Свидание вслепую

Ромаркин сел на свое место. На его губах играла обаятельная улыбка.

В аудитории воцарилась мертвая тишина. Левантер почувствовал, как тысячи глаз буравят и его друга, и его самого. Докладчик молчал. Он забыл поблагодарил Ромаркина за вопрос. Он даже не смотрел в его сторону.

Никто не кашлял, не чихал, не перешептывался с соседом. Весь зал сосредоточил внимание на президиуме; члены президиума со страхом смотрели на докладчика.

— Нет времени обсуждать то, что и так очевидно, — наконец раздраженным тоном сказал тот. — Если, ведомый своей мудростью, товарищ Сталин счел необходимым высказаться по вопросам языкознания, то безусловно он имел право это сделать. Будут еще вопросы? — Переминаясь с ноги на ногу, он посмотрел поверх зала.

Все еще улыбающийся Ромаркин выглядел несколько озадаченным. Он казался погруженным в свои мысли и явно не соображал, что натворил. Боясь думать о происшедшем, боясь взглянуть на друга, Левантер не мог и пошевелиться. Ромаркин, должно быть, сошел с ума.

Собрание закончилось. Люди бросились к выходам. Левантер плелся за Ромаркиным, и все отшатывались от них в стороны. На улице, когда Левантер и Ромаркин собирались свернуть за угол, их вдруг остановила группа агентов КГБ. Ромаркина увезли в машине, а Левантера проводили в общежитие. Один из агентов КГБ обыскивал комнату, пока другой допрашивал Левантера. Его спрашивали о семье, о Ромаркине, об их общих друзьях. Левантеру было приказано опознать людей на фотографиях и раскрыть имена в записных книжках, письмах и конспектах, принадлежащих им обоим. Когда допрос закончился, агент потребовал, чтобы Левантер подписал заявление, обвиняющее Ромаркина как врага народа.

— Ты здесь для того, чтобы помочь нам, — сказал агент Левантеру. — Если откажешься подписать, будешь гнить долгие годы в подземных рудниках Сибири, а Ромаркина все равно не спасешь. Он был обречен уже в ту минуту, когда в зале поднял руку.

Левантер не мог оторвать глаз от лица агента.

— Я не подпишу такого заявления, — сказал он. Собственный голос донесся до него словно из-за плотного занавеса. — Никогда. Но запомните следующее: когда-нибудь там, в Сибири, я напишу добровольное признание в том, что во время своей учебы в Университете был участником тайного заговора, нацеленного на разрушение партийного аппарата. Я буду приводить факты и называть имена. И когда буду делать это, вы — а к тому времени вы наверняка уже дослужитесь до чина капитана, — именно вы будете обвинены в том, что не смогли получить от меня важной информации о заговоре во время этого допроса. Вас обвинят в халатности. А возможно, и в симпатии к нашему делу.

Следователь внимательно посмотрел на Левантера. За долгие годы допросов он видел глаза сотен людей, замученных до смерти, но так и не сломленных. Быть может, именно поэтому и понял, что Левантер ничего не подпишет. Следователь нахмурился и разорвал неподписанное заявление.

— Ты лжец! — прорычал он и направился к двери. — Попробуй только заикнуться…— И с грохотом захлопнул за собой дверь.

После случая с Ромаркиным университет решил на время избавиться и от Левантера: его отправили проходить шестимесячный срок службы в армии в особом батальоне, укомплектованном провинившимися студентами.

По прибытии в лагерь Левантеру приказали явиться к командиру исправительного батальона капитану Барбатову. Левантер пришел к капитану в сопровождении молодого сержанта, который доложил о нем, откозырял приземистому человеку, сидящему за массивным письменным столом, ловко повернулся на каблуках и вышел из помещения, прикрыв за собой дверь. Барбатов никак не отреагировал на появление Левантера. Он просто раскрыл папку и принялся изучать ее содержимое.

Левантер тоже изучал капитана, который, читая, медленно шевелил губами. Его голова клонилась на грудь, словно не выдерживая схватки с земным притяжением. Над правым нагрудным карманом отлично сшитого мундира были прикреплены орденская планка и слегка помятый орден Красной Звезды.

Барбатов закрыл папку, отодвинул стул и встал. Когда он обходил стол, Левантер заметил в его облачении вопиющее несоответствие пехотному уставу — высокие сапоги и наган кавалериста. На ремне висел модный среди десантников армейский нож с наборной рукояткой.

— Рядовой Левантер, в вашем деле говорится, — сказал Барбатов довольно добродушным тоном, — что вы были активным студентом и даже входили в организационный комитет Фестиваля молодежи. Но из него же явствует, что вы поддерживали дружеские отношения с очень дурными людьми. — Он уставился на Левантера выпуклыми глазками. — Я человек необразованный. Но я воевал с фашистскими гадами еще и для того, чтобы такие, как вы, могли мирно учиться. — Барбатов шепелявил и делал частые паузы. — Ваш фестивальный опыт может мне сильно пригодиться. Вот почему я решил взять вас к себе. — Барбатов зашмыгал носом, потом высморкался и, опершись о стену, с ухмылкой посмотрел на Левантера.

— Рад буду оказаться полезным, — ответил Левантер, вытянувшись по стойке «смирно».

Барбатов протянул Левантеру документ, уже подписанный командиром полка. Оставалось только вписать имя.

— Напечатайте на этом бланке свое имя, и вы — мой адъютант, — сказал Барбатов. — Держите эту бумагу при себе. Она будет вашим пропуском. Этот документ освобождает вас от строевых занятий. Немедленно доложите, что приступили к исполнению своих обязанностей.

Левантер изучил документ, аккуратно сложил его и спрятал в карман.

Его первым официальным поручением было составление полной схемы занятий подразделения с указанием необходимого снаряжения и учебных площадей. Чтобы убедить Барбатова в своей незаменимости, Левантер составил нужную схему, используя свой собственный тайный код, и сделал с нее огромную копию, которая заняла в кабинете Барбатова всю стену.

Целая куча цифр, символов и цветных картонных стрелок произвела на капитана чрезвычайно сильное впечатление:

— Никто не сможет обвинить нас в том, что мы открываем врагу наши учебные планы! — воскликнул он с гордостью.

Капитан был почти безграмотным. Когда он получал депешу или докладную записку, то читал ее вслух по слогам, с трудом произнося каждое слово. При этом у Барбатова был выдающийся послужной список. Он прошел всю войну от начала до конца и был одним из самых признанных в стране героев.

Признав особую ценность Левантера, Барбатов отделил его от других призывников, отвел ему удобную комнату рядом со своей и поставил на довольствие в офицерской столовой, так что Левантер ел точно то же, что и Барбатов. Он добился для Левантера особого разрешения пользоваться офицерскими льготами и участвовать в наблюдении за полевыми учениями полка.

Скоро Левантер приспособился выполнять всю бумажную работу по утрам. К полудню Барбатов начинал пить водку. Алкоголь сначала вгонял его в оцепенение, потом возбуждал и снова усыплял, так что к вечеру Барбатов вообще переставал обращать какое-либо внимание на то, что творилось у него в кабинете.

В качестве командира особого батальона Барбатов стремился демонстрировать свое умение держать дисциплину и вселять страх. Он был убежден в том, что студентам-призывникам никак нельзя обойтись без учебных тягот, и поэтому ввел ежедневную норму дисциплинарных взысканий, требуя, чтобы по меньшей мере три-четыре студента ежедневно получали наказание.

Каждый вечер, когда Барбатов по обыкновению уже пребывал в ступоре, появлялся один из призывников со списком больных и донесением о состоянии подразделения. В число обязанностей Левантера входила подготовка ежедневного списка взысканий и поощрений, который зачитывался во время вечерней поверки и спуска полкового знамени. Левантер особо следил за списком взысканий, чтобы в том случае, если бы очередное взыскание автоматически означало перевод студента в штрафную роту, иметь возможность исключить его имя из списка. Он умудрялся вносить в список взысканий имена студентов, уже не служивших в особом батальоне, или находившихся в данный момент на пути к новому месту службы, или вообще уже демобилизовавшихся. Поскольку Барбатов подписывал все не читая, он не замечал внесенных Левантером изменений.