Секрет Ярика

Дима спустился с крыльца, шагнул к смычку и снял шапку в глубоком поклоне.

Пороша

Цвелый беляк возник у самых ног Игнатия Павловича и, шурша листвой, скрылся в низине. Я не оговорился, именно возник, — было совершенно непонятно, как такой большой и ослепительно-белый заяц мог невидимо лежать в клочке некоей на лесной поляне.

Игнатий Павлович вскинул ружье, прицелился, но не выстрелил, повернулся ко мне и закричал:

— Называть?

Я не успел ответить.

В низине помкнули [15] гончие, и гон пошел, удаляясь, на рыжую полосу над кромкой ельника, туда, где, мешая слушать, нетерпеливо гукал перед семафором паровоз.

Игнатий Павлович внимательно огляделся и не торопясь зашагал в противоположную сторону. Когда он проходил мимо, я тихонько окликнул его:

— Что не стреляли?

— Пусть погоняют. Я напросился к вам гончих послушать, не за пухом и пером…

Мой почти случайный спутник решительно начинал мне нравиться.

В те дни отступила зима. Вернулось тепло. Растаял снег, обнажив прибитую траву, черные листья и теплую, еще не озябшую землю. Странно было видеть в такую пору голубое неморозное небо, мелкую рябь на открытой воде торфяного озерка. Лето и лето, правда — тихо не по-летнему. Слышно только, как на рябине, чёкают и повизгивают дрозды и далеко, где-то на грани слуха, идет ровный несмолкающий гон. Минуту назад я слышал только Порошу. Сейчас ее высокий грустноватый голос частенько покрывался басом Листопада. Значит, гон приближался.

Трудно было понять, как заяц сумел проскочить между нами, совсем рядом. Все стало ясно, когда собаки с полными голосами, почти не закрывая рта, промчались по неглубокой канаве, поросшей помятой таволгой, — здесь и прошел беляк невидимо и неслышно.

Я подошел к Игнатию Павловичу. Его круглое мясистое лицо выражало полное удовольствие, узкие голубые глаза сияли, под расстегнутым ватником сверкали головки медных гильз, отвороты огромных резиновых сапог воинственно топорщились.

— Хорошо! — сказал он. — А заяц-то как, а? Меж пальцев проскочил! Обоих обманул.

После недолгой перемолчки смычок повел болотистыми мелочами по краю больших полей и сошел со слуха. Идти за собаками не хотелось — как-то разморил этот погожий и дремотный день. Я сел на поваленную сосенку, прислонился к другой, вытянул ноги, закрыл глаза и почти уснул. Наконец послышался далекий гон, неожиданно быстро приблизился, и, когда казалось, что вот-вот покажется заяц, гончие скололись. Мне с бугра было слышно, как внизу потрескивают сучки и громко хлюпает вода, словно там не собаки, а утки полощутся. Заяц явно запал где-то на кочке в залитой водой низине.

Когда я начал уже беспокоиться, обиженно, по-щенячьи тонко пискнул Листопад, и тотчас дико вскрикнула и взахлеб залилась Пороша.

Заяц промок. Поголубевший и тонкий, он летел по склону, как мяч, брошенный сильной рукой, мчался в ту сторону, где на полянке, в частом ельнике, стоял на лазу Игнатий Павлович.

Место плотное, гончие ведут на глазок, это стрельба как влёт, а может быть, и потруднее. Мой спутник, по его словам гончатник, и только гончатник, с легавой не хаживал, на стенде не бывал. Промах был почти неизбежен. «Ох! Ох!» — басовито ухнули выстрелы, разорвав осеннюю тишину. Сизое облако дымного пороха выползло на просеку.

— Доше-ел! — донеслось из ельника.

Мы сошлись на сухой поляне у большого камня.

Я встал на него и, не отрываясь, смотрел на удивительную картину, открывшуюся с лесного бугорка. Низкое и неяркое солнце пожелтило еловые вершины, теплым светом обласкало озябший ивняк, сталью отсвечивало на мокрых стволах осин. В туманной дымке синели острова на моховом болоте, и все это покоилось в совершенной тишине, словно в глубокой дреме.

Чудесный день, приятная охота, и мой спутник, кажется, дельный охотник. Непростой был выстрел, очень непростой. Как все хорошо и радостно!

На поляну вываливали гончие. Они были близко, когда Листопад задрал голову и… словно кто-то привязал ему к носу невидимую нить и потянул. В густом тальнике вспыхнул и пропал огненный бок лисицы. Мимо меня с визгом промчалась Пороша.

Лиса пошла напрямую.

Через час быстрого хода, почти бега, мы вышли на большую дорогу и вновь услыхали собак.

Большак пролегал по сухой бугровине. Слева тянулись вперемежку с полями низкие кусты и виднелись крайние дома деревни, справа в глубокой низине чернело болото. Там и шел гон.

— Где остановиться? — задыхаясь от быстрой ходьбы, спросил Игнатий Павлович. — Я здесь мест не знаю.

— Пожалуй, вон там, у ручья. Видите, где ольшаник языком пересекает поле и через ручей бревно переброшено?

— Вижу!

Лисица перешла дорогу и кружила теперь в кустах у самой деревни. Там заливались дворовые собаки, кто-то высоким сорванным голосом закричал: «Вон она! Вон она! Лисица!»

Я осторожно пошел на гон.

Смычок гнал без скола — без перемолчек. Размеренно и часто бухал Листопад; четко сдваивая, вторила ему Пороша.

Выстрел, как всегда, прозвучал неожиданно. Невидимый в кустах, кричал Игнатий Павлович:

— Готова! Кувыркнулась!.. Пошла! Вот! Вот!

Смычок, не останавливаясь и не умолкая, завернул опять к деревне.

Я подбежал к охотнику.

Волнуясь и перебивая самого себя, он рассказал, что прямо к мостику, к бревну, вышла огромная ярко-красная лисица, кувыркнулась после выстрела и пропала в кустах.

— Сейчас они ее доберут! Сейчас поймают!

Но собаки опять пошли напрямую и скоро сошли со слуха.

Затрещали ветки. Из кустов вышел пожилой мужчина. Резиновые сапоги, куцый ватник, шапка-ушанка — все было очень обычным, но смоляная борода, узкое, лицо, черные, как угольки, глаза и прямой с горбинкой нос делали пришельца похожим на стрельца Петровских времен. Стрелец с маху вонзил в колодину топор, вытащил кисет и заговорил, не торопясь:

— Граждане, или, лучше сказать, ребята-охотники! Чуток остепенитесь, я расскажу. Нарядили меня выгул для скотины починить. Пошел я полем напрямик. Иду себе, иду, гляжу — два волка по большаку шагают. Остановились, слушают, а тут в аккурат ваши собаки гонят. Хорошо гонят — так прицепились!.. У меня у самого были собаки, тоже гончие. Волки свернули с большака и подались прямо на голоса — в болото, что Козьим зовут. Там давно еще у бабки Сеньчихи волки козу задрали, так и пошло: Козье да Козье. Глядите, ребята, волк — зверь ушлый, до беды недолго. А при том как знаете, не вас учить.

О, я хорошо знал, что бывает, когда волки идут на гон. Что делать? Поскорее снять собак: они в другой стороне, и пока еще не очень далеко. Первым делом пугнем серых. Мало помогает, но все же.

Я сорвал с плеча ружье. Быстрый дуплет разорвал тишину.

— Игнатий Павлович! Идите на большак, постарайтесь заметить, где лисица перейдет, бегите туда и ловите собак! Я тоже встану на дороге.

Игнатий Павлович заворчал:

— Какие там волки… Бросьте вы панику разводить. Лисица ранена, добьем ее и уйдем с этого места…

— Ловите собак! — крикнул я уже сердито.

Лисица сильно опередила гончих. Она скачками пересекла дорогу у большого ивового куста, когда голоса собак только-только стали хорошо слышны. Я махнул рукой Игнатию Павловичу и со всех ног бросился к лазу.

Мы встали по обеим сторонам раскидистого ивового куста и вытащили из карманов ошейники и поводки.

Первым и с моей стороны показался Листопад. Пробегая, он почуял меня и на секунду замешкался. Я побежал наперерез, заревел во весь голос: «Стоять!» — и грудью накрыл его. Листопад взвизгнул от боли и обиды, но из рук не вырвался.

Еще сидя на земле и застегивая натуго ошейник, я увидел сквозь куст, как на Игнатия Павловича с голосом вышла Пороша. Но что он делает? Что он делает! Расставил руки и стоит на месте! Так только лошадей останавливают. Собака запуталась в прутняке и выскочила прямо к Игнатию Павловичу. Он оттолкнул ее! Он пнул ее ногой!