Последняя ночь на Извилистой реке

Дэнни понадобилось два года, чтобы научить пса лаять. Писатель подозревал, что неделикатные привычки рычать, храпеть и пукать усвоены Героем непосредственно от Кетчума. Однако прежде «уокеровский кунхаунд» не лаял. Когда Дэнни только начал процесс обучения, ему казалось, что Кетчум просто не любил лая и еще в щенячьем возрасте отучал своих Героев лаять.

Возле дома в Роуздейле был небольшой парк и игровая площадка размером с футбольное поле. Там выгуливали своих собак жители окрестных домов, включая и недавно построенные кондоминиумы. (К счастью, ни один из них не загородил вид на Саммерхиллскую башню из окон писательской комнаты.) Дэнни выводил Героя три-четыре раза в день, преимущественно на поводке. Мало ли, вдруг на площадке псу встретится немецкая овчарка и в собачьей памяти пробудятся не слишком приятные воспоминания о битве с теперь уже покойным кобелем Нормы Шесть?

В парке Дэнни преподавал Герою «уроки лая». Писатель старался лаять как можно естественнее, однако пса его усилия оставляли равнодушным. Потратив год на свои бесплодные попытки, Дэнни стал задумываться, не прекратить ли их. Вдруг Герой считал лай проявлением собачьей слабости?

Владельцев собак весьма настораживали уродства Героя, его бойцовский настрой и сверхъестественное равнодушие к другим собакам. Люди не знали, чего ждать от хромого пса, у которого плохо сгибается задняя лапа и который смотрит на вас странным глазом, лишенным века. Многие находили этот взгляд угрожающим.

— Поверьте, у него нет никаких злых намерений, — терпеливо убеждал собаковладельцев Дэнни. — Вас просто пугает отсутствие века и покалеченное ухо.

— А что у него с ухом? — спросила молодая женщина, приходившая гулять с дурашливым спаниелем.

— Медведь откусил.

— Медведь?

— А что у бедняги с бедром? И откуда эти ужасные шрамы? — спрашивал нервного вида мужчина, прогуливавший шнауцера.

— Все тот же медведь.

В их вторую зиму на Тернер-Айленде Герой вдруг залаял. Как-то Дэнни ездил на глиссере за продуктами. Он подвел глиссер к заднему причалу и стал выгружать покупки. Герой молча встретил его и так же молча следил за разгрузкой. Дэнни попробовал еще раз преподать псу «урок лая» (хотя серьезно подумывал бросить это дело). К удивлению писателя и Героя, отозвалось эхо, прилетевшее со стороны соседнего Барклай-Айленда. И когда Герой услышал эхо, он залаял в ответ. Естественно, эхо повторило и его лай. Неожиданно пес обрел громадное наслаждение в ответном лае.

Безостановочный лай продолжался больше часа. (Наверное, будь рядом Кетчум, он просто уложил бы пса из винтовки.) «Что я наделал?» — с опаской думал писатель. Однако через какое-то время Герой умолк.

С тех пор пес лаял нормально. Он облаивал снегоходы, отзывался на гул глиссера, идущего по протоке. Герой отвечал лаем на гудки поездов, доносящиеся с материка, и реже — на визг шин тяжелых грузовиков, ехавших по шоссе 69. Что ж, теперь писатель мог не опасаться, что незваные гости (если таковые появятся) сумеют проникнуть на остров незамеченными. Но когда приехал Энди Грант, Герой радостно облаял и его.

Дэнни не знал, считать ли поведение пса нормальным или почти нормальным, но лай сделал Героя в глазах окружающих менее свирепым. Теперь собаковладельцы, встречавшиеся Дэнни в Скривнер-парке, держались уже не так настороженно. Начав лаять, Герой стал меньше рычать. К сожалению, Дэнни не удавалось отучить его храпеть и, уж конечно, пукать.

Раньше писатель и не подозревал, что значит иметь собаку. Чем больше он разговаривал с Героем, тем меньше был склонен думать о возможных высказываниях Кетчума по поводу войны в Ираке. Стал ли он менее политизированным, живя в обществе пса? (Честно говоря, Дэнни никогда не был по-настоящему политизированным, таким как Кэти или Кетчум.)

В своих взглядах Дэнни занимал ту или иную сторону; он имел мнения по вопросам политики. Но он не был антиамериканистом. Он даже не ощущал себя изгнанником! Мир, состоявший из бумажных «чешуек», облепивших холодильник в его торонтском доме, становился все менее и менее важным для писателя. Дэниел Бачагалупо обнаруживал в себе нарастающее нежелание думать об этом мире; в особенности, пользуясь словами Кетчума, думать «как писатель».

На шоссе 69, возле поворота к озеру Хорсшу, произошла авария. Какой-то лихач с мозгами, набитыми дерьмом, врезался на своем «хаммере» [238]в заднюю часть автофургона, перевозившего скот, погубив себя и нескольких телят. Катастрофа эта случилась в первую зиму жизни на Тернер-Айленде. Дэнни узнал о ней от своей уборщицы — девушки-индианки из «Первой нации»: черноволосой, черноглазой, с приятным лицом и крупными сильными руками. Раз в неделю Дэнни отправлялся на глиссере к причалу поселения Шаванага, забирал уборщицу, вез ее на остров, а в конце дня отвозил обратно. Судя по пустынности причала и окрестных мест, зимой там никто не жил. Поселение было летней приманкой для туристов, а индейцы жили в деревушке с одноименным названием. Но были и те, кто предпочитал жить в соседнем Скерриворе. Во всяком случае, так Дэнни объяснил Энди Грант. (Зимой в оба места можно было без особых трудностей добраться на снегоходах.)

Молодой индианке нравились поездки на глиссере. Дэнни брал второй шлем, чтобы и ее уши не страдали от гула двигателя. Познакомившись с Героем, девушка спросила писателя, почему бы псу не кататься вместе с ними.

— Глиссер — слишком шумный вид транспорта для собачьих ушей, — объяснил ей Дэнни. — По крайней мере, для одного уха. Насчет второго не знаю, насколько хорошо Герой им слышит.

Однако уборщица умела ладить с собаками. Она предложила писателю надевать Герою шлем, когда Дэнни едет за ней и когда возвращается вечером, отвезя ее обратно. (Как ни странно, пес покорно дал нацепить на себя шлем.) Когда же девушка ехала вместе с ними, она сажала Героя к себе на колени и закрывала ему уши руками. До этого Дэнни не видел, чтобы пес сидел у кого-нибудь на коленях. Особенно если учесть, что весил он фунтов шестьдесят, если не все семьдесят.

Пока девушка занималась уборкой и прочими хозяйственными делами, Герой не отходил от нее ни на шаг. Точно так же он повсюду сопровождал Дэнни, когда они оставались одни. Но стоило писателю взять в руки бензопилу — Герой тут же отходил подальше. (Должно быть, научился этому от Кетчума.)

Писатель никак не мог понять, где же все-таки эта девушка живет. Когда он высаживал ее на причале Шаванаги, индианку там никто не ждал. Загадкой оставалось и то, как она добирается до своего жилища. Однажды, когда любопытство перевесило в нем приличия, Дэнни все-таки спросил, где она живет.

— На земле оджибве, — ответила она.

Ответ был остроумным, отчасти загадочным и ничего не объяснял. Конечно, писатель мог бы спросить у Энди Гранта, какое место здесь так зовется. Но почему-то ему не захотелось вторгаться в эту тайну. «Земля оджибве» — пусть будет так.

Возможно, при первой встрече девушка назвала ему свое имя, но Дэнни тут же его забыл. Как-то в первую зиму, восхищаясь ее работой, писатель сказал:

— Да ты просто неутомимая.

Его поразило, с какой легкостью она проделала в озере прорубь и сколько ведер воды натаскала в дом. Индианка улыбнулась: ей понравилось слово «неутомимая».

— Можете звать меня так. Пожалуйста, зовите меня так, — попросила она.

— Неутомимой?

— Это мое имя, — ответила индианка. — Такая я и есть.

После этого писателю было неловко спрашивать ее настоящее имя. Конечно, он мог бы спросить у Энди Гранта. Но зачем? Раз этой девушке нравится, чтобы ее звали Неутомимой, пусть будет так. Дэнни такое имя вполне устраивало.

Иногда он видел из окон «писательской хижины», как Неутомимая оказывала почтение островному инуксуку. Она не кланялась нагромождению камней, но осторожно сметала с них снег. Дэнни не просил об этом, Неутомимая делала это по собственной инициативе, выказывая почтение древней святыне. Даже Герой старался держаться в такие моменты от Неутомимой подальше, видимо, понимая смысл ее священнодействий.