Зеленый Дом

— Больше не хочешь? — сказал Акилино. — Но ведь тебе надо поесть, не можешь же ты питаться воздухом.

— Я все время вспоминаю эту шлюху, — сказал Фусия. — Это из-за тебя, Акилино. Вот уже двое суток она не выходит у меня из головы, будто я сейчас ее вижу и слышу. Но она вспоминается мне девчонкой, такой, как была, когда я познакомился с ней.

— А как ты с ней познакомился, Фусия? — сказал Акилино. — Когда это было? Много позже того, как мы с тобой расстались?

— Примерно с год назад, доктор Портильо, — сказала женщина. — Мы жили тогда в Белене, и в разлив! вода подходила к самому дому.

— Так, так, сеньора, понимаю, — сказал доктор Портильо. — Но расскажите мне о японце, хорошо?

Тогда как раз река вышла из берегов, весь квартал превратился в болото, а японец каждую субботу проходил мимо их дома, доктор Портильо, и она все говорила, интересно, кто он такой, и как странно, что он, хотя так хорошо одет, сам приходит отправлять свой товар и у него нет подручного, который занимался бы этим. Это было самое лучшее время, старик. Он начинал заколачивать деньги в Икитосе, работая на этого пса Реатеги, и однажды, когда какая-то девчурка не могла из-за воды перейти через улицу, он заплатил грузчику, чтобы тот ее перенес, и мать вышла поблагодарить его. Это была самая настоящая сводня, Акилино.

— И всякий раз, когда он шел на пристань или с пристани, он останавливался поболтать с нами, доктор Портильо, — сказала женщина. — И он всегда был так любезен.

— Вы уже знали тогда, чем он занимался? — сказал доктор Портильо.

— Он выглядел очень приличным и очень элегантным молодым человеком, несмотря на свою расу, — сказала женщина. — Он приносил нам подарки, доктор Портильо. То платье, то туфли, а однажды даже канарейку.

— Это для вашей проказницы, сеньора, — сказал Фусия. — Чтобы канарейка будила ее своим пением.

Они отлично понимали друг друга, старик. Сводня знала, чего он хочет, а он знал, что сводня хочет денег, и Акилино — а Лалита? Что она говорила обо всем этом?

— Волосы у нее уже тогда были длинные-предлинные, а лицо чистенькое, без единого прыщика. До чего она была хорошенькая, Акилино!

— Он ходил с зонтиком от солнца, в белом костюме, и туфли у него тоже были белые, — сказала женщина. — Он гулял с нами, приглашал нас в кино, а однажды сводил Лалиту в бразильский цирк, который приезжал сюда, помните?

— Много ли денег он вам давал, сеньора? — сказал доктор Портильо.

— Очень мало, почти ничего, — сказала женщина. — И очень редко. Он делал нам подарочки, вот и все.

А Лалита была уже слишком большая, чтобы холить в школу, и он сказал, что, если мы хотим, он даст ей место в своей конторе, и жалованье будет большим подспорьем для нас обеих, Лалите, конечно, нравится на мысль? Она подумала о будущем дочери, об их нуждах, о том, как им трудно сводить концы с концами. Словом, Лалита стала работать с японцем.

— Жить с ним, сеньора, — сказал доктор Портильо. — Не стыдитесь, адвокат для своих клиентов все равно что духовник.

— Клянусь вам, что Лалита всегда спала дома, — сказала женщина. — Спросите у соседок, если вы мне не верите, доктор.

— А какую работу он дал вашей дочери, сеньора? — сказал доктор Портильо.

Это была работа, с которой справится каждый дурак, и, если бы она продолжалась еще годика два, он разбогател бы, старик, и уж никогда не мыкал бы горя. Но их кто-то выдал, и Реатеги вышел сухим из воды, а ему пришлось расплачиваться за все, бежать, и тут началась самая скверная полоса в его жизни. Работа была плевая, старик: получать каучук, обсыпать его тальком, чтобы отбить запах, запаковывать, как табак, и отправлять.

— Ты был в то время влюблен в Лалиту? — сказал Акилино.

— Когда я подцепил ее, она была еще целенькая, — сказал Фусия, — и в ту пору она ровнехонько ничего не понимала в жизни. Когда она начинала плакать, я если был не в духе, давал ей оплеуху, а если в хорошем настроении — покупал конфеты. Это было все равно, что иметь сразу и женщину, и ребенка, Акилино.

— А почему ты и в этой истории винишь Лалиту? — сказал Акилино. — Я уверен, что не она вас вы дала. Скорее уж мать.

Но она узнала об этом только из газет, доктор, она клянется в этом всем святым. Хоть она и бедная женщина, но в честности никому не уступит, и на складе она была один только раз и спросила — что здеся такое, сеньор, а японец — табак, и она по простоте душевной поверила.

— Какой там табак, сеньора, — сказал доктор Портильо. — Может быть, ящики и были из-под табака, но вы же знаете, что там был каучук.

— Сводня так ничего и не узнала, — сказал Фусия. — Продал нас кто-то из этих падл, которые помогали мне посыпать тальком и запаковывать каучук, В газетах писали, что она тоже моя жертва, потом что я похитил у нее дочь.

— Жаль, что ты не сохранил эти газеты, да и те, в которых писали про Кампо Гранде, — сказал Акилино. — Приятно было бы почитать их теперь и подивиться, как ты прославился, Фусия.

— Ты научился читать, старик? — сказал Фусия. — Ведь когда мы работали с тобой, ты не умел.

— Ты мне прочел бы, — сказал Акилино. — Но как же получилось, что сеньор Реатеги остался в стороне? Почему тебе пришлось бежать, а его и пальцем не тронули?

— Такова жизнь, не ищи справедливости, — сказал Фусия. — Он вкладывал в дело капитал, а я свою шкуру. Каучук считался моим, хотя мне доставались только крохи. И все-таки я разбогател бы, Акилино, дельце было выгодное.

Лалита ей ничего не рассказывала, она засыпала ее вопросами, а девочка: не знаю, не знаю, и это была чистая правда, доктор Портильо, зачем ей было хитрить? Японец был вечно в разъездах, но мало ли кто ездит по своим делам, и потом, откуда ей было знать, Что каучук — это контрабанда, а табак — нет.

— Табак — обыкновенный товар, сеньора, — сказал доктор Портильо. — А каучук — стратегический материал. Мы должны продавать его только нашим союзникам, которые воюют с немцами. Разве вы не таете, что Перу тоже участвует в войне?

— Тогда ты должен был бы продавать каучук гринго, Фусия, — сказал Акилино. — У тебя не было бы неприятностей, и тебе платили бы в долларах.

— Наши союзники покупают у нас каучук по цене, установленной на время войны, — сказал доктор Портильо. — А японец тайком продавал его на сторону, и ему платили вчетверо больше. Вы и этого не знали?

— В первый раз слышу, доктор. Я бедная женщина, политика меня не интересует, но я никогда не допустила бы, чтобы моя дочь связалась с контрабандистом. А это верно, доктор, что он был еще и шпион?

— Раз Лалита была еще совсем девочкой, ей, наверное, было жаль покинуть мать, — сказал Акилино. — Как ты ее уговорил, Фусия?

Может, Лалита и любила мать, но он ее кормил и одевал, а в Белене, старик, она в конце концов стала бы прачкой, шлюхой или прислугой, но Акилино: брось, Фусия, должно быть, он был влюблен в нее, иначе он ее не увез бы. Ему было куда легче скрыться одному, чем тащить с собой женщину, если бы он не любил ее, он ее не похитил бы.

— В сельве Лалите цены не было, — сказал Фусия. — Разве я не говорил тебе, что она была тогда очень хорошенькая? У всех слюнки текли.

— Цены не было, — сказал Акилино. — Как будто ты задумал торговать ею.

Так оно и было, и я сделал на этом неплохое дельце, — сказал Фусия. — Эта шлюха тебе не рассказывала? Пес Реатеги наверняка мне этого никогда простит. Тут я ему отомстил.

— И однажды она не пришла ночевать, и на дующий день тоже, а потом пришло письмо от нее, сказала женщина. — Она писала, что уезжает за границу с японцем и что они поженятся. Я принесла m казать вам это письмо, доктор.

— Дайте мне его, я его сохраню, — сказал доктор Портильо. — А почему вы не сообщили в полю что сбежала ваша дочь, сеньора?

— Я думала, что тут все дело в любви, — сказала женщина, — что он женат и поэтому сбежал с м«дочерью. Только через несколько дней я из узнала, что японец — бандит.

— Сколько денег прислала вам Лалита в письме'