Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства(СИ)

Мне сразу, как это часто бывало со мной, захотелось вернуть время на несколько секунд назад. Уж тогда бы я фонарика из рук не выпустил. А сейчас фонарик лежал на песке и светил в стенку. Не долго думая, я подошел к лежащим неподалеку длинным доскам. Выбрав, на мой взгляд самую длинную и широкую, я поволок ее к щели. С трудом стал спускать доску одним концом в щель. Доска целиком погрузилась, а дна все не было. Я отпустил доску. Тут же раздался стук и доска, царапая по стенкам, упала в другом направлении. Хорошо, что не на фонарик.

Другую доску я опускал, отступя от края щели. Когда доска ушла в щель целиком, отпуская, я толкнул ее к узкой стенке. Доска удачно прислонилась к стенке, но от края щели до торца доски было около метра. Не страшно. Между тем темнело. Я спешил. Держась руками за край щели, я спустил ноги и повис над щелью, как на брусьях, которые видел в Тырновской школе, когда ездили на районный фестиваль. Ногами нащупал край доски. Упираясь ладонями, локтями и коленями в неоштукатуренные стены, нащупав левой рукой торец доски, вцепился в нее и стал спускаться вниз. Спускаясь, я почувствовал, что доска под моей тяжестью прогнулась и верхний конец ее опустился вниз. На голову и за шиворот рубашки посыпались кусочки штукатурки.

Я понял, что подниматься будет труднее, особенно на самом верху. Но отступать было нельзя. Завтра мой фонарик первым увидит Броник. У него вообще были зоркие глаза. И спустится за моим фонариком, как спустился в глубокую яму школьного туалета, когда с меня свалился кожаный ремень, опоясывающий гимнастерку школьной формы.

Ремень с надписью РУ был подарен мне Алешей и являлся предметом моей гордости. Когда ремень свалился, я с сожалением посмотрел через очко туалета на место падения, встал и, неподпоясанный, пошел в класс.

Ждавший своей очереди и все видевший Броник забыл, зачем пришел в туалет. Он мигом спустился через широкий лаз сзади туалета вниз, громко предупреждая, что в яме человек. Двери женской половины туалета захлопали, не умещая в себе рвущихся наружу и визжащих девчонок. Взяв ремень, Броник выбрался наверх.

На следующие уроки Броник уже не пошел. Весь урок он отмывал у колодца Юзи Твердохлеб ремень и обувь. На последующие уроки его не пустил старший брат Вася. Выпросив у санитарки Марчихи в находившемся рядом медпункте пакетик хлорки, Вася, подавляя, по его рассказу, рвоту, вымыл ведро, растворил в нем хлорку и вылил содержимое ведра в колодец. А Бронику было приказано домой не являться вообще.

Мысль о Бронике погнала меня вглубь щели. Наконец-то ноги ступили на дно. Взяв фонарик, я с трудом засунул его до отражателя в нагрудный карман рубашки, оставив включенным. Обратный путь наверх был гораздо труднее. Я уже порядочно устал. Поднимался медленно. Держась руками за доску, ногами нащупывал выступы камней и штукатурки.

Немного, но все же помогал слабеющий свет фонарика в моем кармане. Полусогнутой рукой упирался в стенку ладонью, затем локтем а потом плечом. Поочередно отдавливая плечом стенку вниз, я по сантиметрам поднимал свое тело вверх. Появившуюся было мысль спуститься и переспать на дне щели, я тут же отогнал, вспомнив об отце.

Наконец рука в темноте нащупала край доски. Далее вся нагрузка пришлась на локти и колени. Я уже начал чувствовать боль во всем теле. Наконец пальцы нащупали край кладки. Напрягшись, я повис над щелью на локтях. Уже ничто не могло мне помешать. Приподнявшись на ладонях, я выбросил свое тело боком, помня о хрупком стекле отражателя на моем фонарике. По длинному деревянному трапу, который мы пролетали за несколько секунд, спускался на четвереньках. Мне стало казаться, что я начинаю терять равновесие. А может, так оно и было.

Обогнув крыло стройки, я вышел к задней стене клуба. По мельканию света в окне кинобудки, я понял, что кино еще не кончилось. Только сейчас я почувствовал, как нестерпимо больно горят ладони, локти и колени. Но фонарик был спасен. Я вытащил его из кармана. Батарейка была частично разряжена. Вместо ослепительно белого, лампочка излучала тусклый желтый свет. Я направил фонарик на стену клуба, пытаясь навести точку. Я никак не мог унять крупную дрожь в руках. Несмотря на мои усилия держать фонарик неподвижно, световое пятно плясало по задней стене клуба.

На следующее утро я обнаружил, что мои ладони, локти, колени и плечи были в глубоких ссадинах. Взглянув на подушку и простынь я лишний раз убедился в мудрости моей мамы. На фоне красных и синих цветочков и зеленых листьев многочисленные полосы сукровицы практически не были видны. А ссадины для меня уже не были проблемой. У меня было универсальное лекарство от всех ран. Стрептоцидовая мазь на рыбьем жиру. Правда, несмотря на жару, несколько дней я носил рубашку с длинными рукавами. Обошлось.

Каждое лето почти вся сельская детвора жаркие дни проводила на озере. Я не был исключением, несмотря на запрет родителей. Летом пятьдесят четвертого я плавать еще не умел. Надо отдать должное моим двоюродным братьям Боре и Тавику. Они неустанно учили меня плавать, поддерживая ладонью мой живот. Но как только я переставал чувствовать животом руку, мои ноги опускались в поисках дна и я начинал погружаться в воду. Тавик говорил, что это от страха, а вообще я уже способен плавать самостоятельно.

В одно из воскресений озеро, как шутил бригадир огородной бригады, вышло из берегов из-за множества детворы. Обычно прозрачная, чуть зеленоватая вода стала мутной от поднятого со дна ила и казалась густой. Купался и я, "плавая" вдоль берега на безопасной глубине. Подошедшие ко мне рослые пятиклассницы Манька Загородная и Стаська Галушкина, взяв меня под мышки, учили плавать. Худого, облегченного в воде, они легко донесли меня до "гуркала" - глубокой ямы в метрах двадцати от берега.

Вокруг "гуркала" было кольцо возвышенности за счет постоянного из года в год углубления ямы ныряльщиками. Манька и Стаська поставили меня на ноги как раз на возвышенности. Ноги мои упирались в надежное дно, а вода была мне по шею. Предположив, что к берегу дно будет только подниматься, я уверенно пошагал и..., не успев набрать в легкие воздух, скрылся под водой.

Стоявшая ближе, Манька успела подхватить меня и, обезумевшего от страха, вынесли на берег. На берегу вырвал проглоченную воду. Тошнило. Потом я стал сильно кашлять. Кашель усиливал тошноту, но рвать уже было нечем.

О происшествии родители узнали задолго до моего возвращения домой. В очередной раз я испытал на себе всю тяжесть родительских репрессий, в чем мои родители всегда проявляли удивительное единодушие.

Не прошло и месяца, как я, будучи у деда Михаська, решил сбегать на озеро и искупаться. При этом я не оставлял желания научиться плавать. Кроме двух взрослых колхозников, купающихся у противоположного берега, на озере никого не было. Я стал пытаться плавать вдоль берега, отдаляясь все дальше.

В какой-то момент, пытаясь встать, я не ощутил под собой дна. Погрузившись, я хлебнул воды. Начав отчаянно барахтаться, я все же подгреб ближе к берегу. Когда я выбрался на берег, в животе поднялась буря тошноты, но рвоты почему-то не было.

Отдыхая от пережитого, я лежал на самом солнцепеке, вбирая в себя живительное тепло. Внезапно что-то заставило меня вскочить, и броситься в воду. Зайдя в озеро по грудь, я лег на воду и неожиданно для себя поплыл по-собачьи. С радостью я убедился, что вода меня держит великолепно.

Затем, высовывая руки из воды, я попытался плыть "наотмашки", погружая выброшенную вперед руку и с силой загребая воду, как это было неоднократно прочитано мной в подаренной Алешей книге "Спутник деревенского физкультурника". Вода уже не мешала мне дышать в перерыве между взмахами рук.