Уайнсбург, Огайо

Теперь она тешилась мыслью подружиться с Джоном Харди. Когда он приходил к ней с дровами, она притворялась, будто поглощена уроками, а сама жадно за ним наблюдала. Когда он клал дрова в ящик и поворачивался к двери, она опускала голову и краснела. Она пыталась заговорить, но сказать ничего не могла и после его ухода злилась на себя за глупость.

Умом деревенской девочки безраздельно завладела мысль сблизиться с молодым человеком. В нем она надеялась найти то, что всю жизнь искала в людях. Ей казалось, что между нею и всеми остальными людьми на свете возведена стена, что она живет на самой границе какого-то внутреннего теплого круга жизни, вполне открытого и понятного другим. У нее возникла навязчивая мысль, что одного лишь отважного поступка с ее стороны достаточно, чтобы все ее отношения с людьми стали совершенно другими, и что через такой поступок можно войти в другую жизнь — как входишь в комнату, распахнув двери. Эта мысль преследовала ее днем и ночью, и, хотя в том, чего она так напряженно желала, были и теплота, и близость, Луиза еще никак не связывала это с полом. Желание еще не настолько определилось: Джон Харди занимал ее мысли просто потому, что он был под боком и, в отличие от сестер, не питал к ней неприязни.

Сестры Харди, Мери и Гарриет, были старше Луизы. В знании определенных сторон жизни они были на много лет старше. Жили они так же, как все молодые женщины в городках Среднего Запада. В те дни молодые женщины не уезжали из наших городов в восточные колледжи, и понятия касательно общественных классов еще только-только возникали. Дочь рабочего занимала примерно такое же общественное положение, как дочь фермера или купца, и праздных слоев не существовало. Девушка была либо «скромная», либо «нескромная». Если скромная — то у нее был молодой человек, который навещал ее вечерами по воскресеньям и средам. Иногда она с молодым человеком ходила на танцы или на церковное собрание. Иногда принимала его у себя дома, и для этой цели в ее распоряжение предоставлялась гостиная. Никто туда не вторгался. Парочка часами просиживала за закрытыми дверьми. Случалось, свет бывал привернут, и молодой человек с женщиной обнимались. Щеки горели, волосы приходили в беспорядок. По прошествии года или двух, если влечение в них делалось достаточно сильным и настойчивым, они женились.

Однажды вечером, в первую ее уайнсбургскую зиму, с Луизой произошел случай, после которого ей еще сильнее захотелось сломать стену между собой и Джоном Харди. Дело было в среду, и сразу после ужина Альберт Харди надел шляпу и ушел. Молодой Джон принес Луизе дрова и сложил в ящик. «А много вы занимаетесь, правда?» — смущенно сказал он и ушел прежде, чем она ответила.

Луиза услышала, что он вышел из дому, и ей до безумия захотелось побежать за ним. Она отворила окно, высунулась и тихо позвала: «Джон, милый Джон, вернитесь, не уходите». Ночь была пасмурная, и Луиза ничего не увидела в темноте, но ей померещилось, будто она слышит слабый осторожный звук, как если бы кто-то шел на цыпочках между деревьями сада. Она испугалась и быстро закрыла окно. Час ходила она по комнате, дрожа от волнения, и, когда ждать не стало сил, прокралась в коридор и спустилась вниз, в комнатку наподобие чулана, примыкавшую к гостиной.

Луиза решила совершить отважный поступок, вокруг которого уже столько недель вертелись ее мысли. Она была убеждена, что Джон Харди спрятался под ее окном в саду, и решила найти его и сказать ему, что она хочет, чтобы он подошел к ней, обнял ее, поведал ей свои мысли и мечты и послушал бы о ее мечтах и мыслях. «В темноте говорить будет легче», — прошептала она себе, нашаривая в комнате дверь.

И тут вдруг Луиза сообразила, что она не одна в доме. За дверью в гостиной послышался тихий мужской голос, и дверь отворилась. Луиза едва успела юркнуть в углубление под лестницей, как в темную комнатку со своим молодым человеком вошла Мери Харди.

Луиза час сидела в темноте на полу и слушала. С помощью молодого человека, который пришел провести с ней вечер, Мери Харди без слов преподала деревенской девушке знания о мужчине и женщине. Луиза низко опустила голову, сжалась в комок и не шевелилась. Ей казалось, что по какой-то непонятной прихоти богов великий подарок достался Мери Харди, и она не понимала решительных протестов более взрослой женщины.

Молодой человек обнял Мери Харди и стал ее целовать. Когда она со смехом отбивалась, он только крепче обнимал ее. Состязание это продолжалось целый час, а потом они вернулись в гостиную, и Луиза убежала наверх. «Надеюсь, вы там не очень шумели. Нельзя отвлекать нашу мышку от занятий», — эти слова Гарриет, обращенные к Мери, она услышала уже в коридоре, стоя перед своей дверью.

Луиза написала записку Джону Харди и той же ночью, когда все в доме спали, прокралась вниз и сунула ему под дверь. Она боялась, что если не сделает этого сразу, то после у нее не хватит смелости. В записке она попыталась выразить вполне ясно, чего она хочет. «Я хочу, чтобы меня кто-то любил, и сама хочу любить кого-нибудь, — написала она. — Если этот человек — вы, то приходите ночью в сад и пошумите под моим окном. Мне легко будет спуститься по сараю и выйти к вам. Я думаю об этом все время, так что если вы собираетесь прийти, то приходите поскорее».

Луиза долго не знала, каков будет результат ее дерзкой попытки добыть себе возлюбленного. В каком-то смысле она не знала еще, хочется ей, чтобы он пришел или нет. То ей казалось, что если тебя крепко обнимают и целуют в этом и есть весь секрет жизни; то на нее нападало другое настроение, и она страшно пугалась. Извечное женское желание, чтобы ей владели, овладело Луизой, но жизнь она представляла себе так смутно, что думала, будто удовлетворится одним лишь прикосновением руки Джона Харди к ее руке. Она спрашивала себя, поймет ли он это. На другой день, за столом, когда Альберт Харди рассуждал, а дочери его перешептывались и смеялись, она старалась не взглянуть лишний раз на Джона и при первой же возможности убежала к себе. Вечером она вышла из дома, переждать, пока он принесет дрова в ее комнату. Несколько вечеров она напряженно прислушивалась, но, так и не услышав зов из темного сада, пришла в отчаяние и решила, что ей не по силам пробиться сквозь стену, отгородившую ее от радостей жизни.

А потом, вечером в понедельник, недели через две или три после записки, Джон Харди пришел за ней. Луиза уже совсем смирилась с мыслью, что он не придет, и поэтому долго не обращала внимания на зов из сада.

В прошлую пятницу вечером, уезжая с работником на выходной к отцу, она по внезапному побуждению совершила поступок, который ее саму изумил, и теперь, когда снизу, из темноты, ее тихо и настойчиво звал по имени Джон Харди, она расхаживала по комнате и недоумевала, что же это побудило ее поступить так нелепо.

Работник, черноволосый курчавый парень, в ту пятницу припоздал, и домой они ехали в потемках. Луиза, чьи мысли были заняты Джоном Харди, пробовала с ним заговорить, но деревенский малый стеснялся и молчал. Мысленно она начала озирать свое одинокое детство и с внезапной болью вспомнила о том, что теперь ее одиночество стало другим, более острым. «Всех ненавижу, — вдруг крикнула она, а затем разразилась тирадой, которая перепугала ее возницу. — Ненавижу отца и старика Харди, — с яростью объявила она. — Хожу учиться в городскую школу, а школу тоже ненавижу».

Еще больше напугала она работника, когда повернулась и прижалась щекой к его плечу. У нее была смутная надежда, что он, как тот молодой человек, который стоял в темноте с Мери, тоже обнимет ее и поцелует, но деревенский малый оробел пуще прежнего. Он хлестнул кнутом лошадь и стал свистеть. «Дорога-то ухабистая, а?» — сказал он громко. Луиза так рассердилась, что сорвала с него шапку и бросила на дорогу. Он выскочил из коляски, чтобы подобрать ее, а Луиза уехала, и ему пришлось идти пешком весь остаток пути до фермы.

Луиза Бентли стала любовницей Джона Харди. Хотела она не этого, но именно в этом смысле он истолковал ее предложение, а сама она так стремилась достичь чего-то другого, что не стала сопротивляться. Через несколько месяцев у них обоих зародилось опасение, что она станет матерью, и однажды вечером они отправились в центр округа и поженились. Несколько месяцев они прожили в доме Харди, а потом обзавелись собственным. Весь первый год Луиза пыталась объяснить мужу, что за смутная, неопределенная жажда породила ту записку, но так и осталась неутоленной. Снова и снова пробовала она приласкаться к нему и заговорить об этом, но всякий раз напрасно. Преисполненный собственных понятий о любви между мужчиной и женщиной, он ее не слушал, а целовал в губы. Это ее так сбивало, что потом ей даже не хотелось, чтобы ее целовали. Чего ей хотелось, она не знала.