Мурманский сундук.Том 2

— Да со ступенек спускался у штамповки. Крутые они, сам знаешь. Оскользли…

— Не под этим делом? — Фунтиков щёлкнул пальцами по горлу.

— Да что ты, дядя Ваня! — Мишка вытаращил глаза. — Я счас особенно не принимаю. Так, когда гости. Скоро я сам к вам приковыляю… думал уходить из мартена, а теперь вот неделю не работаю и скучно мне без вас. Без туфты говорю…

Они посидели с час. Мишка уговорил их выпить по стакану чаю, который взялся приготовить Казанкин, включил телевизор, который никто не смотрел.

Прощаясь, Мишка вздохнул:

— Подвёл я вас. Но ничего. Приду, наверстаю.

Его глаза глядели влажно и грустно.

16.

Ермил пришёл домой после дневной смены уставший и продрогший. В штамповке он перегрелся, а на улице его продул пронизывающий ветер, и он почувствовал, что его знобит. Хотелось напиться горячего чаю и лечь в постель.

Он в коридоре снял плащ и стал стаскивать мытые в луже ботинки. Из своей комнаты вышла Полина Андреевна.

— Ермил, — сказала она, — к тебе гости пришли, ждут тебя дожидаются. — Она поправила сползшую с плеча тёплую шаль.

— Какие гости? — удивился Ермил, поставив снятые ботинки у калошницы и повернув голову в сторону хозяйки. — Я никого не жду.

— Проходи, увидишь.

Грузная фигура Полины Андреевны уплыла в свою комнату.

Ермил просунул ноги в тапочки (Полина Андреевна ревностно следила за чистотой в своём доме) и направился к себе, недоумевая, кто это к нему забрёл. Никто его здесь не знал, кроме штамповщиков. Он открыл дверь и остановился на пороге. На маленьком диванчике сидела Вера. Резиновые сапожки она сняла, и они стояли в уголке на газете.

— Папка! Папка пришёл! — воскликнула она, соскочила с дивана, подбежала к Ермилу и повисла у него на шее.

— Кто к нам пришёл, — заулыбался Ермил, подхватывая девочку под мышки, и только тут увидел Сашу, сидевшего на стуле за шкафом.

— Привет, — сказал Ермил, опуская девочку на пол и пожимая Саше руку. — Нежданные гости. Чаю хотите?

— Хотим, — ответил Саша за себя и за Веру, приподнимаясь и шагая по комнате. — Холодно сегодня на улице.

— Ладно, посидите. Я счас чайник поставлю.

Ермил ушёл на кухню, зажёг керосинку и поставил чайник. Ему радостно как-то было, что он увидел снова Веру, и отчего-то грустно. Вроде бы одно он не оторвал от себя, а другое уже приставил. Называет его «папкой». Дочка его папкой не называла, а звала «папулей». Когда маленькая была, звала, а подросла — перестала. Никак его не называла.

Он вернулся в комнату.

— Где же вы встретились? — спросил он Сашу.

— Около школы. Она выходила с уроков.

— Ты прямо из школы? — спросил Ермил Веру.

— У нас было всего три урока.

— Тебя сегодня спрашивали?

— Юлия Павловна спрашивала.

— И чего поставила?

— Пятёрку.

— Какая ты молодец. — Ермил погладил девочку по голове.

— Папка, возьми меня к себе жить? — Вера произнесла эти слова и как бы испугалась произнесённого, притихла, втянула голову в плечи и ждала, что скажет Ермил.

Он сразу не ответил. Горло неожиданно сдавило, он не мог произнести ни слова и даже проглотить жёсткий ком, да и как он мог сразу ответить. Вопрос был настолько неожиданный, что он растерялся. Он кашлянул и сказал:

— Не так-то всё это просто, Вера. Ведь у тебя есть мама, бабушка. Возьму я тебя к себе, а они придут и заберут тебя.

— Они не заберут.

— Почему не заберут?

— Бабушка старая, а маме всё равно. Она говорит, что я ей надоела.

— А где сейчас твоя мама?

— Уехала. Она с нами давно не живёт. А живёт далеко.

— И ты редко её видишь?

— Редко? Совсем не вижу почти…

— А мама твоя просто так говорит, что ты ей надоела, когда сердится.

Видя, что девочка вот-вот расплачется, плаксивая гримаса исказила лицо, Ермил проговорил:

— Ты погоди. Мы что-нибудь придумаем. Не сразу всё решается. Чаю сначала попьём, а там видно будет, а? Ладно?

Девочка кивнула.

Постучавшись, вошла Полина Андреевна.

— Я вижу, ты чайник поставил, — обратилась она к Ермилу. — Пойдёмте ко мне чай пить. У меня варенье есть, своё, и хорошего ситного я сегодня купила, очень мягкого. Пойдём, Верочка. — Она взяла девочку за руку. — Пойдёмте, и вы, молодой человек, — позвала она Сашу. — Не стесняйтесь!

Полина Андреевна знала события того вечера и ночи, когда в штамповке появилась девочка, и очень близко приняла к сердцу судьбу ребёнка. Усадив всех за стол, больше всех она заботилась о Вере — подкладывала ей варенья, дала салфетку, чтобы не капнула на платьице.

— Разные судьбы у людей, — говорила она и вздыхала, поправляя шаль на груди. — У кого, какая сложится. Нам вот с мужем Бог детей не дал. А дети это такое счастье! Сейчас ну что мы с ним одни живём. Живём не плохо, в достатке, но лучше бы жили, если бы были дочка или сынок. Надо для кого-то жить, а так, раз не для кого… жизнь становится пустой. Правда, Ермил?

— Вы с супругом друг для друга живёте.

— Это так. Но это не полное счастье…

— Не всегда то получается, — проговорил Ермил, отодвигая пустой стакан, — к чему стремишься, что намечаешь, о чём мечтаешь.

— Это то же правда. — Полина Андреевна задумалась, а потом спохватилась: — У меня же конфеты есть.

Прошла к буфету, достала кулёк конфет, положила в вазу:

— Угощайся, доченька! — Она погладила Веру по голове. — Кто тебе косички заплетает?

— Бабушка.

— Она у тебя старенькая, видно. Руки у неё уже непослушные.

— Она плохо ходит, — ответила Вера. — Но я её люблю.

— Правильно, доченька, — улыбнулась Полина Андреевна. — Надо любить старших. Умница.

— Полина Андреевна, — обратился Ермил к хозяйке, видя, что Вера напилась и отодвинула чашку в сторону. — Нам надо идти. Надо Веру проводить посветлу. А то бабка опять будет беспокоиться.

— Идите, идите, — всплеснула хозяйка руками. — Конечно, идите! Это я заболтала вас. Вот, Верочка, возьми конфет на дорогу. Дай я в кармашек фартучка положу. Хотя нет. Они там могут растаять. Я их положу в портфель.

Полина Андреевна проводила гостей с крыльца.

— Ну, идите, идите.

Долго смотрела им вслед, как они шли к железнодорожной линии.

— Ты не идёшь домой? — спросил Ермил Сашу.

— Я провожу вас. Делать дома нечего. Вера, давай портфель?

Они пошли по насыпи, где змеились наезженные стальные рельсы, миновали высокий и гулкий железнодорожный мост, шли по шоссе, обочины которого шелестели опавшими листьями, когда налетал порывистый ветер. Подошли к верочкиному дому.

Саша теперь разглядел его. Он был небольшой, с железной крышей, покрашенной суриком. Красили давно, крыша потемнела, кое-где проступали светлые пятна — или от сырости, или от ржавчины. Забор тоже был ветхий, столбы кое-где покосились и некоторые штакетины были прибиты неровно, взамен сгнивших.

Он вошли в изгородь. По бокам дорожки, тронутые утренним морозом, повесили почерневшие шапки георгины. Листья были чёрные, почти что сгнившие. Участок за домом летом был занят картошкой. Ботва частью была сложена в кучи, частью разбросана по участку.

Бабушка Веры встретила их радостно, пригласила в дом. Предложила раздеться. Усадила. Держась рукой за поясницу, прошла на кухню. Ходила она плохо, слабо наступая на ноги.

— Сейчас, Вера, я накормлю тебя и гостей чайком угощу.

— Я не хочу, бабуль, — ответила Вера. — Я пила чай…

— Где ж ты пила? — Старушка посмотрела на Ермила и Сашу.

— У тети Полины… С вареньем и конфетами.

— Это моя хозяйка, — сказал Ермил, отвечая на вопросительный взгляд старушки.

— Вам ещё раз спасибо, — сказала бабушка, подставляя табуретку и присаживаясь. — Как я переживала, как переживала… — Она поправила гребёнку на голове, закинула седую прядь за ухо. — Плохо мне, старухе, жить с такой вот малолетней, — она кивнула на Веру. — Отца нет, мать…

Она махнула с горечью рукой и вытерла концом платка внезапно нахлынувшие слезы: