Политолог

Перед входом его ждал Потрошков. Жизнерадостный, смешливый, приобнял Стрижайло, как душевного друга, ввел с мороза в теплый благоухающий вестибюль.

— Решил вам приготовить сюрприз. Мы продолжаем общаться с господином Маковским, находя полное взаимопонимание. В наше последнее свидание в «Матросской тишине», испытывая к вам безграничное уважение и признательность, он подарил вам свое имение, — этот замечательный дворец, напоминающий космический ковчег, на котором на нашу грешную землю прилетели пришельцы. Пришельцы-олигархи один за другим покидают планету, оставляя свои звездолеты нам, грешным землянам. Все документы на право владения оформлены. Теперь вы — хозяин дворца, — Потрошков широким, одаряющим жестом повел вокруг, передавая в собственность обомлевшего Стрижайло все великолепие интерьеров, где дорогие пластики, драгоценные сплавы, редкие породы дерева, разноцветные яшмы и мрамор лишь подчеркивали космическую архитектуру ковчега. — Осмотрим помещение, где вы сможете принимать элиту, среди которой занимаете теперь одно из самых почетных мест.

С этими словами Потрошков подвел Стрижайло к лифту, и они начали осмотр дворца так, как если бы Потрошков знал все его закоулки и интимные уголки.

Ковчег по периметру опоясывали стеклянные обручи, прозрачные пояса, ярусами поднимаясь к вершине. Нижний ярус был наполнен нежным зеленым свечением и являл собой великолепную оранжерею. Снаружи, за стеклом был мороз, поблескивал снег, а здесь было влажно, тепло, как в тропическом лесу, высились косматые стволы пальм, извивались лианы, тянули пушистые лапы араукарии, цвели олеандры и орхидеи. В этих зеленых кущах сочились ручьи, перелетали экзотические бабочки, ноздрям было сладко от медовых благоуханий, душистых испарений, и глаз останавливался на алмазной капле, висящей на пернатом листе.

Второй стеклянный пояс являл собой аквариум, нежно-зеленый, серебряный, с разноцветными камнями, колючими кораллами, струями драгоценных пузырей, среди которых мелькали ослепительные стаи рыб, вспыхивали изумрудные, алые, золотые сполохи, ползали по песку розовые крабы, переливались перламутровые раковины, слабо шевелились актинии, и внезапно проносилось пылающее существо бездонных глубин, похожее на шаровую молнию. Снаружи падал снег, дул ледяной ветер, а здесь протекала восхитительная жизнь кораллового рифа, как сновидение.

Третий пояс был царством птиц. Трепетали крохотные колибри, засовывая тонкие клювы в чашечки цветов. Раздували зобы пятнистые хохлатые удоды. Сидели на суках огромные, стоцветные попугаи. Расхаживали у искусственных озер длинноногие журавли и цапли. Особенно великолепными на фоне снежной белизны казались величавые павлины, распускавшие изумрудные хвосты, в которых горели светильники и лампады таинственного божества.

Стрижайло не верил, что это великолепие принадлежит теперь ему. Оно было чуждо ему. Не его замысел лежал в основе ковчега. Не его прихотям и причудам служили стеклянные пояса, куда была собрана земная жизнь, чтобы унести ее в беспредельный Космос, на иные планеты, если землю накроет потоп.

Потрошков вел его по внутренним покоям дворца. И здесь не покидало ощущение, что хозяин готовился улететь с Земли, собирая в ковчег свидетельства земной цивилизации, чтобы предъявить их обитателям других миров, пополнить коллекции инопланетных музеев.

В винном погребе на полках лежали запыленные и замшелые бутылки итальянских и французских вин, все виды коньяков, шампанских, пьянящих напитков, с помощью которых земляне пытаются дотянуться до звезд, раздвинуть возможности разума, обнаружить скрытые от постижения миры. В огромной библиотеке были собраны книги народов и царств, — заключенные в растресканную кожу рукописные священные тексты, новомодные, в нарядных суперах бестселлеры, глянцевые журналы, которые рядом с манускриптами древности казались заветами последних времен. На стенах висли картины Возрождения, барбизонцы, импрессионисты, русские передвижники, «Мир искусств», полотна авангарда, и среди них, в стеклянном колпаке, с датчиками влажности и температуры, выделялся «Черный квадрат» Малевича, как священный образ непознанного мироздания, куда умчится с земли реактивный звездолет. Коридоры и галереи были увешаны оружием, — от каменных боевых топоров, скандинавских мечей и арабских сабель, до мушкетов и штыков наполеоновской армии, «шмайсеров» и ППШ времен Второй Мировой. Странно и загадочно сиял медный компас с подводной лодки Маринеску, потопившей немецкий транспорт «Вильгельм Густлов» с пятью тысячью отборных подводников. В гостиной в стеклянных шкафах красовалась посуда всех времен и народов, — греческие глиняные амфоры с меандром, обожженные месопотамские горшки для хранения семенного зерна, дивные бокалы голубого венецианского стекла, нежные сервизы севрского фарфора, китайские вазы и русский хрусталь, гератские бутыли и блюда, сияющие бездонной лазурью.

Все это принадлежало ему, Стрижайло, но не доставляло радости. Это напоминало облачение, снятое с убитого. Драгоценность, добытую мародером. Если он обоснуется в этих роскошных покоях, ему будет являться призрак Маковского, станет тянуть измученные руки, запрещая касаться заповедных предметов.

Они вошли в «охотничью комнату», где были собраны трофеи хозяина, добытые в африканской саванне, сибирской тайге, в сельве Амазонки, на ледяном побережье Антарктиды. В углу, на кривых задних лапах стояло косматое чучело медведя с блеском белых клыков, кожаным носом, с проседью в черной шерсти. Из стены высовывалась горбоносая голова сохатого, увенчанная тяжелой костяной короной. Нежная антилопа словно выскакивала из зарослей тростника, наклонив острые, витые рога. Повсюду скалились волки, лисы, гепарды, смотрели злыми стеклянными глазами гиены, росомахи и рыси. Башка буйвола была, как живая, с влажными расширенными ноздрями, огромным костяным полумесяцем. Слоненок недоуменно свил хобот в вопросительный знак. Стрижайло с опаской, тайным содроганием рассматривал отсеченные звериные головы, шерстяные оболочки, из которых удалили мускулы, сердца, дышащие легкие, заполненные опилками и пенькой. Вдруг взор его ужаснулся, натолкнувшись на чучело. Отлетел и вновь устремился на искусное изделие, — женщина выламывалась из стены, голая по пояс, умоляюще протягивая руки. Ее полные белые груди казались живыми и теплыми, на выпуклом мягком животе темнела выемка пупка, смоляные блестящие волосы были закручены в косу, на луновидном лице светился нежный румянец. Это была Соня Ки, прелестная дочь шамана, подарившая Стрижайло столько нежности и любви. Смерть настигла ее в момент, когда она сбрасывала с себя обличье полярной совы, превращаясь в речную рыбу. На плечах ее еще сохранялось мягкое оперенье, а на бедрах начинала появляться перламутровая чешуя. Узкие глаза были полны темных слез. Руки умоляли о пощаде. Приоткрытые губы шептали имя любимого человека. Она поплатилась за свое вероломство, изменив жестокому властелину, который столь страшно отплатил ей за ее краткую связь со Стрижайло. Едва не лишившись чувств, испытывая такую боль и вину, словно в сердце его воткнули раскаленную спицу, Стрижайло поспешил покинуть «охотничью комнату», боясь увидеть среди умерщвленных животных других знакомых и близких.

Теперь они сидели в уютном баре. Перед ними стояли высокие граненые стаканы с молочным коктейлем, и Потрошков говорил тихим исповедальным голосом, предлагая Стрижайло истины, которые невозможно было обсуждать, а только принимать на веру.

— Я говорил вам, мой друг, что в Синайской пещере было открыто, а потом усилиями лучших криптографов расшифровано «Евангелие от Иуды Искариота». Суть тайного учение о «втором христианстве» в том, что своим поцелуем в Гефсиманском саду Иисус передал любимому ученику тайный завет, — когда иссякнет в людях свет жертвы Христовой и завершится «первое христианство», само человечество, по поручению Господа, займется усовершенствованием рода людского. Исправлением порч и греховности, выведением нового богоподобного человечества через преображение плоти, изживание первородного греха, что достижимо методами генной инженерии. В тексте это названо «перенесением сущностей», «вкушанием частиц», «сотворением нового в старом, иного в данном, винного в водяном, хлебного в каменном, непорочного в порочном». Поцелуй Иисуса преобразил Иуду, наполнив его неизреченным Логосом нового учения, которое было неиссякаемым светом, нетленной мыслью, непреломляемым лучом. Преображение коснулось всей личности Иуды, сделав его Сыном Сына Божьего, а также каждого его отдельного атома, который нес в себе поцелуй Христа, как частица, не подверженная распаду. После смерти Иуды в глубине синайской пещеры атомы его преображенной плоти излетели из расщелины, разнеслись по миру вместе с ветром, водой и солнечным светом. Вошли в состав людских эмбрионов, вторично оплодотворив уже оплодотворенные утробы, из которых в разные времена, в разных краях земли рождались от разных матерей Дети Иуды. «Иудино племя», состоявшее из великих властителей, чьи земные радение были направлены на соединение пространств и народов, сочетание умов и глаголов для грядущего «Иудина Царства», охватившего пределы земли. Такое Царство и будет местом, где восторжествует «второе христианство», обретется богоподобное человечество…