Мои рассказы про любовь

Не дрейфь, Родная, всё ништяк. Прикид тебе у модельера зробим и будешь ты в обновках вся, как ёлка перед Новым годом.

Честно говорю: унёс я ели ноги, как спринтер угорелый нёсся прочь. В дороге той мне истинна открылась, что жизнь — она всего дороже. Расскажем всем о взрыве бытового газа, пусть головы ломают: что ж за газ такой в подвале нашем накопился.

А генераторов таких нашлёпать сотню можно. Да и себе деньжат подкинуть надо, туда, где молод я ещё, где у меня в карманах пусто. Попробуем сыграть другой сценарий, в котором я и молод и богат, да и любимая со мной, в решающий момент осталась…

Ночной таран. (Трагедия)

Сегодня такой прекрасный июльский вечер, с моря подул лёгкий бриз, неся с собой прохладу и аромат морской свежести. По самому берегу идёт не молодая пара, обоим уже за сорок, их босые ноги омывают ласковые волны, они держат друг друга за руки, но почему-то оба наклонили головы, смотрят себе под ноги, на волны, то набегающие на берег, то скатывающиеся обратно в море. Что-то очень важное они хотят сказать друг другу, но почему-то ни кто из них не решается это сделать первым…

Они оба перебирают в памяти те 30 лет, что были вместе, свои приключения, свои мечты и желания, всё-всё то, что уже было, но почему-то ушло. Они потеряли интерес друг к другу, все их детские мечты уже давно исполнились, кроме чего-то главного, ради чего они рисковали своей жизнью, ради чего выстраивали хитроумные комбинации, из которых всегда выходили живыми и здоровыми, целыми и невредимыми и всегда непременно с боевыми трофеями в четырёх руках.

И вот однажды, приходит время второго объяснения в жизни, оно также волнительно, как и первое, когда мальчишка признаётся в своих первых чувствах с надеждой на обоюдную взаимность. Сердце ёкает и норовит выпрыгнуть из груди, а язык лопочет что-то несуразное…

Это всё когда-то было так волнительно, так торжественно победоносно. Потом была большая-большая тайна ото всех на свете, кустарно сделанный аборт. Дальше всё как у всех: цветы, шампанское, машины; цветные ленты, белая фата; друзья подруги и родня. Ни кто не знает ихней тайны, кругом веселье пьяное стоит, теперь она невеста, королева торжества; на ней фата и диадема, в глазах струится счастья свет, искрится он и светит всем.

Но вот минули четверть века, прошли они вдвоём не малый путь, назад уже не повернуть, идти вперёд, вдвоём, ему уж нету сил. Все мысли о другой, и жизни, и судьбе, и сердцу милой дорогой. Она напротив весела, полна задора, искренне игрива, в ней жизнь ещё живёт последним лучиком надежды. А вдруг любимый мной прохвост, в последний миг, вдруг станет человеком…

…Они шли по берегу, шлёпая как дети босыми ногами по воде, где-то там, далеко-далеко, огромное Солнце клонилось к горизонту, так и норовя в скором времени спрятаться в море.

— Софочка, — сказал он, подняв голову к небу, глядя на летающих с гвалтом чаек, пойдём и мы воспарим в небо, пока совсем не стемнело, полюбуемся сверху морем, закатом, всей этой красотой, оттуда всё это гораздо красивей чем с высоты человеческого роста.

Она как-то загадочно улыбнулась и потащила его в сторону, к их вдалеке стоящему автомобилю.

— Поехали скорей, пока не стемнело, а то ни кто нас в небо не выпустит.

— Дорогая, правильно сказать: взлёт не разрешат.

— Именно, именно, поэтому поторапливайся, надо побыстрей доехать к нашему ангару.

— За темноту не беспокойся, я все приборы сам калибрую и там, где надо прожекторами подсвечу.

— Конечно, конечно, любимый, ты за руль садись, а я, пока мы едем, по телефону поболтаю, то так давно не слышала родные голоса.

…Разгон, отрыв, набор высоты над морем, кажется, вот-вот они долетят до самого Солнца…

— Миша, ты ни как решил уйти в стратосферу? Смотри-ка: два движка у нашей ласточки, а уже не тянут на подъём. Топливо кончится сам, что ли руками начнёшь махать? Или сам с парашютом, а меня в штопор?

— Не боись, родная, тут бензина как до Китая и обратно. Сейчас развернусь и обратно на материк полетим, любоваться красотами ландшафта.

…Они шли на предельной высоте, наконец, где-то там внизу появился ели различимый геометрический рисунок дорог, домов, участков. Справа от них леса, поля, где-то в далеке, прямо перед ними, горы, величественные и молчаливые.

— В горах ведь ни кто не живёт, что мы там увидим, при слабом свете?

— Их силуэты, услышим их тишину и полюбуемся их величием в последних лучах заходящего Солнца.

— Хорошее ты выбрал место, только оно навивает грусть, а мне хочется радоваться жизни, шутить, смеяться, петь, растить детей.

— У тебя их ни когда не будет, чему ж тут радоваться?

— Тому, что мы живём и можем жить ещё для кого-то.

— У нас и так три кошки и две собаки, причём одна из твоих кисок недавно чуть не отобедала мной. Это ж надо было додуматься пуму притащить домой.

— Я случайно услышала еле различимые жалобные звуки, пошла в их сторону, а там чуть живой котёнок. Взяла на руки, спрятала запазуху, выходила, тайком от бдительных стражей привезла домой. Ну что ж поделаешь, котёнок вырос и превратился в красивую, грациозную кошку. Мы с ней стали подругами, а на тебя, когда ты пьяный, и твои волкодавы косо смотрят.

— Куда ты её дела после этого случая, обратно не вернётся?

— Моя Бонька у добрых людей, сыта и здорова. Тобой обедать не придёт…

— Она же хищник, может под покровом ночи пробраться.

— Ох, милый, хорошо бы, несчастный случай и всё…

— Ты никак смерти моей хочешь, любимая?

— А ты моей, любимый?

— А давай уйдём вместе, дорогая!

…Она выпрямилась в кресле, крепко вцепившись в подлокотники, медленно обвела взглядом все, что вокруг них, под ними, пыталась разглядеть их дом, который был там, далеко-далеко, но всё равно был где-то здесь, рядом. Наклонила голову набок, повернулась, нежно обвила его шею руками, заглянув ему в глаза, спросила:

— Когда?

…Он долго ждал этого вопроса, он столько репетировал все действия и манёвры самолёта в воздухе, что ему казалось, что все ассы Геринга перед ним просто мальчишки, запускающие воздушных змеев. Он всё отрепетировал. И вот, наконец, настал момент показать этот спектакль своей уже надоевшей и вызвать у неё страх смерти, чтобы потом использовать это как повод для предстоящего разрыва.

— Когда говоришь?

Они упёрлись лоб в лоб, потом поцеловав её нежно в лобик, он лукаво молвил:

— Да прямо сейчас!

И наклонил штурвал от себя. Самолёт клюнул носом и на приличном угле начал снижение.

…Она крепко-крепко обхватила его шею своими элегантными руками, взглянула ему в глаза с ироничной улыбкой юной девушки, крепко поцеловала в губы. Спокойно, ровным голосом с игривым ироничным тоном ответила:

— Согласна, любимый!

После этих слов упёрлась правой ногой в самый верх штурвала, а её руки намертво обхватили его шею.

…Самолёт свалился в штопор, выйдя на ту траекторию полета, из которой уже не выбраться легкомоторнику. Всю свою массу тела и его тоже она перенесла на штурвал.

Он судорожно тянул штурвал на себя, в панике стал её бить, что было сил, пытался отбросить в сторону. А она сидела у него на коленях и из последних сил прижимала штурвал спиной.

Две стройные женские ножки, обутые в туфли на высоком каблуке, встали в распор между стенкой кабины и пассажирским креслом. По её лицу ручьём текла кровь, один глаз был выбит, она продолжала крепко держаться за его шею бульдожьей хваткой. Последний раз она улыбнулась, взглянула на него оставшимся глазом и также ровным ироничным тоном голоса произнесла:

— Пойдём со мной, любимый…

От своей безысходности и от того, что всё получилось далеко не так, как было задумано, он, что было сил, заорал во всю мощь своих голосовых связок, видя увеличивающееся количество нулей на высотомере, который недавно сам калибровал.

— Су-ка-а-а-а!!!

…До земли оставалось пара секунд полёта. Она прижалась своей щекой к его, и на ушко, с доброй улыбкой, сказала самую последнюю фразу в их жизни: