Эдельвейс

Потом, уже уезжая домой с полученной инвалидностью, гауптман вместо того чтобы извиниться, сказал Лизе-Лотте, – а не было бы мое лицо обезображено? Будь я красавчиком, как твой горный егерь, небось дала бы мне в сестринской комнате?

Лизе-Лотта расплакалась, но спорить с этим гауптманом и доказывать ему, что не в его уродстве дело – не стала.

Хорошо что не все такие, как он!

А разве объяснишь каждому моральному выродку, что честь немецкой девушки – будущей жены офицера и простое сострадание к раненому – это разные вещи. И что случись Клаусу стать инвалидом, она бы была ему самой и самой верной женой.

– Ну как, майор, аппетит у вас сегодня есть? – спросила Лизе-Лотта летчика с перевязанной головой.

Тот только слегка простонал в ответ.

Речь давалась ему с трудом, каждое движение челюстей натягивало и беспокоило обожженную кожу лица под повязкой. Ему вообще была положена только жидкая и полу-жидкая пища, но порой, когда давали вкусный ужин, майор знаком просил, чтобы кусочек дали бы и ему.

– Ну как? Будете мясной гуляш? – спросила Лизе-Лотта, склоняясь к лицу майора, – я вам жидкой подливочки дам пару ложек? Хотите?

А потом она показала майору новую фотографию Клауса, ту, где он стоял на вершине на фоне флага.

Она поднесла эту фотографию на уровень лица майора к прорези, где были глаза.

– Вот, глядите, майор, наши взяли Кавказ, скоро мы выйдем к Каспийскому морю, а там откроется дорога на британские колонии, на Индию с ее богатствами. Вы хотите поехать в Бомбей, майор?

– А что, майор? – подхватил выздоравливающий гауптман, тот что лежал возле окна, – в Индии девушки такие чувственные! Там есть такое учение, которое называется Камасутра…

Майор вдруг кашлянул и задергался в конвульсиях.

Руки его, забинтованные словно культи, беспомощно протянулись к Лизе-Лотте и вдруг бессильно упали на простыню.

– Что? Что с вами? – обеспокоено запричитала Лизе-Лотта.

– Врача, зовите дежурного врача, – крикнул выздоравливающий гауптман.

Когда врач пришел, он пощупал пульс, посветил фонариком в глаза майору и сказал, что тот умер…

Лизе-Лотта вышла потом в коридор, дошла до его конца, где в узлах до утра сваливали грязное белье и там в закутке закурила.

Она редко курила.

Но теперь курить ей хотелось все чаще и чаще. …

А ночью была бомбежка.

Англичане прилетели в два часа пополуночи.

Тонные фугасные бомбы, на гарнир пересыпаемые зажигалками с белым фосфором от которого горели даже камни, бухались где то на западной окраине города, там где шарикоподшипниковые заводы фирмы Манн и Блок, но тем не менее, дежурный офицер распорядился, чтобы раненых отвели в бомбоубежище.

Вот тут то самая работа начиналась.

Ходячие шли в бомбоубежище сами, а вот лежачих приходилось таскать.

Без лифта, да по лестницам.

Все без смысла!

Начинали таскать лежачих в подвал, половину успевали перенести, как англичане уже улетали.

И приходилось потом таскать носилки обратно.

Вверх по лестницам, без лифта.

Ноги гудели, словно чугунные.

У Лизе-Лотты ноги так не гудели даже когда она в горы с Клаусом ходила.

Да, там был спорт, а здесь война.

Везде война и в тылу и на фронте.

Под утро, когда не было сил даже для того, чтобы уснуть, Лизе-Лотта встав у окна закурила свою уже шестую за эту ночь сигарету.

Она выпускала тонкими ноздрями крепкий дым эрзац-табака и глядела в сторону пожарища, красные отблески которого мерцали в небесах в той стороне где были заводы фирмы Манн и Блок.

Неужели её Клаус, случись ему оказаться в госпитале там на Восточном фронте, стал бы изменять ей?

И неужели прав тот одноглазый гауптман, когда он сказал, что на войне все девушки обязаны ублажать воинов, когда тем надо иметь женщину?

Лизе-Лотта докурила свою сигарету и пошла в сестринскую.

До конца смены оставалось еще два часа. …

Тот одноглазый гауптман как все равно наколдовал!.

Клаус и правда был ранен.

Но по порядку:

Когда они спустились с покоренного ими Эльбруса, капитана Грота вызвали в Берлин – он был представлен к Рыцарскому кресту, рапорт о взятии самой высокой горы Кавказа попал в ежедневную сводку Высшего Объединенного Командования Вермахта (ОКВ), а фотографии капитана Грота опубликовали все газеты и журналы.

Частичка славы досталась и Клаусу.

Он был вызван в штаб дивизии, где после вручения ему Железного креста Первого класса, фон Линде пригласили для "особо-конфиденциального разговора" с офицером из ОКВ.

Офицером оказался полковник, хорошо знавший и деда и отца Клауса.

– Со стариной Вили мы служили в рейтарах, – сказал полковник, – Вили был хорошим кавалеристом, а вот его сын стал прекрасным альпинистом, и кто бы мог подумать!

Разговор не был длинным.

Полковник предложил, как он изволил фигурально выразиться – "оседлать удачу"…

Это как в карточной игре, если тебе начинает везти, то надо делать ставки. И вот Клаус – ему так повезло! Русские без боя сдали им Горную гостиницу и они с Гротом беспрепятственно поднялись на Эльбрус. Так отчего бы не попытать Судьбу снова? Покуда везет!

И отчего бы вслед за Крестом Первого класса не попытать счастья и не рискнуть сходить за Рыцарским крестом?

А кроме того, что есть настоящий офицер без боевого приказа?

Хотите получить приказ, достойный ваших доблестей?

– Хочу, – ответил Клаус. …

Набрать команду из ста лучших высокогорных егерей и ждать дальнейших распоряжений.

Вот что пока мог сказать этот полковник.

– Но задание будет интересное, не каждому под силу, – пообещал полковник, по отечески похлопывая Клауса по плечу. …

Его рота высокогорных разведчиков была теперь на Кодорском перевале.

В отсутствие Клауса в роте за него командовал оберфельдфебель Волленгут.

С Фрицци Волленгутом у Клауса сложились достаточно странные и нетипичные для армии отношения.

Начать с того, что старина Фрицци был на двадцать три года старше молодого фон Линде и успел послужить еще в Первую мировую.

"Le Mond etes petit" как любил говорить Фрицци, щеголяя своим французским, что было следствием трех лет его службы в Лионе, Дижоне, Реймсе и Авиньоне, еще в семнадцатом году, когда самого Клауса еще не было на свете.

Да, воистину – тесен мир*, по молодости Фрицци служил под началом деда *Le Mond etes petit – мир тесен (фр) Клауса фон Линде – в двадцать восьмом баварском полку, которым и командовал тогда Карл Оскар фон Линде.

Может именно и от этого обстоятельства, отношения Фрицци к Клаусу носили некий оттенок отеческой заботливости, как отношения опекуна и ангела-хранителя. В роте Фрицци был для Клауса неким старым добрым родственником, постоянно заботящемся о том, чтобы с юным отпрыском фон Линде ничего не случилось.

Клауса это немного смущало, особенно когда кто-либо из камарадов пытался сострить по поводу юного командира роты и его старой няньки. Де, ротой егерей высокогорной разведки командует бабушка Фрицци и ее внучонок Клаус. Но за такую шутку, посмей ее сказать кто-нибудь в присутствии "бабушки", можно было схлопотать большие неприятности. В роте уважали старину Фрицци и к его желанию опекать молодого "обера" с приставкой "фон" относились снисходительно, как к причудам старого но очень уважаемого человека.

Так что Клаус принял условия игры, которые его совершенно устраивали. Обо всем и по каждому случаю нужно было посоветоваться с оберфельдфебелем Волленгутом. А уже потом отдать приказ. У русских, рассказывали, тоже была подобная система.

Там командир всегда сперва советовался с политруком.

– Как дела, Волленгут? – поинтересовался Клаус, едва прибыв в расположение роты.

Их рота была придана боевой группе Штетнера и имела задачу огнем и маневром обеспечивать продвижение основных сил группы по долине реки Бсыпь на Восток.

– Ночью русские овладели господствующей высотой и теперь не дают саперам навести мостовую переправу, чтобы прошли вьючные животные с горными орудиями и боеприпасами, – отвечал Волленгут.