Горислава<br />Повести

— Вот и пусть мужики на колхозном дворе пупы рвут. Больше сделают — слаще поедят. Не иди, Найденов, вразлад со временем. Ты солдат бывалый, знаешь: в ногу легче шагать, воинским миром дорогу давить. Передовик. На юру колхоза стоишь. Сознаюсь по секрету — на тебя представление в область отправлено: орден будет. Не ударь в грязь лицом. Сделай начин — избавься от коровенки. Деньги за килограмм живого веса неплохие дают. Жалко, конечно, буренки лишаться. Личная корова — член семьи.

В тягостном раздумье выходил из конторы колхозный бригадир. Горислава налила в обед тарелку жирных запашистых щей. Терентий Кузьмич сделал хлебок и положил ложку на стол вверх горбиком.

— Сдадим Красотку, — заискивающим, виноватым голоском предложила хозяйка. — А то в немилость попадешь. С бригадирства снимут.

— Зачем ее сдавать? Полутораведерница. Смирная. Послушная. Упитанная.

— У Веснянки молоко вкуснее: голимые сливки.

— Растравил душу парторг: в нутро кусок известки бросил. Затоковал: установка, установка. Район жмет. Каждый норовит со своим бастриком на воз залезть. Тут обдумать все хорошенько надо, умом разбросить. Нелегкий груз на весы бросаем… груз тяжелый, со всех дворов страны. Может, все же Веснянку на сдачу пустим?

— Молоко густое дает, — гнула свое Горислава.

— Лягучая, бодучая.

— Любой ее каприз хлебной краюшкой сниму.

На молодой заре Горислава впервые не отправила Красотку в стадо. Оставленная в стайке, разлученная с Веснянкой, часто подходила к широкой, неплотно прикрытой двери и видела в щель крючок в боевом, закрытом положении. Полоска металла походила на жирный знак минус. Он вычеркивал из хозяйства одну важную единицу и сейчас подобострастно стерег ее, разлучал со стадом, знакомой поскотиной, чистыми авдотьевскими лужками. Красотка беспокойно металась по скользкому полу стайки. Ее тянуло к двери, которую не раз пробовала отбоднуть. Крючок был самоковочной работы, крепкий и неподатливый. В узкую щель сочилась утренняя прохлада, с писком залетали комары. Пастушеские покрики уже слышались далеко. Впервые стадо уходило без степенной Красотки. Веснянка часто останавливалась, подолгу смотрела вдоль длинной деревенской улицы. Искала глазами, но не находила черно-пеструю подругу.

Не только Веснянка вела себя в то утро недоуменно. Стадо сделалось непослушным, длинный сутулый пастух плохо и трудно управлял им. В урезанном гурте недосчитывалось коров, бычков, нетелей, подтелков. Обозленный пастух чаще обычного вливал бича уросливой скотинке.

Попытайся Красотка просунуть заостренный рог в щель и ударить снизу по тощему брюшку крючка, он бы беспомощно повис вдоль дверного растресканного косяка. Коровьего соображения не хватало. Лишняя животина запальчиво дышала на крючок и тыкалась в дверь теплой мордой.

Горислава выдаивала сегодня свою любимицу неторопливо, сыпала нежные протяжные слова. Дважды принималась всхлипывать, но белые лучики, пускаемые упругим выменем, булькали в подойнике и заглушали всхлипы. Недавно нутро подойника было темным, его высветило вспененное молоко. Перед дойкой Горислава скормила коровам полкаравая самопечного хлеба. На сей раз Красотке выпала краюха крупнее. Терентий Кузьмич раненько накосил мягкой травы, положил в кормушку. Веснянка хотела первой захватить губами влажный от росы пучок. Хозяин увесистым шлепком по боку отогнал крутиху-вертиху от кормушки. Красотка считалась отрезанным ломтем. Пусть в последний разок насытится питательной авдотьевской травой. Катер с подцепной баржей должен прийти к полудню. Приказано: сдаточный скот держать при дворах и по сигналу катерной сирены гнать к берегу.

После утренней дойки пришла Нюша. Грустная, насупленная. С колготней по хозяйству забыла умыться. Из крупного рогатого скота Нюша сдавала корову и толстобокого бодучего быка Яшку. Он носил кличку Шалун, ходил с вечно слюнявой разбойной мордой. Набрасывался на прохожих. Литой башкой ломал прясла, рушил поленницы, катал пустые бочки и ящики возле магазина. У него под ноздрями висело кольцо: смирнее, уступчивее Яшка не стал. Встанет возле какой-нибудь избы у самой калитки, дико мычит, долбит передними копытами землю. Примутся отгонять — наскакивает, бежит за обидчиком. Вешали Шалуну на лоб обрезок доски. Она прикрывала глаза, мешала глядеть вперед. С опущенной башкой бычина выглядел свирепее. Уставится в землю, роняет в грязь пену и тягучую ноздревую слизь. Крутит башкой, стараясь сбросить ненавистную деревяшку. Подойдет к любой городьбе, колотит о жерди доской, пытается забросить ее за рога. Перетирал о колья веревку, сбрасывал березовый обрезок или расщеплял о столб.

Вздумали подпилить рога. Пять мужиков во главе с Терентием Найденовым связали Яшку по ногам, повалили возле кузницы на землю. Принесли ножовку по металлу. Рога казались чугунными, мужики думали, что обыкновенной ножовкой их не укоротить. Терентий Кузьмич распорядился:

— Тащите столярную ножовку. Я зимой сохатиную лопатку разделывал — опилки весело сыпались.

Стали пилить. Один человек, ухватясь за комли рогов, пригибал башку Шалуна к земле. Трое держали связанные ноги. Савва — Нюшин муж — уселся верхом на двурогого бегемота: правый бок вздымался и оседал, как кузнечные мехи. Яшка конвульсивно вздрагивал, дрыгал ногами, елозил тяжелой башкой по утоптанной земле.

Пильщик не рассчитал, взял слишком далеко от острого конца левого рога. Сперва из-под ножовки сыпались мелкие вонючие опилки. Потянуло запахом жженых костей. Но вот прыткие ножовочные зубья задели живую роговую ткань: брызнула густая кровь. Бычина рывком отбросил ножовку и человека, ухватившегося за рога. Нестерпимая, никогда не испытываемая боль влила тройную силу. Ноги заходили под людьми стальными шатунами паровой машины. Яшка пригибал их к животу, отбрыкивал в стороны. Старые веревки стали разъезжаться у копыт, махриться и лопаться. Савва — хозяин драчливого Яшки — сколько мог держался за длинную бычью шерсть. Потом кубарем скатился с разбушевавшейся горы мяса и костей. Все отпрянули в стороны, не успев ухватить Шалуна за кольцо под ноздрями. Почуяв хотя и неполную свободу, страдалец взбодрился. Перевалясь на хребтине на другой бок, пытаясь встать на согнутые колени, он дорвал окончательно веревочные путы, дико взмыкнул и поднялся в рост. Глаза полыхали огнем. Вокруг стояли пять двуногих мучителей, размахивали руками, стараясь не выпустить освобожденную силу из небольшого круга. Грозный Яшенька развернулся рогами к пильщику, принимая его за самого лютого врага. С левой костяной отвилины падали на землю темные капли крови.

— Яш-шка, не д-дури! — вскрикнул молодой пильщик, пропитанный страхом перед могуществом разъяренного ухажера авдотьевских буренок. Бык уразумел только свое имя. Второе словцо — не дури! — прозвучало пустым звуком. Шалун ринулся на пильщика. Долгоногий парень юркнул в открытую дверь кузницы. Яшка засунул башку в дверной проем: насторожил и напугал пышущий горн. Пылающий огонь поднимался костерком, в венце летучих искр устремлялся под копотный висящий кожух. Свету в кузнице было мало. Бычина тупо уставился на наковальню, взгроможденную на толстую чурку.

Оглядел черный верстак с такими же черными тисками и попятился назад. Толстый метелочный хвост стал подниматься и вздрагивать. От пережитого страха, оттого, что хозяин грузной массой намял живот, Яшка полоснул из-под хвоста тугой жидкой струей. От земли взметнулся веер брызг. Они летели на сапоги, штаны ошеломленных людей. Бык развернулся, грозно уставился на трех мужиков: на кого же ринуться первым? Хозяина он побаивался и нападать на него не хотел. Кузнец с оспенным грязным лицом держал наготове новый капроновый аркан. Он пожалел его сначала, опутал бычьи ноги прелой копновозной веревкой. Теперь все расхлебывались из-за допущенной скаредности. Кузнец попытался набросить на рога собранный в кольца белый аркан и промахнулся. Шалун широким копытом остервенело рыл под собой землю. Разминка ничего путного не предвещала. Внезапно Яшка крутанулся на месте, подлетел к стене кузницы, где стояли отремонтированные бороны. С размаху всадил рога в первую: они вошли между ленточной сталью бороны почти по самый лоб. Упрямец попытался вытащить рога — они заклинились намертво. Бык рванулся назад, вскинул голову — борона взметнулась над ней. Орудие крестьянского труда, поднятое зубьями вверх, превратилось в грозное небывалое орудие на бычьей башке. Теперь Яшка напоминал свирепого сохатого с многочисленными отвилинами раскидистых рогов. Даже лось-десятилеток не смотрелся бы так устрашающе, как этот бычина, порвавший путы, вооружившийся стальными штырями бороньих зубьев. Шалун затряс башкой, пытаясь скинуть весомый груз: борона еще плотнее легла на крутой широкий лоб в завитушках черных волос.