Когда молчит совесть

Арзу удивленно подняла на Вугара свои большие глаза:

— Не знаю! А что они должны были говорить?

— И я не знаю… — Вугар помолчал, в горле пересохло, он проглотил слюну и продолжал: — Я думал… ну… а вдруг выпил лишнего, наболтал глупостей…

Улыбка снова тронула губы Арзу, но она мгновенно погасила ее и, притворяясь серьезной, заговорила:

— Зачем напоминаешь об этом? Или мало того, что вчера мне пришлось краснеть за тебя? Ты был так пьян, так пьян… Прыгал как сумасшедший, шумел, кричал. А что говорил! Нет, я не могу повторить! Оскандалились мы перед гостями…

— Правда? — Вугар побагровел. — Ты не шутишь?

— Какие шутки! От стыда я готова была забиться в мышиную нору… Меня бросало то в жар, то в холод…

Вугар опустил голову, щеки его горели, с губ готовы были сорваться слова покаяния. Он взял Арзу за руку и вдруг почувствовал, что рука ее вздрагивает. Он резко поднял голову и взглянул в глаза Арзу. Она не выдержала его взгляда и весело расхохоталась. Вугар понял, что Арзу подшутила над ним, и тоже рассмеялся:

— Лгунишка!

— Сам лгун! — Арзу кокетливо посмотрела на него.

— Я-то почему? Ты…

— Нет, ты!

— Тогда мы оба…

— Согласна!

Они шли, перебрасываясь шутками и весело подсмеиваясь друг над другом. Прохожие, глядя на них, тоже улыбались, — со стороны эти двое напоминали расшалившихся детей.

Вот и музей Низами, где они встретились вчера…

Пройдя под часами, они направились к Приморскому бульвару. И вдруг замолчали. Да о чем говорить? Казалось, все высказано, и теперь так хорошо молчать. Изредка наклонялись, заглядывая друг другу в глаза. Куда выразительнее слов были эти взгляды, легкие и радостные. Чему они радовались? Кто знает! Любовь, молодость — есть ли на земле счастье большее?..

Глава седьмая

— А, пропащая душа, заходи!

Вугара удивил веселый голос профессора. Осторожно приоткрыв дверь, он остановился на пороге. На письменном столе Гюнашли навалена груда бумаг. Он сосредоточенно листал их, внося карандашом поправки в перепечатанный текст. Казалось, целиком погружен в работу. Но вот заметил Вугара, а тот-то думал, что остался незамеченным! Может, ослышался? Боясь помешать профессору, он хотел так же осторожно прикрыть дверь и уйти, но Гюнашли, угадав его намерение, громко сказал, не отрывая глаз от бумаг:

— Заходи, заходи! Да закрой за собой дверь! Форточка открыта, сквозняк, ветер, того гляди, раскидает бумаги.

Вугар послушно вошел в кабинет и неуверенными шагами приблизился к столу.

— Доброе утро, профессор, — нерешительно пробормотал он.

— Салам, салам, очень рад тебя видеть!

Профессор не торопясь дочитал страницу, четким, убористым почерком написал что-то на полях, перевернул лист и, сняв очки в изящной оправе, бросил и ручку и очки на груду бумаг. Потом поднялся из-за стола и устало направился к дивану, что стоял у противоположной стены.

— Да, да, я рад тебя видеть, — повторял он, усаживаясь и закидывая ногу на ногу. — Вот уже несколько дней тебя не видно в институте… Не заболел ли?

— Нет… — выдавил Вугар и покраснел, чувствуя, как от смущения загорелись мочки ушей.

Гюнашли посмотрел на Вугара, и брови его сошлись в единую черную густую черту.

— Ну, как идут дела?

— Ничего… — Вугар боялся взглянуть в глаза профессору и стоял, опустив голову. — Теоретическая часть диссертации закончена. Я учел все ваши замечания. Пора приступать к опытам.

— К опытам? — в голосе профессора Вугару послышались удивление и насмешка. — Так чего же ты ждешь?

— Я… — Вугар замялся. — Вы знаете, профессор, в лаборатории, где я раньше работал, условия неподходящие.

— Ясно? И ты ждешь, пока тебе создадут необходимые условия? — Тень неудовольствия пробежала по лицу профессора. — Сидишь дома и дожидаешься, чтобы на блюдечке принесли ключи от новой лаборатории?

Вугар молчал. Обычно профессор разговаривал с ним ласково и внимательно. Чем вызван его насмешливый тон? Вугар пристально глядел на Гюнашли, пытаясь понять причину перемены. А Гюнашли, недовольно покачивая головой, поднялся с дивана и, заложив руки за спину, стал ходить по кабинету. Комната была узкая и длинная, в одном углу — свернутые в рулоны схемы, в другом — небольшие макеты заводов, выстроенных по его проектам.

— Странно, — говорил Гюнашли. — Более чем странно! Целая неделя прошла после заседания ученого совета, а ты, вместо того чтобы прийти ко мне, поговорить и поторопиться с завершением работы, где-то развлекаешься! Может, ждешь посла? Или письменного приглашения? Занятно!

Профессор был рассержен не на шутку, и Вугар понял, что к тому имелись серьезные основания.

Сердце его тревожно забилось.

«Может быть, кто-то оговорил меня?» — мелькнула мысль.

Все более и более сердясь и повышая голос, Гюнашли продолжал:

— Беззаботность, самоуверенность — злейшие враги науки!

Он подошел к окну и, повернувшись к Вугару спиной, долго глядел на улицу. Молчание становилось невыносимым. Наконец профессор заговорил снова:

— Как иначе я могу объяснить твое поведение? Да понимаешь ли ты, что другой на твоем месте кинулся бы в огонь и воду, защищая свою работу. Гонят в дверь — влез бы в окно! Звонил бы во все инстанции, писал заявления, весь мир перевернул вверх дном, но своего бы добился. А ты… — Гюнашли замолчал, и его молчание показалось Вугару страшнее самых осуждающих слов. Потом он повернулся к Вугару, поглядел на него через плечо и с укором и сожалением добавил: — А ты прячешься, выжидаешь… Чего ты боишься?

Вугар стоял ошеломленный. Казалось, крикни ему сейчас профессор: «Уходи!» — он не нашел бы двери. Хотел ответить и не мог — слова разбежались. Растерянный, несчастный вид Вугара несколько смягчил сердце профессора, кажется, он был слишком строг с юношей! Снова опустившись на диван, он откинулся на мягкую спинку и, закрыв усталые, покрасневшие глаза, заговорил тихо, словно сквозь сон:

— Скромность — достоинство. Но излишняя скромность выглядит порой чванством и надменностью. А на деле убивает энергию, гасит смелость. Человек становится трусливым и нерешительным. Это уже не скромность, а равнодушие…

Вугар выпрямился, как от удара. Зачем эти слова? Какая нужда напоминать всем известные истины?! Что отвечать на них? Он вопросительно глядел на профессора.

И Гюнашли, ощутив на себе тревожный взгляд, приоткрыл глаза, — лицо было усталым, измученным, как у тяжелобольного человека, очнувшегося от забытья. Исполненный отчаяния, Вугар снова вызвал в нем сочувствие, и в глазах промелькнула нежность.

— Прости меня, Вугар! — Голос Гюнашли помягчел. — Не обижайся, но я не узнаю тебя в последние дни. Что случилось? Ты чем-то увлечен, и для науки у тебя не хватает времени. Долго ли это будет продолжаться?

Лицо Вугара залила яркая краска. Теперь не могло быть сомнений в том, на что именно намекал профессор. Вугар и вправду изменился за последнее время, после заседания ученого совета ни разу не зашел в лабораторию, в институте бывал редко. Зато зачастил с Арзу в кино и театры… Откуда это известно профессору? Интересно, кто поспешил доложить о его личной жизни?

Не дожидаясь ответа, Гюнашли продолжал, медленно выговаривая каждое слово:

— Всему свое время! Вот тебе мой совет: забудь сейчас обо всем. Наука ревнива, она требует любви безраздельной, само отверженной и не терпит измены. Того, кто не умеет терпеть лишений и приносить ей жертв, она отвергает. Известно ли тебе, что твоим антидетонатором заинтересовались в высоких инстанциях? Как видно, наши недоброжелатели перешли от теории к практическим действиям… Вчера звонили из Академии наук и из Совета Министров и просили меня представить подробную справку о твоей диссертации. Поступили, мол, сигналы…

Так вот почему взволнован профессор!

— О чем они могли просигнализировать?

— Вот этого я пока не знаю! Но, судя по разговору, нам досталось хорошенько!.. — Гюнашли помолчал. Вздохнув, добавил: — К сожалению, за жизнь я немало подобного навидался. Рано или поздно правда торжествует, но сколько уходит драгоценного времени и душевных сил! Как мешает работе! Что поделаешь, это своего рода болезнь, и, к сожалению, не аппендицит, который легко удаляется. Счастливо будет то поколение, что первым не найдет в словарях слов: предатель, доносчик, склочник, анонимка. Надеюсь, те, кто придет после нас, узнают эти понятия только из исторических романов…