В зеркале забвения
В зеркале забвения читать книгу онлайн
Последняя книга Юрия Рытхэу на русском языке вышла ровно десять лет назад. Но это не значит, что его новые произведения не появлялись в печати. За это время на многих европейских языках вышли его романы «Под Созвездием Печали», «Странствие Анны Одинцовой», «Унна», «В зеркале забвения». Его произведения выходили также на китайском языке (Пекин и Тайвань) и на японском.
Книги Рытхэу удостоены Международных премий: «Гринцане Кавур» — Италия, «Свидетель Мира» — Франция.
Изданием романа «В зеркале забвения» автор начинает публикацию книг, неизвестных широкому российскому читателю.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— А врожденная честность? Правдивость? У вас в рассказах ваши земляки и лгут, и даже воруют! Принято считать, что эти вредные привычки привнесены в вашу среду тлетворным влиянием капиталистической цивилизации.
— Я уверен, что эти черты процветали среди нашего народа задолго до того, как мы встретились с тангитанами…
— С кем?
— С тангитанами, — повторил Гэмо. — Так мы называем всех русских, белых людей.
— Интересно, — протянул Гор. — А как же с неиспорченностью натуры? Ведь первобытный человек в какой-то степени человек более чистый по сравнению с современным… Вы, молодой человек, противоречите многим признанным авторитетам этнографической науки, мало того, ваши суждения идут вразрез с положениями книги Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
Гэмо почувствовал страх. Еще этого не хватало.
Он уже слышал о больших идеологических ошибках ленинградских писателей, осужденных специальным Постановлением Центрального Комитета ВКП(б). О них говорил и профессор Плоткин на своих лекциях.
— Я этого не хотел, — выдавил из себя Гэмо, жалея теперь, что пришел с этими рассказами к Гору. — Я просто хотел написать правду.
— Правда как она есть, — наставительно произнес Гор, — к нашей советской литературе не подходит. Правда должна быть идейно направленной, служить строительству новой жизни. В литературе так было всегда. Так что если хотите добиться какого-нибудь успеха на этом поприще, улавливайте, что нужно руководству нашей партии, что в данное время нужно нашему народу… Вы кому-нибудь показывали ваши рассказы?
Гэмо назвал Кучерова. Гор поморщился.
— Для ленинградских журналов сейчас не лучшее время… Точнее, для оставшегося в единственном числе журнала «Звезда». «Ленинград» закрыли. В газеты не обращались? Например, в «Смену»?
Такая мысль приходила в голову Гэмо, но она почему-то не очень привлекала его. Ему казалось, что рассказы, опубликованные в газете, за малым исключением, никто не читает, тем более если это произведение совершенно неизвестного автора.
Гэмо ждал, что Гор захочет сам показать кому-нибудь его рассказы, но беседа, все больше уклонялась в сторону первобытных обычаев чукчей, в чем писатель оказался весьма сведущ по этнографической литературе, которую прочитал в большом количестве.
— Зачатки первобытного коммунизма, которые сохранились у малых народов Севера, — рассуждал Гор, помешивая ложечкой сахар в стакане, — требуют глубокого осмысления. Они могут быть полезны и современному советскому человеку.
Честно говоря, Гэмо не очень хорошо представлял себе, что из древних обычаев его народа могло бы пригодиться, например, такому сугубо городскому интеллигенту, как Геннадий Гор. Спросить об этом прямо как-то не поворачивался язык, притом Гэмо чувствовал, что такой вопрос будет в какой-то степени вызывающим, нарушающим отстраненную академичность беседы. Лично ему не очень нравились этнографические произведения европейских путешественников, где и чукчи, и эскимосы, и другие народы подвергались скрупулезному изучению, как бы пристальному разглядыванию через увеличительное стекло. Все это писалось с нескрываемым высокомерием и чувством превосходства. Даже выражения сочувствия и сострадания нецивилизованному образу жизни дикарей, довольно часто встречавшиеся в текстах, и многочисленные рецепты «спасения» несчастных аборигенов тундры и ледового побережья не вызывали отклика в душе Гэмо.
Попрощавшись с Гором, Гэмо вышел на улицу, заглянул в газетный киоск на углу Невского проспекта и улицы Софьи Перовской, попросил посмотреть последний номер журнала «Новый мир». Он запомнил адрес и, зайдя в ближайшее почтовое отделение, отправил рукопись в Москву. Дома он сказал Валентине:
— Я послал свои рассказы в Москву, в журнал «Новый мир». Если их там возьмут — буду писать, нет — займусь переводами.
— А этот писатель, с которым ты встречался, ничего тебе не сказал?
— Я понял, что рассказы произвели на него впечатление, но он ничего не обещал…
Незнамов вышел из метро на станции «Озерки» и, повинуясь уже привычному внутреннему зову, пошел по направлению к станции детской железной дороги. Сквозь зеленую густую поросль виднелись полуразвалившиеся домики, маленькие, почти игрушечные строения станции. Узкая колея вела в чистое поле, терялась в зеленой полосе подступающего парка.
Дома на месте не оказалось, как не оказалось и сарая, в котором Юрий Гэмо с семьей пережили зиму 1952–1953 года. Большие многоэтажные жилые дома совершенно преобразили пейзаж. Здесь и намека не было на живописную, зеленую городскую окраину, которая в литературе описывалась как дачное место для небогатых петербуржцев. Не было никакого смысла искать следов пребывания здесь Юрия Гэмо и его семейства.
Немного побродив по Озеркам и неожиданно выйдя на берег озера, Незнамов вдруг почувствовал непонятную тоску. В его сознании возник вечный и неразрешимый для него вопрос: куда девается прошлое, жизнь, которая кипела вместе с ее радостями, горестями, надеждами и разочарованиями? Куда скрывается неуловимая атмосфера, окружавшая уходящую жизнь, тот неповторимый воздух, в котором жили исчезнувшие в провале пространства и времени люди? Быть может, только в хорошей книге, в художественном повествовании, в написанной и воссозданной словами картине можно почувствовать едва уловимый запах ушедшего, как аромат испарившихся духов из старого флакона? Удивительно, но этого нет даже в старых кинокартинах, даже на живописных полотнах, не говоря уже о фотографиях. Такое можно уловить только в словесном художественном произведении, в поэзии. Значит, только писатель имеет силу воссоздания ускользающего времени, только ему дано остановить то мгновение, которое прекрасно и неповторимо, что составляет подлинное ядро, сущность жизни.
Интересно, если у Незнамова был этот самый Гэмо, следы которого напрочь исчезли из этой жизни, существовал ли, в свою очередь, Незнамов для Гэмо? Видимо, тут имелась какая-то симметрия, взаимосвязь.
Если это так, то у каждого ли человека есть такой же двойник, какой оказался у Незнамова? Знают ли все эти идущие, едущие, стоящие на Невском проспекте люди, вот эта девушка в обтягивающих джинсах, молодой человек, прицеливающийся фотоаппаратом в прохожих, тучная женщина, поминутно обтирающая мокрое лицо несвежим платком, знают ли они о существовании параллельного мира, в котором живут их родственные души, иные обличия их человеческой сущности? Незнамов прекрасно понимал, что, с точки зрения не только марксистско-ленинской науки, но и вообще обычного здравого смысла, его фантазии не имеют никакого разумного подтверждения… Но это есть! Это было! Он это не только чувствовал, но и переживал сам. И вся жизнь в утепленном курятнике, мучительные ночные писания на фанерной двери, поставленной на две бочки, голод и холод, когда поутру не хотелось вылезать в стужу из-под теплого одеяла, отрываться от нежного горячего тела жены, — все это было и никак не могло быть просто плодом воображения! Незнамов прекрасно зная возможности собственного интеллекта и осознавая, что он не мог придумать иную жизнь в таких подробностях.
Где-то произошел прорыв, и Незнамов обнаружил свою душу в образе Гэмо. Но случилось ли то же самое с Гэмо? Обоюден ли этот прорыв, или это явление одностороннее? И все равно, в состоянии сладкой жути идешь и идешь по своей иной жизни как бы на ощупь, не удивляясь и не поражаясь откровению.
В большом прохладном зале Публичной библиотеки, что на Фонтанке, куда Незнамов после долгих процедур получил разовый пропуск, в эти часы было немного посетителей. Он заказал всего лишь один номер — номер двенадцатый журнала «Новый мир» за 1952 год. Он его перелистал несколько раз: никаких рассказов Юрия Гэмо там не было и в помине. Незнамов на всякий случай внимательно просмотрел список произведений, опубликованных за весь год, помещенный в конце номера, но ничего похожего!