Теория падений (Записки зонального менеджера)

— Ну, да?

— Да, да, — он сжал мое плечо. — Лежи, отдыхай. Я же понимаю, как тебе тяжело, тебе наукой заниматься надо, а ты вынужден в магазине гнить… тебе, видимо, никогда в жизни ничего просто так не доставалось.

Я молча помотал головой. В груди что-то сжалось, задрожало, и я, впервые после многих лет, заплакал.

— Ну, что ты, зачем? — он ерошил мне волосы на затылке. — Блин, но когда же я похудею…

Слава подарил свою ношеную рубашку. Она мне не понравилась, у нас с ним разный стиль, но отказаться было неловко. Гера довез до метро, денег не дал. Наверное, забыл или себе оставил.

— А почему тебя назвали Радж? — вдруг спросил он. — Ты ж русский.

— Маме очень нравился Радж Капур.

— Это хорошо…

— А вы откуда узнали мое паспортное имя?

— Работа у нас такая, дружище.

Стеклянно сияло осеннее солнце. Радик шел по улице домой. С билборда на него смотрела рекламная девушка, и странным образом менялось ее лицо — откровенное любопытство, потом восхищенное удивление, и все это прорисовывалось на фоне брезгливого осуждения. Радик закурил. Казалось, все тело девушки неприязненно замерло. Он нащупал в заднем кармане брюк особо чувствительные презервативы. Держал на ладони, смотрел и жмурился от ужаса.

“У меня появилось радостное чувство защищенности, некой избранности, интимной тайны. Теперь я понимал эту задумчивую, улыбчивую, скорее насмешливую рассеянность женщин, когда у них кто-то появляется, эту их счастливую погруженность в то, что произошло.

Слава не звонил неделю, не писал смс, а я мучительно ждал и переживал.

Что же я сделал не так, — пытался понять я. — Что же ему не понравилось, раз он не хочет общаться?

А потом стал злиться, что все так вышло, и зачем я вообще связался с этим сладострастником. Как бы отдался по дешевке. Черт бы побрал эту флэшку! Только когда выходил гулять с Найдой, я мог дать волю своим чувствам. Ну, почему он не звонит? Я крутил в руке пустой телефон и хотел шваркнуть его о ствол дерева. Ну, хоть что-нибудь бы сказал. Хотя бы послал. И всякий раз вспоминался тот бизнес-джет и появлялся стыд за свою открытость, слабость, покорность и продажность. И я вдруг понял, что мучаюсь, словно использованная и брошенная женщина. Слушай, Радик, как это оказывается мучительно, — сказал я сам себе и вспомнил всех брошенных подруг, и в воздухе вокруг меня заблестели их мстительные улыбки. У него что, других проститутов мало? Тот же Тигран из Израиля или Дима из ментовской академии или… толпы, да — толпы накачанных парней, готовых есть его дерьмо. Чувствовал себя дешевым, использованным гондоном, которому что-то пообещали. Найда смотрела на меня с сочувствием, скулила и просилась домой. А если самому послать смс: типа как дела или как ты, или… нет-нет, подумает, что унижается: типа хочет показать, что, мол, влюбился.

На восьмой день Слава позвонил, извинился. Я, конечно, понял его, ведь он занятой человек. Он не боялся показать свои чувства, в отличие от меня, и я уже жалел, что сам не позвонил ему. Он назначил встречу, и я с радостью поехал”.

Радик не очень хотел встречаться со Славой, но и не хотел терять своего единственного друга, и ему все же хотелось увидеть свою книгу на выставке литературы нон-фикшн, и очень хотелось работать по профессии. “Чем же это все кончится?” — со страхом думал он. И пока он так думал в электричке метро, девочка лет тринадцати, сидевшая напротив, будто невзначай раздвинула колени, и под короткой джинсовой юбкой вспух тугой белый треугольничек. Она закрыла глаза, будто спит, и сидела, блаженно и настороженно замерев. Белый треугольник слепил.

Приехав к Славе, Радик поспешил напиться. И когда Слава с прежней жестокостью делал с ним это, он представил, что это он, Радик, трахает ту девочку. Нет, это Слава трахает девочку. Нет, это Радик, в виде этой девочки, сидит сверху Славы.

— Ну, вот, теперь я вижу, что тебе стало нравиться, — удовлетворенно заметил Слава.

Потом снова пили. Слава много пил и курил, разболтался, затушил очередную сигарету и, посмотрев на Радика с некоторым вызовом, когда кажется, что зрачки нагло вращаются в глазах, сказал: “А знаешь, мне в жизни очень помог совет одного старого гэбэшника: “Надо жить продленными обещаниями”.

— Как это?

— А, обещаешь, обещаешь, а потом не исполняешь.

— А-а.

— Мне мой доктор мочегонное прописал, я вот пью неделю и, представляешь, похудел на три килограмма, ведь наш организм состоит из воды…

Он подарил Радику поношенный свитер, это было уже смешно и не нужно как факт вообще. Радик растерялся, ухмыльнулся и взял, не было сил говорить на серьезные темы. “Он, видимо, проверяет, насколько искренни мои чувства, — думал Радик. — Но я же его не проверяю”.

Радик с удивлением заметил, что после этих встреч со Славой он становится веселее и добрее к Лорке, ему не так мучительно и тоскливо находиться все выходные с семьей, словно бы эти отношения со Славой избывали или удовлетворяли в нем что-то женское, лишнее, ненужное, что ему мешало всегда и раздражало как мужчину. После этих встреч он больше любил жену.

Радик бросил курить, вернее — Курить бросил его, ему стало противно, словно бы в организме начались странные биохимические процессы. Одним словом — он явно становился лучше, чище, яснее.

Он рассказывал об этом Славе, и тому приятно было слушать. “Надо же”, — растроганно удивлялся он.

Но больше всего Радика поразило то, что Лорка только сейчас испытала оргазм от их близости. Через несколько лет семейной жизни, после родов ребенка.

“Той ночью она сама не поняла, что вдруг в ней возбудилось. Она уже привыкла к их совокуплениям, привыкла подражать и подыгрывать Радику в его страсти, в его конвульсивных движениях и даже стонах, сливаться с ним во всем. Иногда, с испуганной осторожностью, думала о Гарике Сукачеве. А в конце обнимала, стискивала крепко-крепко, словно благодаря за старания и за то, что все кончилось. А тут все пошло по-другому, она почувствовала Радика отдельно от себя, как огромный башенный кран, зависший над нею. И она возненавидела эту его чужеродную отдельность и агрессивную неутомимость, будто бы лишние, но которые доставляли ей все больше и больше наслаждения, и она сама не заметила, что просит еще и еще, хотя уже и так было невыносимо терпеть дальше эту нарастающую сладкую муку. Ей захотелось отпрянуть и в то же время сильно удариться об него. И когда она думала, что уже умирает, из самого средоточия мучительного зуда вдруг вырвалась яркая упругая волна и пробила ее до корней волос, заискрила на кончиках ресниц. Она вдруг поразилась тому, как же сильно она любит этого мужчину, этого единственного на всей земле Радика.

— Радик! — удостоверилась она вслух.

От любви и невыносимой жалости, и обидной неизъяснимости жизни она горько зарыдала. Сердце яростно и будто бы в последний раз стукало по всему телу, сильнее всего отдавая в бедрах. Так, наверное?”

— Ты изменился, Радик. Ты стал другой, — она смотрела на него, широко раскрыв свои серые и такие красивые глаза. — Такой нежный и понятливый, и настырный… как сука..! — она толкнула его в грудь.

— Что?

— Мне хочется материться, понял на...

— Понял! — засмеялся Радик. — Понимание приходит с опытом.

Утром она напевала, стоя у плиты. Радик изумленно слушал ее тонкий голосок. Он рассеянно засыпал в турку сахар, чай, кофе. Солнце приятно ласкало обнаженное тело.

“А знаешь, Лор, ведь я стал голубым! — едва не вырвалось у него. — Так странно. Какие-то новые ощущения. Я стал понимать женщин”.

Радик засмеялся.

— Чего ты? Ту-дум-пум-пум…

— Да так. Да смотрю на эту соседку, татарку.

— И чего? Лай-ла-лай-ла-лай.

— Я понял, почему они с мужем ругаются, ребенка мучают. Всему виной ее природа, Лор. Посмотри, ведь она мужик. Смотри, как она пьет пиво, как курит, с каким вызовом ходит. Все это мучит ее, ищет выхода, а она ничем не может себе помочь. Вот если б муж ее был женственным…