Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Ифигения напыжилась от удовольствия.

— Воду надо лить, когда только-только начинает закипать. Вот и весь секрет.

Она не спускала глаз с Жозефины, пока та пила кофе. Она приходила делать уборку дважды в неделю. Весь дом потом сверкал чистотой. «Мне у вас хорошо, — говорила Ифигения, — так уж я убираю, как у себя дома… Это я не у всех так выкладываюсь!»

— Знаете, мадам Кортес, раз уж мы с вами тут обе рассупониваемся, а работа стоит, я вот что хотела спросить. Помните, мы с вами давеча говорили, что мы, женщины, вечно сомневаемся, мол, от нас никакого проку?..

— Помню. — Кофе был приторный, но Жозефина безропотно пила.

— Так я вот подумала: это что же получается, если мы сами думаем, что у нас ничего не выйдет, так кто же в нас со стороны-то поверит?

— Понятия не имею, Ифигения.

— Вот послушайте. Если я в себя не верю, то кто в меня поверит? Если я сама за себя горой не стою, кто за меня постоит? Людям надо показать, что мы ого-го, иначе откуда им знать?

— Это вы очень правильно говорите, Ифигения, в этом есть зерно…

— То-то и оно!

— Это вы сами надумали? — Какой же все-таки приторный кофе!

— А то! А ведь я политехов не заканчивала, как жилец с третьего этажа.

Жозефина вздрогнула.

— И кто же у нас заканчивал Политехнический?

— А вот мсье-то Буассон. Когда разношу письма, я лишний раз читаю, что на конверте, чтобы не перепутать, — ему вечно приходят приглашения на встречу выпускников и все такое… На конверте-то и название. Политехнический, и штамп Союза выпускников.

— Так мсье Буассон окончил Политехнический…

— Он-то да, а я нет! Но я тоже мозгами шевелить горазда. Думаю про разные вещи, вот что в жизни происходят, каждый день… Только тут надо, чтобы дети уже спали, чтобы можно было просто спокойно посидеть. И вот сижу я, значит, и думаю: что же это такая женщина, как вы, и умница, и ученая, а вообразила, будто гроша ломаного не стоит и все должны на ней ездить?..

— Так мсье Буассон учился в Политехническом… А как зовут его жену, вы, случайно, не знаете, Ифигения?

— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Я же письма-то эти не вскрываю! Я только то, что сверху, на конверте… Но вы, мадам Кортес, не за то уцепились. Вы лучше обмозгуйте, что я вам сперва сказала. Если вы за себя сами не постоите, никто не постоит! Вы вот о чем подумайте!

— Вы правы, Ифигения. Я подумаю.

— Потому что таких, как вы, мадам Кортес, раз-два и обчелся! Вы замечательная! Только вы сами этого и не знаете. Вот и повторяйте себе почаще перед сном: «Я замечательная, я замечательная…»

— Думаете, поможет?

— Попытка не пытка. По мне, не так уж оно и глупо. Хотя, конечно, политехов я не заканчивала, что говорить.

— И слава богу! А то бы вы здесь не работали, и кто бы за мной приглядывал?

— Ну все, и чтоб я вас больше в слезах не видела. Уговор?

— Уговор, — вздохнула Жозефина.

Надо непременно поговорить с Гарибальди.

Десять утра.

Жозиана сидела дома на кухне — большой, просторной — и рассматривала оконные стекла. Вообще-то позавчера она окна помыла, но вчера прошел дождь, так что, пожалуй, можно помыть заново. Ей как раз на днях попались в магазине специальные салфетки для мытья стекол какой-то новой марки, фантастический обещают эффект. Или можно обработать краны новым средством против извести. Поменять фильтры. Помыть полки. Вычистить духовку. Нет, уже чистила три дня назад… Снять шторы в гостиной и снести в химчистку? Так ведь только что оттуда… «Ах да, — всколыхнулась в ней было надежда, — я ведь уже неделю как не начищала столовое серебро! Будет чем заняться после обеда…»

Жозиана встала, повязала вокруг пояса фартук и выдвинула ящик с приборами. Они сверкали и переливались. Расстроенная, она снова уселась.

Пойти в парикмахерскую? На массаж? Побродить по магазинам? Посмотреть телевизор? Нет, все эти дамские развлечения никогда ее не бодрили, напротив. Из парикмахерской она всегда выходила в самом мрачном настроении, пакеты с новыми тряпками дома даже не открывала, складывала все в шифоньер, даже не оторвав этикетку, и уже не доставала. А перед телевизором засыпала.

Даже вязать пробовала…

Нет, это все не то. Ей нужна деятельность! Взбираться на кручи, решать трудные задачи. Она было подумала, не выучить ли от нечего делать китайский или английский, но быстро поняла, что и это не поможет: ей нужно что-то практическое, нужно двигаться, иметь перед глазами конкретную, достижимую цель.

Жозиана глянула на плиту: там в медной кастрюле тихо булькало телячье жаркое. О! Дверца духовки! Можно ее снять и протереть между стеклами, там наверняка все закоптилось и замаслилось: тут уж придется попотеть… Полдня, не меньше! А там и обедать время подоспеет: туда-сюда, накрыть на стол, посидеть с Младшеньким — тот будет уплетать жаркое, не отрываясь от книжки, — потом убрать, помыть и вытереть посуду, аккуратно протереть раковину…

Погруженная в хозяйственные планы, Жозиана не расслышала, как на кухню вошел Младшенький. Он вскарабкался на табурет и обратился к матери:

— Хандришь, мамочка? Не в духе? Какая-то ты пасмурная, как я погляжу…

— Прямо скажем, солнышко, настроение у меня не фонтан.

— Поболтаем?

— Твой учитель не пришел?

— Пришел, но я его отослал. Во-первых, он недоучил. А во-вторых, он манкирует своими обязанностями. Ведь первейшее назначение преподавателя, согласись, — дарить ученику радость труда и познания…

— Младшенький, как тебе не стыдно, такой образованный человек, а ты о нем с таким неуважением!..

— Ну это же истинная правда, мамочка. Этот выдохся. Его пора менять. Он в последнее время буксует, я за контрольные получаю оценки лучше, чем он.

— А второй тоже хиреет?

У Младшенького было два репетитора, один приходил по утрам, другой после обеда. Оба — молодые выпускники престижных университетов. Они никогда не опаздывали, являлись каждый с пухлым портфелем с набором книжек, тетрадок, разноцветных ручек и линованной бумаги. Снимали пальто в прихожей и вступали в комнату на цыпочках, словно в храм. На лице у них явственно читался страх. Они подолгу вытирали ноги, поправляли галстук, откашливались и робко стучали в дверь, ожидая разрешения войти. Ученик внушал им почтительный трепет.

— Нет, этот пока держится. Мы с ним ведем увлекательнейшие разговоры. Его замечания горячат мне ум, он ставит множество вопросов. У него живое соображение, великолепная память, он начитан и рассудителен. Нет, нам с ним не скучно… Но довольно обо мне. Расскажи, почему тебе грустно?

Жозиана вздохнула. Сказать сыну правду? Или отговориться усталостью, сезонным упадком сил, простудой? На минуту она даже подумала, не свалить ли вообще все на тополиный пух.

— И давай, мам, без утайки. Все равно я тебя вижу насквозь. Тебе скучно, так ведь? Маешься по дому и не знаешь, что бы уже такое начистить. Раньше у тебя была карьера, ты жила жизнью компании, по утрам шла на работу — походка от бедра, с гордо поднятой головой, — вечером идешь домой, а идеи так и кипят… У тебя было на фирме свое место. А сейчас ты из-за меня сидишь в четырех стенах, уборка, готовка, по магазинам… Вот и изнываешь от тоски. Так?

— Именно! — Жозиана уже не удивлялась проницательности сына.

— Так что бы тебе не вернуться в «Казамию»?

— Папа не хочет. Он говорит, что я должна сидеть с тобой, и все.

— А тебя это злит.

Жозиана посмотрела на него смущенно.

— Зайчик, я тебя обожаю, но если смотреть на вещи трезво — я тебе больше не нужна.

— Я слишком быстро вырос, да?

— Да, чуток поторопился.

— Я знаю, я не выполнил своей роли младенца. Я сам себя нередко в этом упрекаю. Но что поделаешь, мам, быть младенцем так скучно!

— Должно быть. Я, честно говоря, не помню, давно это было, — улыбнулась Жозиана.

— А раз так, скажи… Не знаю, это довольно скользкий вопрос, мне как-то не пристало… Может, ты сама?..