Островок ГУЛАГа

Нужно честно признаться, что в своих байках меня частенько заносило. То я прыгал с кедра на кедр не хуже Тарзана; вразмашку переплывал Вишеру или в одиночку взбирался на Помяненный Камень. Слушая мои враки, Булат недоверчиво косил на меня глазом, и волей-неволей приходилось держаться поближе к правде, потому что каждый раз, когда я начинал отчаянно врать – он сердился. Словно знал, что на кедры я едва взбираюсь, Вишеру переплывал с отцом на пароме, а на Помяненный Камень попал только во сне – на воздушном шаре, вместе с сыном капитана Гранта.

Как-то, увлекшись рассказом о неожиданном нападении на меня медвежонка, которого я сумел разложить на лопатки, я прозевал то предостерегающее движение Булата, после которого еще можно было опомниться с наименьшими потерями. Разгневанный моим беспардонным враньем, конь остановился, топнул ногой, поглядел на меня сверху.

– «Ты поборол медвежонка?! – вычитал я гневные мысли коня. – Опомнись! Он что, сирота? Медведицы рядом не было?»

Сконфузившись, я признался, как было на самом деле.

Однажды на старых вырубах бывшего лагпункта я лакомился земляникой, такой вкусной, что забыл о предупреждении отца о том, что здесь бывают медведи. И на бугорке наткнулся на медвежонка, который тоже ел ягоды. Мы оба страшно испугались и убежали друг от друга: он – к своей маме, я – к отцу.

Так все было на самом деле. Но откуда об этом знать Булату. Он прав, что одернул. Тем не менее, делаю вид, что обиделся. «Чего придираешься? Тогда я был маленький, а сейчас хожу в школу, знаю приемы. Встреться мне этот медвежонок сейчас, поборол бы его в два счета».

Булат, успокоившись, снисходительно помахивал головой: «Сейчас? Возможно, возможно…»

Но это из воспоминаний. Как вы поняли, я немного отвлекся. Мы едем на сенокос. Булата подводят к забору, и я, прямо с забора, сажусь в седло. Даже ноги в стременах. Правда, пришлось их подтянуть повыше.

Отец в последний раз проверяет, не забыл ли документы, разрешающие поездку, мы прощаемся со всеми и трогаемся в путь.

XXIX

Через несколько часов, миновав посты, выезжаем к реке Язьве. Там сворачиваем вправо и оказываемся в деревне Федорцево. Ее у нас называют «чалдонской». Это значит, что населяют ее местные жители – не ссыльные, не поселенцы, не лишенцы, а те, чьи предки обосновались в этих местах давным-давно. Все встречные здороваются с нами. Мы отвечаем. Здесь так принято, и мне это нравится: сразу исчезает настороженность, тебе улыбаются, и ты сам расплываешься в улыбке.

Замечаю, что моего отца и дядю Андрея, который едет с нами, в селе знают. Запомнили, должно быть, по прошлым сенокосам.

Останавливаемся у одной из изб. Спешиваемся. Ноги так затекли, что тяжело стоять. Располагаемся в тени пообедать. Местные жители собираются вокруг нас, чтобы обменяться новостями, и просто оказать уважение к приезжим. Но меня их разговоры мало волнуют. Я устал и чувствую, что начинаю засыпать. Надо мной подшучивают:

– Ай-яй-яй! Вот это казак. Половину пути не одолели, а он уже скис…

Это я-то скис? Ну, плохо же вы меня знаете! Да я сейчас встану и как побегу!… Дайте только минуточку посидеть. Вот открою глаза…

Но в том-то и дело, что глаза не открываются. Слышу: Булат рядом пофыркивает, обнюхивая мои карманы, как бы спрашивая: «про меня что, забыл?»

Не забыл, Булат, не забыл. Вынимаю из кармана присоленный кусочек хлеба. Конь с легким ржанием – благодарит что ли? – принимает дар. Губы у него теплые, мягкие. Хочется гладить их, даже целовать.

Отдых закончился, и мы снова на лошадях. Я спрашиваю у отца, в каком направлении ехать нам теперь, оказывается, совсем потерял ориентиры. Хорошо, хоть отец знает дорогу. Я командую Булату. «Вперед!» и прижимаю пятки к его бокам. Булат хитровато косится на меня: мол, что, хочешь галопом мчаться, покрасоваться? Хорошо, будет тебе галоп.

До чего же здорово! Только ветер в ушах свистит. Булат – умница, чутко слушается поводьев, другое дело, что наездник из меня никудышный.

Моя неопытность меня и подвела. Приготовился к повороту налево, а команду Булату отдал другую: направо. Булат, конечно, подчиняется, а в результате я вылетаю из седла. Хорошо, что упал на мох и ничего не сломал. А то бы еще и от отца влетело.

Ко мне подходит Булат, фыркая, тянется губами: то ли пожалеть хочет, то ли убедиться, что жив-здоров. А скорее»всего – высказать на своем лошадином языке все, что он думает о таких всадниках, как я.

Мне чудится в его фырканье упрек: «Что ж ты такой невнимательный?»

Да, Булат, признаю: невнимательный, но дело еще и в том, что с непривычки я сбил себе одно место. Болит оно и саднит. Вот и удирал от наших, чтобы потом немножко отдохнуть. Теперь пытаюсь забраться в седло, но ничего не получается, слишком высоко. Уж и не помню, сколько безуспешных попыток я сделал, прежде чем Булат решительно двинулся к сосняку. Я хватаю его за уздечку – но мне ли удержать могучую лошадь? Булат не слушает меня и упрямо идет вперед. Я повисаю на уздечке, тело мое волочится по земле, но конь упрямо продолжает идти. Потом вдруг резко останавливается.

Осматриваюсь, и вижу пенек. К нему-то и тащил меня Булат. Через секунду я уже в седле. К тому времени и наши подоспели. Я в непринужденной позе, делаю вид, что с нетерпением ожидаю их.

XXX

Когда после полудня проехали Усолку, дело мое стало совсем плохо. Сидеть нормально невозможно. Я и боком сажусь, встаю на стременах, но это приносит лишь минутное облегчение. А сказать кому-нибудь стыдно. Хорошо еще, что отец обратил внимание на мои гимнастические упражнения, велел остановиться и, сняв с лошади, успокоил: «Ничего, такое бывает у всех начинающих кавалеристов». Дал мне баночку с какой-то мазью, показал, как пользоваться ею и улыбнулся: «Ведь ты хотел быть кавалеристом, правда?»

Если честно, то я хотел быть и летчиком, и водолазом, и Колумбом, и ветеринаром… Но в эти минуты мне хотелось только одного: поскорее оказаться дома.

На место прибыли глубокой ночью. Я уснул сразу же, как только слез с Булата. Старшие занялись ужином, но меня будить не стали, пожалели.

За два дня построили навес. Взрослые, прикинули, как получше организовать работу. На третий день прибывает катер с баржой, ее надежно якорят и сгружают косилки, грабли, точильный станок. С косарями приехал мальчик, которого зовут Колей. Он чуть старше меня, позадиристей, но, поборовшись и договорившись о ничьей, мы довольно быстро поладили. Вместе разведали окрестности, пытались рыбачить. Забросив удочки, я пообещал Булату улов, какого ему не унести. Конь долго, терпеливо стоит позади меня, упираясь губами в мое плечо, и ждет. Увидев, что удача моя – три уклейки и два окунька (хотя я старательно плевал на червяка, чтобы клевало лучше), Булат потерял ко мне всякий интерес и отправился щипать траву. Видно, не очень-то удачные рыбаки.

Первые день-два у нас с Колей выходные. Вот подсохнет скошенная трава, тогда и нам приступать. Будем на конях возить волокуши к месту сбора сена. Здесь его будут укладывать в зароды, потом перевезут на конбазу. Оказывается, и я, и Коля оформлены как настоящие рабочие и нам будут платить зарплату. Не нам, конечно, нашим отцам. Но все равно – за нашу работу.

Как делают волокуши? Срубают две березки. Расклинив, связывают их, чтобы стволы заменили оглобли, их закрепляют хомутом. На волокуши наваливают сено, перехлестывают веревкой, чтобы не рассыпалось. Конец веревки привязывают у хомута к оглобле. Вот эту маленькую скирду и везешь к месту сбора.

Все поднимаются ни свет ни заря, и, пока не очень жарко, косят на конях, специальной косилкой. Через некоторое время запрягаем коней и мы с Колей. Булат у меня умница, понимает, что мне тяжело на цыпочках и с вытянутыми руками цеплять ему на шею хомут, сам всегда опускает голову, сам продевает ее в отверстие хомута и потом резко вскидывает вверх. Все, хомут на месте. Правда, когда надо засупонить его, на помощь приходит кто-нибудь из взрослых.