о нем.

Однако следует сказать, что в нем был замешан Альбен. С того дня как у него в голове возник первоначальный замысел и до той ночи, когда его палец нажал на холодный курок, он вел свое дело в абсолютном одиночестве, с похвальной скрытностью, а главное, с безмерным тщанием, движимый чем-то вроде простодушного, но эффективного усердия хорошего ученика; доказательства успеха налицо.

Проект этой оригинальной акции созрел у Альбена в пору крайней усталости, после целого года усиленных трудов в нескольких радикальных группировках, которые доставляли ему весьма скромные радости, а точнее, одну лишь горечь. Он решил самоустраниться, но прежде ознаменовать свой уход из сферы политики каким-нибудь громким поступком, искупив таким образом то, что он по старой памяти все еще называл «дезертирством»; этот поступок станет одновременно и апофеозом, и достойным завершением его карьеры левака; выполнив свой долг, он сможет гордиться этим и со спокойной совестью жить для себя.

В первую очередь он проштудировал газеты, книги, телефонные справочники и составил список людей, отвечавших четырем условиям. Они должны были: 1) быть живы, 2) быть виновными в его глазах, 3) быть жителями Парижа и 4) быть более или менее доступными для убийцы. Отбор занял много времени: в список просилась масса кандидатур. Следовало отнестись к ним максимально тщательно и беспристрастно, отринув субъективность и предвзятость и изучив досье каждой жертвы до последней буквы. В сухом остатке Альбен получил шесть имен. Он записал эти имена на шести клочках бумаги, скатал их, бросил в специально купленную для этого шляпу, и то, что можно назвать случаем, судьбой, возмездием или просто историей, пало на имя «Анжело Клопшток-Лопес», которое Альбен вытащил из шляпы.