Эта гиблая жизнь

Сергей Кацуба, ученик 8 класса:

«Неотправленное письмо моему кумиру Александру Стовбе, лейтенанту, геройски погибшему в Афганистане.

Покой твоей душе, Саша! Сегодня мне приснился удивительный сон. Как будто вы живой и пришли побеседовать ко мне в гости. Мы сели на лавочке и долго-долго беседовали о жизни, об Афганистане и ещё о многом. Ты вздохнул:

– Счастливый ты, Серёга! Живёшь, а я рано ушёл из жизни, в 22 года.

Да, я знаю. Это было в 1979 году, когда я только родился. Значит, все эти годы я живу за Вас, Саша, за Ваших детей, которые так и не появились на свет.

Ах, Саша, Саша! Не завидуйте нам, живым.

Наверное, в своём детстве Вы не знали такие слова, как «радиация», «радионуклиды», «дозы», «фон», «кюри», а в нашу жизнь они непрошенно вошли и существуют который год!

Нам, 14-летним, приходится думать, как заработать свой рубль, чтобы помочь родителям.

Усиленное питание, соки, фрукты – это в мечтах и многим семьям недоступно.

Чернобыль в мой судьбе?

Увеличена щитовидная железа, хронический бронхит, с детства получен букет болезней, и этот тяжёлый груз я и мои сверстники будем нести через всю жизнь.

...Очень часто задаю себе вопрос: «Ради чего, Саша, погибли Вы и Ваши товарищи?» Я много читаю об Афганистане. Теперь об этом тоже говорят правду, как и о Чернобыле. Там было пекло без радиации.

Вы, Саша, писали свои стихи о войне, о любви, о подвигах...

Да, каждая беда болезненна по-своему. Но когда затрагивает детей, то болезненна вдвое... Простите, Саша, но моё письмо получилось слишком грустным. Теперь Вы знаете о нашей беде.

Я понимаю, что нельзя быть слабым, надо верить в будущее, радоваться жизни.

Уж вы в Афгане умели ценить жизнь! Поэтому каждому из нас надо приложить все силы, чтобы приблизить доброе и разумное завтра, в котором все дети будут здоровы, веселы и счастливы!

До свидания, Саша! Буду рад, если Вы когда-нибудь ещё явитесь мне во сне».

Ольга Детюк, ученица 11 класса.

«...Когда мама пришла от врача и рассказала всё, мне, наверное, логично было бы заплакать: „Мамочка! Почему я? За что?“

Но поскольку мама сделала это за меня: расплакалась, по-детски вытирая глаза ладонями, и всё спрашивала: «Оленька! Ну почему ты? Почему ты должна умереть?» – мне осталось только, сжав губы, растерянно промолчать. Я не знала, что мне делать: я ещё никогда не умирала.

...Я многое помню из детства. По утрам мама водила меня в детский сад, и всегда было очень холодно, и мама, я видела, дрожала в своём стареньком осеннем пальто, поэтому я всегда шла так, чтобы заслонить её от ветра. Потому что, кроме неё, у меня никого не было: отца молено не считать – он приходил только в праздники и приносил мне всегда по три конфетки: во всем любил точность и постоянство, любил число «три» – сейчас у него три сына, и конфет он мне больше уже не носит.

В детском саду я была очень резвой и весёлой девчушкой, и, играя, целовалась со всеми мальчишками нашей группы без исключения.

Смешное у меня было детство. Странная юность. Я любила брата моей подруги Артура, худющего и высоченного парня, который казался мне самым красивым мужчиной на Земле. Более, как я его любила! В звёздах ночного неба видела сотни его улыбающихся лиц. Если б он только позвал, я бы пошла куда угодно, не раздумывая... Но он не позвал...

Глупенькая школьница сохнет по взрослому мужчине. Смешно, да?

В тот день в воздухе пахло мятой. От слепящих солнечных лучей кружилась голова, птицы пели как обезумевшие. И от неожиданного счастья мне вдруг почему-то захотелось плакать. Я целый день сидела во дворе и дышала солнцем. И только через неделю узнала, что взорвалась атомная станция.

Дальше были страх, паника, беготня и слезы. Мы не могли достать билетов, чтобы выехать из Гомеля, бросались от железнодорожных касс к автобусным, плакали, просили, но нас никто не брал. Яне знала, что происходило в моём организме: что в костях откладывался цезий, что облучалась плоть, я узнала об этом лишь много лет спустя, когда мама, придя от врачей, сказала, что у меня последняя стадия рака.

Что мне делать? Я ведь не очень умная, правда. Я не могу придумать какой-нибудь красивой философии, доказывающей, что смерть – это хорошо. А ещё – я ведь не верю в Бога.

...Бледная, как привидение; девушка со страшными кругами под глазами, одетая в серый больничный халат, сжала мою руку тонкими пальцами, и, криво улыбнувшись, сказала: «Смешно, да?». Она часто так повторяла, пока рассказывала свою историю, но мне почему-то не хотелось смеяться... и что-то жгло глаза. У Оли рак крови, она умрёт через месяц, и это уже не смешно. От её улыбки болезненно саднит в груди и хочется закричать: «Чего ты смеёшься, глупая? Смерть – это же навсегда!». И словно отвечая на мои мысли, она перестала улыбаться и, глядя в окно, медленно сказала: «Умирать – это все-таки очень страшно. Ты напиши об этом. Пожалуйста. Папа прочтёт – узнает. А то он ещё не приезжал ни разу». И провела ладонью во сухим глазам.

Когда мне говорят о Чернобыле, я почему-то не представляю себе грандиозную АЭС, саркофаг и кучи графитовых стержней. Мне не приходят в голову и картины заражённых областей: заколоченные дома, заброшенные лысеющие собаки, всюду запах смерти и тления. Я вижу только умирающую Олю. Она как будто всё время извинялась. Просила прощения зато, что умирает, зато, что жила...

Оля любила маму. Оля любила жизнь.

Глупенькая, как можно любить жизнь в мире, наполненном радионуклидами, в мире, от которого отрёкся даже Бог?

Будь проклята глупость людей, будь проклят Чернобыль!

3. Мы, идущие в вечность

Эра радиационной беды, начавшаяся для Гомельской области 12 лет назад, с 26 апреля незримо внедрилась в судьбы людей и Белоруссии, значительно ослабив республику. Она продолжается в безвременной потере близких, в неслыханной доселе массовости болезней. И она же, породив великое душевное смятение в сотнях тысяч людей, вознесла напряжение народного духа к высотам, незамечаемым прежде, – зачем всё, Господи?

С этим идут люди в Гомельский Кафедральный Собор, выстроенный в начале прошлого века в честь святых Петра и Павла. Здесь всматриваются они в иконы почти двухсотлетней давности, и своё смятение исповедуют – здесь. И ждут ответа на вопрос: куда идёт больной мир и каждый человек в нём?

Владыка Аристарх был рукоположен в епископы в июле 1990 года. В августе он приехал в Гомель, «...где и погода хорошая, и солнышко светит, но где есть невидимая сила, которая подрывает здоровье людей». Первая его служба среди этих людей пришлась на 19 августа того года: на Преображение Господне.

Чем ближе соприкасаешься с православием, тем чаще встречаешься со смысловой и математической соотнесённостью дат, имён, слов, событий, убеждаясь в извечной взаимосвязи всего сущего – и в строгой неслучайности всего. Но вряд ли нам, людям мирской и греховной жизни, дано верно понять, что именно стоит за этой соотнесённостью. И потому остаётся только остановить своё внимание на видимых исторических созвучиях и совпадениях, которые сами собою складываются в некую очевидную символическую тенденцию.

Начнём с того, что память святого апостола Аристарха Церковь отмечает 28 апреля по новому стилю – едва ли не в самый день чернобыльской трагедии. И в «Житиях всех святых» мы можем прочесть следующее: «Аристарх был сотрудником апостола Павла и затем епископом в сирийском городе Апамее». Святой Аристарх был замучен в Риме, при Нероне, одновременно со святым Павлом... Мы видим пока явную связь имён, идущую из писания к нашим дням: имени одного из святых апостолов, в честь которых когда-то воздвигнут Гомельский Собор – и имени владыки в современном этом Соборе: Павла – и Аристарха. Служба же владыки в Соборе Петра и Павла, среди новых людей, «меченых Чернобылем», начинается – с праздника (а значит – и с высшей идеи служения) Преображения.