Почетный караул

— Вас понял, — сказал генерал Бил. — Слушай, ты не поменяешься местами с капитаном, пока я не начал триммировать? Мне нужно с ним поговорить.

— Вас понял, — ответил Каррикер. Он перегнулся через спинку кресла к полковнику Россу. — Генерал хочет поговорить с капитаном, полковник. Скажите, чтобы он пересел на мое место. Только пусть идет первым — самолет и так на хвост завалился.

Край багряного солнечного диска вновь скрылся за горизонтом, и теперь они летели в мерцающем океане невесть откуда льющегося света. Впереди, почти на одном уровне с ними, в белесой пустоте, там, где она переходит в серую мглу, сияла яркая точка. Это была звезда, и, казалось, они давным-давно расстались с землей и уже много миль летят в межзвездном пространстве навстречу неведомым мирам.

Полковник Росс включил лампу на столике-планшете и придержал рукой разложенные бумаги, чтобы их не смахнули Хикс и Каррикер, когда будут меняться местами. С карандашом в руке он принялся читать проект приказа: Согласно инструкции 85-2 оканарской базы ВВС все офицеры, офицеры летно-подъемного состава и унтер-офицеры, прибывающие для прохождения временной службы согласно плану АБДИПа 0-336-3 (нормативы оценок действий средних бомбардировщиков Х-701) будут…

Глаза устали, он снял очки и протер стекла. В разреженном воздухе было трудно дышать. Взглянув на часы, полковник понял, что они здорово опаздывают — вряд ли удастся пообедать раньше девяти. Он достал трубку и хотел было закурить, но потом положил ее на столик — курить на такой высоте не стоит, голова закружится. Полковник вздохнул, снова надел очки и, мысленно приказав себе собраться — а за годы изучения права он приучился к строгой дисциплине, — заставил себя читать приказ дальше.

Речь шла о выделении на территории АБДИПа зданий для размещения офицеров, прибывающих на этой неделе, что его, собственно, не касалось, как и все прочие бумаги — вся эта текущая документация, копии донесений штаба ВВС, служебные инструкции, отчеты пяти административных отделов АБДИПа и штабных отделов. Вообще-то это была обязанность помощника командира по административным вопросам полковника Моубри — выуживать из потока бумаг информацию, которую обязательно нужно было довести до генерала, но Моубри с ней явно не справлялся.

Моубри — сморщенный, почти совсем седой, со смуглой, словно дубленой, кожей — был кадровый военный и ветеран ВВС, он начал летать тридцать с лишним лет назад еще у Уилберта Райта и закладывал первые виражи, распугивая коров на пастбищах в Огайо. Сейчас мало кто из них, получивших когда-то гражданский аттестат Международной федерации аэронавтики и звание военного летчика секции авиации, еще оставался в строю. Разве что Моубри да еще командующий ВВС.

Можно сказать, Моубри так же мало преуспел, как и полковник Вудман, хотя и по иным причинам. Казалось, какое-то непреодолимое препятствие стоит на его пути к высокому посту, на который, при нормальном ходе событий, долгая армейская служба давала ему все основания претендовать. Во всяком случае, виновата в этом была не армия. В армии молодым редко удается обойти по службе ветеранов, и только болезненно мнительные люди, вроде полковника Вудмана, станут с этим спорить. Конечно, все не могут стать командующими, но в благословенные времена, когда численность сухопутных войск США составляла несколько миллионов человек, принципы ставились превыше всего и не нарушались даже из-за личной неприязни. Главное — интересы армии. Если долгие годы службы в мирное время не будут вознаграждаться — это уже покушение на основы основ.

Моубри был одного возраста с полковником Россом, но, казалось, нисколько не горевал, что ему не удалось пробиться на вершину служебной пирамиды. Возможно, думал иногда полковник Росс, Моубри в глубине души даже рад, что его не выдвигают на какой-нибудь ответственный пост. Он был вполне доволен своим положением в Оканаре, где весь его штат состоял из пожилой секретарши, миссис Спен, которая много лет работала с ним еще на базе Максуэлл, и старшего уорент-офицера Ботвиника, который, по существу, выполнял обязанности его помощника. Полковник Моубри был работником трудолюбивым и добросовестным. Он сам это знал, знал, что трудится не покладая рук, и, казалось, его нисколько не смущало то очевидное для полковника Росса и даже для генерала обстоятельство, что труд этот по большей части совершенно бесполезен.

Когда посыльный приносил утреннюю почту, полковник Моубри обычно долго и тщательно рассматривал каждый пакет. Потом говорил Ботвинику: «Не могли бы вы… э-э… позвонить полковнику Хайду в отдел анализа полетной информации (или полковнику Култарду в отдел нестандартных проектов, или майору Сирсу — начальнику военной полиции, или начфину, или в службу связи базы, или в военно-юридический отдел) и попросить их уточнить меморандум о…». Потом он долго изучал бумагу, поворачивая ее то так, то эдак, разыскивал и сверял номера и шифры; на это уходило все утро. Наконец, все проверив и перепроверив и добавив уйму ненужных бумаг, объем которых нередко превышал объем исходных документов, он приносил их к генералу и, если тот его принимал, пускался в бесконечные объяснения.

Генералу Билу пришлось выработать защитную тактику: он всякий раз просил Моубри узнать, что думает по этому поводу полковник Росс. Моубри не обижался, и у них с полковником Россом вскоре сложилась своего рода система разделения труда. Копии всех бумаг, поступавших к офицеру по административным вопросам, направлялись к инспектору ВВС. Полковник Росс их просматривал, решал, какие из них действительно заслуживают внимания, и передавал генералу. Таким образом, полковник Росс ведал входящими документами, а полковник Моубри, под неусыпным контролем Ботвиника, занимался документами исходящими, после того как генерал Бил или полковник Росс выносили по ним решения.

Это в какой-то мере снижало напряженность утренних занятий полковника Моубри, и у него оставалось время, чтобы собрать в десять часов в штабной столовой небольшую группу — выпить кофе и обсудить в непринужденной обстановке программу работы на день. Моубри оживлял эти собрания сложным ритуалом подбрасывания монеты — кому платить за кофе. Обстановка здесь царила самая демократическая. Сюда мог прийти любой из работников штаба, нередко забегали и сотрудники управлений узнать, что сказал генерал по тому или иному поводу и что намеревается сделать. Этакая большая дружная семья. Моубри подшучивал над девушками — штабные секретарши приходили наравне со всеми; они начинали работу в восемь, и получасовой перерыв шел только на пользу делу; полковник участвовал в розыгрышах новичков и молодых офицеров, которые выказывали слишком большое почтение начальству; хохотал, когда ему удавалось выиграть при бросании монеты — кстати, он выигрывал довольно часто.

Офицеры, не принимавшие участия в этих кофепитиях, презрительно называли их «детским часом», но к самому полковнику Моубри все относились хорошо, несмотря на умопомрачительные административные препоны, которые он умел создавать при решении простейшего вопроса. Он охотно брался помочь всякому, кто обращался к нему с просьбой, но если и исполнял свои обещания помочь, то по пословице «обещанного три года ждут». В случае неудачи он неизменно признавал свою вину, а если виноват был кто-то другой, всячески пытался оправдать виновного. Нельзя сказать, что он был ценным работником, но он служил генералу Билу верой и правдой — факт сам по себе достойный удивления, если принять во внимание, что Моубри — пионер авиации — был уже заслуженным летчиком, когда генерал еще катался на трехколесном велосипеде. Будь Моубри более тщеславным и завистливым, он бы, конечно, нашел способ показать, что при таком послужном списке и в столь почтенном возрасте его незаслуженно обидели, назначив на второстепенную должность под начало человека, который ему в сыновья годится.

Больше всех страдал от Моубри полковник Росс. Казалось, он должен был бы первый по долгу службы возмутиться столь, мягко говоря, малоплодотворной работой полковника Моубри и постараться, чтобы его сместили. Однако ему это и в голову не приходило. Попадись ему такой Моубри лет двадцать назад, он, не раздумывая, тотчас бы от него избавился (не без тайного удовольствия, какое испытывает человек, ясно сознающий свой долг и, невзирая на иные соображения, его без промедления выполняющий), он бы рубанул с плеча, не заботясь о том, куда полетят щепки.