Дураки

Кроме естественного желания поделиться ужасом происшедшего и как-то расшевелить всех на организацию поисков, министр был ему нужен еще и для того, что в просторечии называется «выпустить пар». Встретиться с господином Столыповым ему не удалось, но зато по телефону он совсем не дипломатично, даже с плохо сдерживаемой угрозой выложил:

— Имейте в виду! На сей раз вам это не пройдет!

В том смысле, что на фоне так и не раскрытых исчезновений банкира Безвинной и генерала Захаревича, взволновавших мир, эта история выглядит совсем уж чудовищной, и на сей раз властям вряд ли удастся отмазаться, доказав свою непричастность.

Назавтра министр Столыпов известил господина Вестермана, посла, что Всенародноизбранному о досадном происшествии доложено. И доверительно сообщил своему другу, господину послу, что «хозяин» не причастен и поэтому все необходимые меры к розыску пропавшего будут приняты, а о результатах дипкорпусу немедленно сообщат.

— Примите наши заверения...

Господин Вестерман заверения принял.

Но на следующий день всенародный Батька выступил перед своим активом в Оперном театре. С подачи министра Столыпова он на чем свет крыл «некоторых» иностранных дипломатов за то, что они суют нос вовсе не в свои, а во внутренние дела. И при этом еще имеют наглость угрожать. Забывают, что они здесь — гости. Хотя и на хорошо оплачиваемых должностях, о чем тоже им не следует забывать.

По всем статьям выходило, что министр Столыпов и новый друг Кунца Вестермана его Батьке попросту заложил.

Вот и случилось, что господин Вестерман потерял сразу двух новых друзей. Из чего он понял, что при непримиримости враждующих сторон в выборе друзей нужно как минимум быть разборчивым.

Итак, Столяр подготовил почву для конституционного отстранения Батьки, написал программу и передал ее Дудинскасу. По мнению Виктора Евгеньевича, ее стоило довести до дипломатов. Вместе с режиссером Юрием Хащом ими был разработан план действий. Кунц Вестерман приехал на встречу. На следующий день Всенародноизбратый собрал силовых министров (встреча демонстрировалась по телевидению) и долго их разносил, требуя немедленно навести в стране порядок. В завершение встречи он их напутствовал: «Идите исполняйте. Как действовать, я вам уже объяснил в личной беседе».

Через четыре часа после этого Столяра не стало.

Виктор Илларионович Столяр исчез в «идеальный» момент для реализации «сценария», придуманного Дудинскасом и Хащом, Это был и лучший момент, чтобы досадить Батьке — исчезнув сразу после его «напутствия» силовым министрам. Первый раз позвонив из бани домой, Столяр даже попросил Нину включить телевизор погромче: «Что он там молотит?»

Но исчез Виктор Илларионович Столяр и в «идеальный» момент для Всенародноизбранного — в тот миг, когда решение Столяром об его отстранении уже принято, но еще не обнародовано, программа готова, но еще никто с нею не ознакомлен, а в ее реализации произведены только первые и мало кому известные шаги. Но человека нет, нет и проблемы — это правило никто не отменял.

Для Дудинскаса с Хащом ужас ситуации усугублялся еще и тем, что все произошло как бы в полном соответствии с сочиненным ими сюжетом, придуманным, но не принятым планом. В нем к тому же не было концовки: они не успели ее сочинить. Невероятно, чтобы Виктор Столяр мог придумать финал самостоятельно, во всяком случае так быстро.

Самым жутким для них обоих, как, впрочем, и для всех, было подозрение, что финал уже состоялся. Случилось незапланированное и чудовищное, страшнее даже смерти, которая хоть как-то обозначена и несет в себе пусть трагичную, но все же определенность.

Прошло несколько дней, потом недель: Дудинскас с Хащом еще надеялись, что вот он сейчас объявится, позвонит или через Ванечку выйдет на связь, они даже придумывали, как обставить его появление — на тот случай, если он поторопился исчезнуть, понадеявшись, что сюжет возвращения они еще сочинят. Но Столяр не объявился. И все его поиски, объявленные спецслужбами, не давали никаких результатов. Впрочем, какие поиски?! Даже к Дудинскасу никто из искавших не обратился, хотя последнее время за Столяром постоянно следили и уж никак не могли не знать о его наездах в Дубинки.

То, что Столяра никто, кроме жены и друзей, не искал, для Дудинскаса с Хащом могло означать только одно: он исчез совсем не по их «сценарию» и совсем не добровольно. В чем они уже и не сомневались. Тем более что лучше других знали, как далеко Виктор Илларионович зашел, с какой решимостью приблизился к барьеру...

Этой его решимости его противник не мог не видеть. Видел и знал — а нет, так почувствовал бы, угадал: с его волчьей интуицией, природным звериным чутьем...

Вызов был брошен. Непримиримость нарастала, накапливалась, вот она достигла критического предела...

Каждому оставалось сделать еще только шаг...Уцелеет тот, кто спустит курок первым.

Но даже если и не Батька этот шаг совершил, пусть Столяр и сам в трагичном своем уходе чем-то и как-то повинен, пусть что-то иное случилось, чего им не суждено пока знать... С судьбой не шутят, они забыли об этом, сочиняя сценарий, но ведь никогда и не пришел бы им в голову — даже в шутку — такой безумный и сразу самой жизнью «озвученный» ход, не будь Батьки вообще и не будь всего этого кошмара вокруг.

в переходе

вместо послесловия

...Колокола Кафедрального собора, обновленного к началу третьего тысячелетия Христова Рождества, звонили к заутрене.

Дудинскас вышел из дома, зябко поежился, нахлобучил кепку, поднял воротник и пошел вниз по улице, ведущей к реке.

Было 30-е октября 2000 года.

У реки, напротив собора, возле того места, где когда-то стоял фонарный столб с листовкой, призывавшей на митинг памяти жертв сталинизма, он спустился в подземный переход.

На ступенях лежали черные кованые цветы.

Так случилось, что он ни разу не проходил здесь за эти двенадцать лет. Хотя жил совсем рядом... Тогда и перехода-то не было.

На бетонной стене мемориальная плита, по решению властей притороченная железными болтами:

Сколько же их было, хлопчыкаў i дзяўчат, собравшихся в выходной день послушать на площади музыку? Тысячи полторы — вдруг побежавших, чтобы спрятаться от дождя. И в смерть затоптавших в этом переходе пятьдесят юных тел... Две дивизии спецназа, насмерть схватившись и открыв пальбу — с автоматами и гранатометами, с орудиями, танками и бэтээрами, не смогли бы в те считанные минуты такого натворить... Армия придворных борзописцев и шутов не сочинила бы строчки, изобличающей суть того, что здесь случилось, с большим цинизмом. Чтобы так объяснить все, и оправдать, и обвинить каждым словом... Мы. Сами. Себя.

Сами во всем виноваты, сами себя и убили. В подземном переходе в переходный период этой всегда несчастной переходной, коридорной страны... где душу веют от тела не только сегодня, но с давних языческих времен, когда брат здесь шел на брата...

Мы... Сами... Себя...Впрочем, про то давно уже писано:

«...Со времен Витольда вплоть до наших дней они пребывают в настолько суровом рабстве, что если кто из них будет случайно осужден на смерть, то он обязан по приказу господина казнить сам себя и собственноручно себя повесить.

Если же он случайно откажется исполнить это, то его жестоко высекут, бесчеловечно истерзают и тем не менее повесят.

Вследствие такой строгости, если судья или назначенный для разбора этого дела пригрозит виновному в случае его замедления или только скажет ему: "Спеши, господин гневается", несчастный, опасаясь жесточайших ударов, оканчивает жизнь петлею...» [122]