Рассказы и повести (сборник)

Девочки стояли жалкие, в одних трусиках и лифчиках. Жались к стене сарая.

Лялька всхлипнула.

На шум появился дед.

— Чего случилось-то? — спросил дед Егор.

— Из дома ни на шаг! В сарай! — Николай выкинул руку полководческим жестом.

— Чего это я в сарай пойду? — огрызнулась Танька. — Что я, корова?

— Ты как с отцом разговариваешь?!

Николай подошел к дочери и влепил Таньке затрещину Вероника завизжала, будто ее режут.

Против дома стали останавливаться любопытные.

— Ты чего это разорался? — спокойно спросил дел Егор.

— А ты не лезь! — приказал Николай. — Развел демократию! Вот тебе результат!

Дед подумал и врезал Николаю по шее, да так, что тот пробежал вперед несколько шагов.

И самое ужасное заключалось в том, что все это видели.

Николай сильно заморгал, чтобы не заплакать. Потом крикнул деду Егору:

— У меня, между прочим, четыре медали и орден за трудовые заслуги!.. А! Делайте, что хотите…

Махнул рукой. Залез в сарай и заперся.

— Ну, вот, — на глазах у Ляльки выступили слезы. — Ушел… Довели человека! — Она зарыдала в голос.

— А ну помолчи, — сказал ей дед Егор.

Лялька послушно затихла.

Во дворе наступило тягостное молчание.

И именно в эту самую неподходящую минуту к дому подошли Мещеряков, Чиж и Мишка.

— День добрый! — бодро приветствовал семью Мещеряков.

— Ой! — ахнули Танька и Вероника и юркнули в дом.

— Егор Иваныч, знакомься! — предложил Мещеряков деду Егору. — Товарищ из телевизора.

— Чиж! — представился Чиж и пожал руку деду Егору, потом Ляльке.

— Давай, Егор, зови Татьяну, — распорядился Мещеряков. — Товарищ народными талантами интересуется.

— Прямо щас, что ли? — спросил Егор.

— А когда же? Человек вон за тыщу километров приехал, а у меня правление через двадцать минут.

— Ну ладно, — согласился сознательный дед Егор. — Танька, давай выходи…

— За что же десять лет? — Мишка подошел к Мещерякову. — Когда летчик цел, и вертолет чуть помялся…

— Какой вертолет? — не понял Мещеряков.

— Ну тот. С тыквой… Сколько дадут?

— Пять, — сбавил Мещеряков.

Из сарая тем временем вышел угрюмый Николай. Из дома — Танька и Вероника. На Таньке было зимнее пальто, застегнутое на все пуговицы, а Вероника — в мужской рубахе с засученными рукавами.

— Михаил, а ты чего стоишь? — сказал дед Егор Мишке. — Тащи гитару! Играть будешь.

— Чего это я буду играть? Это ж самодеятельность.

— Ну и что? — не понял дед.

— А за самодеятельность не платят. Я бесплатно вкалывать не буду. Так что сами пойте. Пока.

Мишка повернулся и пошел.

— Что это с ним случилось? — удивился Мещеряков.

— Ничего с ним не случилось, — спокойно объяснила Танька. — Он всегда такой и был, жлоб несчастный…

Мишка обернулся на оскорбление.

— Иди, иди… — напутствовала Танька. — Без сопливых обойдемся.

И запела звонко, на весь свет:

— «Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима, и вечная весна…»

Птицы замолчали и замерли в одинаковых позах: «Танька поет…»

Травы и колосья привстали на цыпочки и потянулись к солнцу: «Танька поет…»

Коровы на ферме прибавили надой молока. А доярки сидели и слушали, и лица у всех становились похожими.

Уже темнело, когда бабка Маланья вылезла из автобуса.

Мишка отделился от своего мотоцикла, подошел к соседке.

— Садись, — предложил Мишка. — Подвезу до дому.

— О нет! — категорически отказалась старуха. — Я этой технике не доверяю.

— А я тебе подарок приготовил. — Мишка протянул подарок. — Померь.

— Чего это? — не поняла Маланья.

— Куртка. Водонепроницаемая.

Мишка накинул на плечи Маланьи куртку. Она была легкая, на пластмассовой «молнии», простеганная ромбиком.

— Чего это ты? — Маланья просто обомлела от Мишкой щедрости.

— А я подумал: на базаре стоять — то холодно, то дождь… — смущенно оправдывался Мишка.

— А тебе чего? — прямо спросила Маланья.

— А мне ничего не надо, — бескорыстно отказался Мишка.

— Как это «ничего»? — Маланья задумалась. — Вот! Я тебе открытку дам! Японскую! Вот так держишь: в платье. — Маланья показала ладонь. — А так, она чуть повернула ладонь, — одна срамота.

— Не надо, — отказался Мишка.

— Бери, бери, — расщедрилась Маланья. — Мне-то она зачем?

Маланья собралась было идти, но Мишка задержал ее:

— Баба Маланья, у меня к тебе просьба…

— Ну.

— Если тебя спросят: когда ты шла к автобусу, Мишку видела? Говори: не видела. Трактор стоял, а его не было.

— А разве ж я тебя видела? — удивилась Маланья.

— А то нет? — удивился Мишка. — Ты еще спросила: который час, я сказал — три…

— Не помню, — созналась Маланья. — От старость — не радость. А за куртку спасибо.

Маланья повернулась и пошла.

Мишка провожал глазами свою куртку на Маланьиной спине.

— А рукава-то длинные! — крикнул Мишка.

— Это я подошью, — успокоила Маланья.

Танька сидела за швейной машинкой и строчила платье-макси из двух белых скатертей. Перед ней в обрезках лежал журнал мод. В нем была изображена японка в белом платье а-ля рюс с белыми кружевами.

Танька оглядела дело рук своих, потом подошла к кровати, присела на корточки и отодрала кружевной подзор, тяжелый не то от пыли, не то от собственного веса. Вернулась к машинке, стала приспосабливать кружева к белому льну. В это время вошла Вероника и сообщила:

— Тань! Тебя Мишка зовет!

Танька вышла из дома.

В небе стояла полная белая луна. А посреди двора возвышался Мишка Синицын в ватнике и с рюкзаком. Как новобранец.

— На! Пластинки ваши. Три штуки. И клещи деду Егору отдашь. Я у него брал.

Танька взяла пластинки и клещи.

— А я, значит, поехал. Пока.

— Куда это ты поехал? — удивилась Танька.

— На Землю Франца-Иосифа!

— Чего?

— На заработки. Машину куплю. Новый дом поставлю.

— А я? — тихо спросила Танька.

— Выходи за летчика. За Валерия Ивановича.

Танька молчала.

Мишка посмотрел в ее приподнятое лицо. Отвернулся. Сказал небрежно:

— Некогда мне глупостями заниматься. Мне надо деньги зарабатывать.

— Мишка… Все-таки какой же ты… — тихо, как бы дивясь своему открытию, проговорила Танька.

— Ну, какой, какой?

— Голый материалист!

— Не голый, а диалектический. Дура.

Он пошел прочь по знакомой тропинке. А Танька осталась стоять на крыльце. И ничего не поменялось в мире. Ничего не сдвинулось. И равнодушная природа продолжала красою вечною сиять.

— А где щетка? — спросил сержант Ефимов.

Рядовой милиционер заметался в поисках и очень скоро нашел щетку на подоконнике.

— Вот она.

— Ведь как удобно, когда вещь лежит на своем месте. Каждый подошел, почистил сапоги, положил обратно. Другой подошел, почистил, положил обратно. Никто времени не теряет.

В отделение милиции вошел Мишка.

— Вот! — Мишка положил на стол бумагу.

Ефимов сел за стол, прочитал:

— «Я, Михаил Синицын, официально заявляю, что устроил преднамеренную аварию вертолета путем забивания овощами выхлопной трубы ввиду несознательной ревности и пережитков. При выборе меры наказания прошу учесть мое добровольное признание, а также характеристики».

— Значит, официально заявляешь? — Ефимов пронзительно посмотрел на Мишку.

— Официально, — не сморгнул Мишка.

— А вот летчик Журавлев официально заявил, что авария произошла по его вине: не учел при взлете направления ветра. Кому верить?

— Ему! — сказал Мишка.

— А почему не тебе?

— Он старше. Ну, я пошел. Пока!

Мишка заторопился к двери.

— Постой! — велел Ефимов. — Поди-ка сюда…

Мишка приблизился.

— Чего? — беспечно спросил он.

— А зачем ты все это написал?

— Я пошутил. — Мишка чистосердечно улыбнулся. — Неужели ты думаешь, что тыквой можно вертолет остановить?

— Так вот, шутник, садись. Я беру тебя под стражу.