Духless: Повесть о ненастоящем человеке

ала с питерским или, например, кулуарно начнешь намекать руководству, от кого в пользу кого чего можно отрезать… — Вова делает вопросительные глаза. — Да, да, Вов, мне тебя Наташа из Ростова сдала еще год назад. Я с ней раньше спал и все такое. Она мне рассказывала, как ты по пьяной лавочке бахвалился, что устроишь москвичам секвестр бюджета в пользу регионов, через Гарридо. У тебя же французский хороший, да, Володя? Короче, вот эти все перечисленные тобой вещи более делать не стоит, о'кей? Спалю тебя тогда в пять секунд.

— Не понял? То есть ты хочешь сказать, что ты сейчас от меня не возьмешь никаких денег?

— Вова, у тебя диктофон с собой? Ты меня на взятке хочешь сдать? Такие приемчики ментовские знакомые.

— Нет, нет, что ты, я просто… ну, мы с тобой тут два часа сидели, и теперь ты…

Гулякин в полном ступоре. У него в голове не укладывается, как человек, расколовший его под орех, говоривший о таких астрономических, на его взгляд, суммах, НИЧЕГО теперь не просит. И непонятно, как я буду действовать дальше. Сдам я его? И непонятно, почему я вдруг отказался от денег. И очень страшно. А главное, Вова очень зол. Зол, потому что произошедшее совсем не укладывается в его привычную схему человеческих отношений. Спалили — предложил — мало — нагнули на все — не взяли ничего. Ужас неизвестности и злость от невозможности влиять на события и прогнозировать их ход. А я, в свою очередь, сижу и думаю о том, что я полный мудак. Что из хама не сделаешь пана, что яблоко от яблоньки и т.д. И что никого уже не переделать. И никаких выводов о том, что деньги надо зарабатывать, а не пиздить, Вова не сделает. И дальше будет крысить, только еще более аккуратно и, возможно, в меньших объемах. И единственное, чего я добился этим своим спектаклем, — это боязнь. И я успокаиваю себя тем, что с ним нельзя по-другому. Такие люди не бывают преданы или обязаны. Они могут быть должны или унижены страхом. И еще они очень злопамятны и будут точить на тебя нож до самой смерти. И главное тут не сидеть спиной ко входу…

— Вова, я предлагаю наше собрание работников советской торговли на этом закончить, закрыть счет и свалить до новых встреч, так сказать. А остатки допить.

Вова разливает остатки коньяка, выпивает свой стакан, не дожидаясь меня, и говорит несколько хриплым голосом:

— Гад ты. Или сволочь. Не понимаю я тебя. Почему нельзя по-человечески, по-русски? Нет, ты сначала всю кровь выпьешь, поглумишься, да? Тебе нравится над людьми издеваться, да? Твоя же Наташка…

— Она не моя.

— Не важно. Она про тебя говорила, что ты пластмассовый. Не от мира сего. Странный, понимаешь? Ненормальный, что ли? — Вова крутит пальцем у виска. — Да, здесь принято так. Сечешь? Люди поколениями так живут: ты мне — я тебе. И не надо лицо кривить. Здесь всегда так было. Мои родители так жили, ихние родители так же жили.

— Их, Вова, их, а не ихние. Нет такого слова в русском языке.

— Вот видишь. Ты же не можешь по-нормальному.

— А по-нормальному — это как? — Разговор начинает