Новоорлеанский блюз

Гимн внезапно прервался; оркестр умолк, подчинившись незаметному знаку, поданному профессором. Этот маленький человечек не сказал ни слова; он всего лишь поправил очки, и инструменты в руках оркестрантов умолкли. Творческое напряжение сразу же улетучилось: музыканты поспешно отнесли свои инструменты в сарай, возле которого стоял Лик. Некоторые из стрелков узнали Лика и, проходя мимо, приветствовали его поднятием бровей или кивками головы, а другие — в основном ребята постарше — не замечали его присутствия или смотрели на него как на крайне нежелательного гостя. Но Лика это ничуть не волновало. Он был сам не свой от возможностей, которые открывала музыка и этот таинственный маленький человечек, державший в руках весь оркестр.

Вскоре воспитанники всей гурьбой двинулись обратно в школу, и вместо веселых голосов послышался лишь нестройный топот. А Лик все еще стоял на том же месте и не сводил глаз с Профессора, а тот, подняв голову вверх, с каменным лицом смотрел в небо, словно наблюдая полет невидимой птицы. Лику хотелось что-то сказать, но не знал что. Ведь в три часа он все равно должен был быть на уроке у Профессора, а сейчас он был уверен, что его уже заметили и что ему не избежать выговора за бесцельное нахождение там, где ему не следует быть. Неожиданный порыв ветра хлопнул дверью сарая, в котором лежали бесценные инструменты. У Лика был небольшой насморк, отчего под носом было сыро; он сделал глубокий вдох носом и тыльной стороной ладони провел под ноздрями. Голова Профессора стала медленно поворачиваться и остановилась, когда они с Ликом встретились взглядами. Лицо по-прежнему оставалось неподвижным, и только брови слегка приподнялись, а во взгляде как бы читался вопрос: «В чем дело?». Переборов страх, Лик приблизился к маленькому человечку, решив про себя, что, прежде чем заговорить, надо подойти поближе.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил Профессор и, задав вопрос, снова поднял голову вверх и стал смотреть в небо. Его голос был глубоким и спокойным, хотя губы при разговоре едва двигались, поэтому казалось, что речь его доносится из грудной клетки.

— Лик, сэр. Лик Холден, сэр.

Профессор едва заметно кивнул, будто это давно было ему известно.

— Ты когда-нибудь задумывался над тем, для чего Бог послал тебя на эту землю?

Лик не знал, что ответить, — ведь ему было всего восемь лет и он боялся подвоха.

— Ты слышал мой вопрос. Лик? — вновь обратился к нему Профессор.

— Да, сэр, — ответил Лик. — Бог послал меня на эту землю для того, чтобы я заботился о матушке Люси, моей маме Кайен и сестрах.

— Это, вне всякого сомнения, очень благие намерения.

Профессор снова впал в молчание и уставил глаза в небо. Сперва Лик пытался следить за его взглядом и выяснить, что в небе так настойчиво притягивает его, но затем, повернув голову, стал смотреть на Профессора. Хотя этот маленький человечек появился на земле на полвека раньше Лика, они были почти одного роста, и когда Профессор вдруг повернул голову, их взгляды сразу же встретились. Оказалось, что очки Профессора были с секретом, что сильно поразило Лика: если смотреть на глаза Профессора через очки, они выглядели как два облупленных яйца. Лик внезапно занервничал еще сильнее.

— И чего же ты хочешь, Лик?

Лик, сглотнув слюну, ответил:

— Я хочу научиться играть на трубе.

— Ты можешь извлечь какой-нибудь звук?

Лик не понял, что Профессор имел в виду, и посмотрел из-за плеча на сарай, в котором лежали инструменты.

— Нет! — сказал Профессор голосом, в котором слышалось раздражение. — Просто высвисти какую-либо ноту губами.

Лик закусил нижнюю губу. Он так смутился, что едва не заплакал, но, сделав губы трубочкой, выдул слабенький звук, едва слышный на фоне слабого свиста ветра. Профессор немного посопел, поправил свой широкий галстук, подошел к Лику настолько близко, что почти коснулся своим носом носа мальчика.

— Попробуй высокую ноту, — сказал Профессор, почти не разжимая губ. — Самую высокую и самую красивую ноту, какую сможешь.

Лик снова свистнул. Он свистел — свист был какой-то дребезжащий, немелодичный, — а Профессор стал позади него, обхватил руками его за ребра и быстрым движением крепко сжал грудную клетку Лика, выпрямив при этом его позвоночник. Он силой заставил Лика взять ноту, и на этот раз звук получился настолько выше и чище, что Лик непроизвольно сравнил его с посвистом птицы. На мгновение Лик остолбенел от произведенного им звука да и от избытка чувств. По мере того как из его легких выходил воздух, голова делалась легкой и пустой, а перед глазами замелькали цветные узоры. Наконец Профессор отпустил его.

— Ну что? — с торжеством объявил Профессор, переводя дыхание. — На следующей неделе, Лик Холден, приходи ко мне. На следующей неделе.

Сказав это, Профессор пошел прочь, а когда Лик пришел в себя окончательно и смог различать окружающие предметы, его уже не было видно.

На следующей неделе Лика снова направили работать по хозяйству. Но он сбежал и, незаметно следуя за одним из стрелков, которого раньше видел в оркестре, пошел к тому месту, где для репетиций собирался оркестр. Оркестранты взяли из сарая инструменты и выстроились на площадке, ожидая Профессора. Лик тоже встал в строй. У него не было инструмента, но он выпячивал грудь, как солдат на параде.

Появился Профессор и встал перед строем. Все на мгновение замолчали, а Профессор в упор посмотрел на Лика.

— А ты что тут делаешь, мальчик? — раздраженно спросил Профессор, и Лик почувствовал, как лицо его вспыхнуло и покрылось испариной.

— Я пришел сюда учиться.

— И чему же ты хочешь учиться? А может, ты сам собираешься поучить нас, как насвистывать мелодии твоими негритянскими губами, толстыми, как хорошие отбивные?

Лик растерялся, не зная, что сказать. Он с опущенной головой стоял на краю площадки, переминаясь с ноги на ногу и слыша, как некоторые из учеников хихикают за его спиной. А потом он сел под большим старым дубом, тень от ветвей которого делала не столь заметной горечь разочарования на его лице, и целый час с широко раскрытыми глазами и с пересохшим от волнения и обиды ртом наблюдал, как оркестр играл весь свой репертуар церковной музыки. К тому моменту, когда Профессор разрешил музыкантам разойтись, ноги Лика затекли до одеревенения, а спина вспотела. Но когда Профессор взглядом и поднятием бровей подозвал его к себе, Лик вскочил на ноги и во весь опор помчался к этому маленькому человечку, и не в последнюю очередь потому, что в руке у Профессора был корнет, только что взятый им у мальчика постарше. Лик инстинктивно протянул руку к инструменту, но лицо Профессора презрительно сморщилось, и он отвернулся от Лика.

— Иди за мной, — произнес он.

Профессор так медленно шел вниз по склону Джексонова холма, что Лик (решив, что он должен идти сзади) несколько раз наступал ему на пятки, но этот маленький человечек ни разу не обернулся и не произнес ни единого слова.

Минут через десять они спустились по склону и остановились у широкого ручья, за которым возвышался другой холм. Названия этого холма Лик не знал, но помнил, что негры, жившие поблизости, всегда, упоминая об этом холме, называли его Эхо-холм.

У ручья Профессор остановился. Лик не слышал ничего, кроме журчания текущей воды и бульканья, с которым пузырьки воздуха выходили из раскисшей земли, когда он ступал на нее своими босыми ступнями.

Не оборачиваясь, Профессор спросил:

— Лик, ты знаешь, как надо держать корнет?

На мгновение Лик задумался. Он припомнил что-то, слышанное еще в Култауне при разговорах мужчин — преимущественно сутенеров.

— Так, как будто держишь женщину, — неуверенно произнес он.

Профессор резко обернулся: смеющиеся глаза его были влажными.

— Кто сказал тебе такое?

— По-моему, Косоглазый Джек, — едва слышно ответил Лик. — Один из сутенеров, я так думаю.

Профессор улыбнулся, обнажив редкие черные зубы.

— Никогда не верь мужчине, который продает свою женщину, — сказал он и, протянув руку, потрепал Лика за ухо. Лик вздрогнул и попятился. Раньше ему часто доводилось слушать рассказы о мальчиках, пропавших в реках и озерах. Но Профессор, словно не заметив его испуга, снова отвел от него взгляд и стал смотреть в небо над Эхо-холмом.