Ключ Сары

Но речь мадемуазель Диксо не помогла. С этого дня большинство девочек перестали разговаривать с детьми, носившими на одежде желтые звезды. Или, хуже того, смотрели на них с нескрываемым презрением. Этого она не могла вынести. И еще этот мальчишка, Даниэль, который шептал на улице ей и Арнелле: «Ваши родители — грязные евреи, и вы тоже грязные еврейки». Почему грязные? Почему евреи обязательно должны быть грязными? Девочке было грустно и стыдно. Ей хотелось заплакать. Арнелла ничего не сказала, только закусила губу до крови. И тогда впервые она увидела Арнеллу испуганной.

Девочка хотела отодрать звезду, она заявила родителям, что больше не пойдет с ней в школу. Но мать сказала, что этого нельзя делать, что она должна гордиться этим, гордиться своей звездой. Ее братик закатил истерику, потому что тоже хотел носить такую же звезду. Но ведь ему еще не исполнилось шесть лет, терпеливо объясняла мать. Ему придется подождать еще пару лет. Он безутешно рыдал весь день, до самого вечера.

Она подумала о братике, который сидел сейчас в большом темном шкафу. Ей хотелось обнять его горячее маленькое тельце, поцеловать вьющиеся светлые волосики, пухленькую мягкую шейку. Девочка изо всех сил стиснула в кармане ключ.

— Мне все равно, что говорят другие, — прошептала она. — Я придумаю, как вернуться домой и спасти его. Я обязательно придумаю.

___

После ужина Эрве предложил нам лимонный ликер, ледяной итальянский ликер с лимоном. У него был такой чудесный желтый цвет. Гийом медленно потягивал свой напиток. Во время ужина он говорил совсем мало. Похоже, он был подавлен. И я не решалась вновь поднять тему событий на «Вель д'Ив». Но именно он повернулся ко мне и заговорил, тогда как остальные напряженно слушали.

— Моя бабушка уже совсем старенькая, — сказал он. — Она больше не будет говорить об этом. Но бабуля успела рассказать мне все, что я должен знать; о том дне она рассказала мне все. Я думаю, что самым трудным для нее было жить дальше, зная, что остальные погибли. Продолжать жить без них. Потеряв всю свою семью.

Я не знала, что сказать. Мальчики тоже хранили молчание.

— После войны моя бабушка каждый день приходила в гостиницу «Лютеция», что на бульваре Распай, — продолжал Гийом. — Пожалуй, я бы посоветовал вам самой съездить туда и попытаться найти кого-нибудь, кто вернулся домой из концентрационных лагерей. Там были списки людей и организаций. Она ходила туда каждый день и ждала. Но спустя какое-то время она перестала наведываться в гостиницу. До нее стали доходить слухи о лагерях. Она начала понимать, что все ее родственники погибли. Что никто не вернется назад. В общем-то, тогда об этом никто ничего не знал. Но теперь, после того как вернулись те, кому повезло уцелеть, и рассказали о пережитом, все знают, что там творилось.

За столом снова воцарилась тишина.

— А знаете, что потрясло меня больше всего в событиях на «Вель д'Ив»? — спросил Гийом. — Кодовое название операции.

Благодаря упорным поискам ответ на этот вопрос был мне известен.

— Операция «Весенний ветер», — пробормотала я.

— Не правда ли, очень милое название для таких кошмарных событий? — сказал Гийом. — Гестапо попросило французскую полицию «предоставить» им определенное количество евреев в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет. Но полиция вознамерилась депортировать их как можно больше, и власти решили подкорректировать полученный приказ, так что они арестовали и маленьких детей, которые родились уже во Франции. Французских детей и французских граждан.

— Гестапо не просило арестовывать их? — переспросила я.

— Нет, — ответил он. — Во всяком случае, поначалу. Депортация детей открыла бы правду: всему миру стало бы ясно, что евреев отправляют не в трудовые лагеря, а посылают на смерть.

— Так почему же детей арестовали? — задала я очередной вопрос.

Гийом сделал глоток лимонного ликера.

— Вероятно, в полиции считали, что дети евреев, пусть даже они родились во Франции, все равно остаются евреями. Так что в итоге Франция отправила в лагеря смерти почти восемьдесят тысяч евреев. И назад вернулась хорошо если пара тысяч. А из детей не вернулся никто.

На обратном пути домой я все не могла забыть темные и грустные глаза Гийома. Он предложил показать мне фотографии своей бабушки и ее семьи, так что я оставила ему номер телефона. Он пообещал, что вскоре позвонит.

Когда я вошла, Бертан смотрел телевизор. Он лежал на диване, подложив под голову руку.

— Ну, — поинтересовался он, не соизволив даже оторваться от экрана, — как поживают твои мальчики? Все такие же изысканно утонченные?

Я сбросила с ног сандалии и присела на диван, глядя на его чеканный, элегантный профиль.

— Замечательное угощение. И еще к ним в гости пришел интересный человек. Гийом.

— Ага, — воскликнул Бертран, глядя на меня с некоторым интересом. — Гей?

— Нет, по-моему. Впрочем, я не разбираюсь в таких вещах.

— И что же такого интересного ты нашла в этом Гийоме?

— Он рассказывал нам о своей бабушке, которая сумела избежать облавы на «Вель д'Ив» в сорок втором году.

— М-м, — пробормотал он, с помощью пульта дистанционного управления переключая каналы.

— Бертран, — обратилась я к нему, — когда ты учился в школе, вам рассказывали о трагедии на «Вель д'Ив»?

— Нет, насколько я помню.

— Я как раз работаю над этой темой для журнала. Приближается шестидесятая годовщина.

Бертран обхватил мою босую ступню и начал массировать ее сильными, теплыми пальцами.

— Ты полагаешь, читателям будет интересна эта история с «Вель д'Ив»? — небрежно поинтересовался он. — Это ведь было так давно и осталось в прошлом. По-моему, это не совсем то, о чем хотело бы прочесть большинство людей.

— Ты имеешь в виду, что французы стыдятся этих событий? — сказала я. — Поэтому мы просто должны забыть об этом и жить дальше, так, что ли?

Он убрал мою ногу с коленей, и в глазах у него появился знакомый блеск. Я подобралась.

— Ну-ну, — с дьявольской усмешкой протянул он, — тебе представилась еще одна возможность продемонстрировать своим дорогим соотечественникам, какими непорядочными оказались мы, лягушатники, сотрудничая с нацистами и отправляя эти бедные несчастные семейства на смерть. Маленькая мисс Нахант обнаруживает зловещую правду! И что ты собираешься делать дальше, amour, [17] ткнуть нас в это носом? Да всем уже давно наплевать на эту историю! Ее уже никто не помнит. Напиши о чем-нибудь другом. О чем-нибудь смешном, занятном, пикантном.

Ты ведь знаешь, как это делается. Скажи Джошуа, что с «Вель д'Ив» он промахнулся. Никто не станет читать об этом. Люди зевнут и перевернут страницу, переходя к следующей колонке.

Разозлившись, я встала с дивана.

— Мне кажется, ты ошибаешься, — кипя от возмущения, заявила ему я. — Я думаю, что людям слишком мало известно о тех событиях. Даже Кристоф почти ничего не знает о них, а ведь он француз.

Бертран лишь презрительно фыркнул в ответ.

— А-а, неужели Кристоф умеет читать? По-моему, единственные слова, которые он в состоянии разобрать, это «Гуччи» и «Прада».

Не говоря больше ни слова, я вышла из комнаты, отправилась в ванную и включила воду. Ну почему, почему я не послала его ко всем чертям? Почему я по-прежнему мирюсь с ним, снова и снова? Потому что ты все еще любишь его, правильно? Любишь с той самой минуты, когда познакомилась с ним, несмотря на его властность, грубость и эгоизм? Он умен, он красив, он может быть забавен, он очень хорош в постели, не так ли? Ты помнишь о бесчисленных чувственных ночах, о поцелуях и ласках, о смятых простынях, о его красивом теле, теплых губах, шаловливой улыбке. Бертран. Очаровательный. Неотразимый. Энергичный и трудолюбивый. Вот почему ты терпишь его, не так ли? Но сколько еще это будет продолжаться? Я вспомнила недавний разговор с Изабеллой. Джулия, ты терпишь выходки Бертрана, потому что боишься потерять его? Мы сидели в маленьком кафе неподалеку от школы Салль Плейель, в которой наши дочери занимались балетом, и Изабелла закурила очередную сигарету, которым я потеряла счет, и взглянула мне прямо в глаза. Нет, ответила я. Я люблю его. Я действительно люблю его. Я люблю его таким, какой он есть. Она присвистнула, мои слова явно произвели на нее впечатление, но она мне не поверила. Не до конца, во всяком случае. Ну, что же, тогда ему повезло. Но, ради всего святого, если он зайдет слишком уж далеко, скажи ему. Просто скажи ему об этом.