Шпана

— А ну как не купит никто? — со свойственным ему пессимизмом предположил Сырок, от беспокойства прибавив шагу.

— Купят, купят! — заверил Кудрявый, доставая из кармана окурок.

— И сколько дадут, как думаешь? — небрежно спросил Сырок.

— Да уж никак не меньше тридцати кусков, — ответил Кудрявый и, сделав длинную затяжку, весело добавил: — Только б домой донести.

“Домой” — для него понятие относительное, ходить туда, не ходить — ему все одно. Пожрать так и так не дадут, а поспать можно и на скамейке в городском саду — даже удобнее, чем не дом? К тому же тетку свою ему лишний раз видеть поперек горла — даже Альдуччо, родной сын, ее на дух не переносит. А дядька с утра до вечера не просыхает, иной раз по пьяному делу такого шороху всем задаст — только держись. Да и потом, как жить на две семьи — в одной четверо детей, в другой шестеро? Как хочешь, так и ютись в двух комнатушках с удобствами во дворе! За год с лишним, когда после несчастья в школе он переехал жить к родственникам, Кудрявый нахлебался такой жизни по горло.

Они продали кресла старьевщику Антонио, тому самому, которому четыре года назад Кудрявый вместе с Марчелло и Херувимом загнали крышку от водопроводного люка. Теперь они выручили пятнадцать тысяч и решили на эти деньги приодеться. Робея и глядяв землю, пошли на Кампо-дей-Фьори, где за тыщу-полторы можно купить брюки-дудочки, а за две или даже меньше — очень приличный пуловер. Еще каждый справил себе мокасины, черно-белые, с узкими носами, а Сырок приобрел солнечные очки, о которых давно мечтал. Потом хромая, поскольку во время марш-броска от Портоначчо натерли ноги, они продолжили путь, решив для начала найти место, где можно было спрятать старые шмотки. Но легко сказать “найти место” — а как его найдешь в таком районе? Наконец они бросили узел в подсобке маленького бара на мосту Гарибальди, а затем, с напускным равнодушием проходя мимо стойки под подозрительным взглядом бармена, подумали про себя: уцелеет — хорошо, а сопрут — наплевать.

У “Сильвио”, на Корсо, они съели по бутерброду и пиццу на двоих. Время позднее, пора подумать о планах на вечер, черт его дери! С их деньжищами только выбирай: “Метрополитен” или “Европа”, “Барберини” или “Капраникетта”, “Адриано” или “Систина”. Ну что ж, кутить так кутить! Настроение было приподнятое, веселое, им и в голову не приходило, что радости жизни преходящи, а фортуна переменчива… Они купили себе “Паэзе сера”, чтобы посмотреть, что идет в кино и, повздорив меж собой, разодрали ее на части, потому что каждому хотелось читать первому. Наконец сошлись на “Систине”.

— Люблю развлечения! — весело приговаривал Сырок, выходя из кино четыре часа спустя, после того как они дважды посмотрели картину.

Он нацепил на нос темные очки и расхлябанной походкой шел по тротуару, нарочно задевая прохожих.

— Грымза! — кричал он какой-нибудь синьоре, которая, ввдя, что он и не думает уступать ей дорогу, смотрела на него с опаской и отвращением.

И не дай бог той синьоре обернуться: тут уж ей вслед неслось с кромки тротуара:

— Страхолюдина! Тупица! Сволочь старая!

Есть на свете люди, которых шпана просто не выносит, ну не терпит — и все.

— Полюбуйся на этих! — надрывался Сырок при виде высокой, красивой, пышнобедрой дамы под ручку с каким-нибудь недоноском.

Провожая взглядом эту парочку, Сырок и Кудрявый строили похабные рожи, начинали ходить на полусогнутых, плевались. Метр с кепкой грозно глядел на них вполоборота, но, если шпана разойдется, ее уже не остановишь.

— Вот это богатырь! — вопил Сырок.

Одна бесстрашная мадам решительно двинулась прямо на них, тогда сорванцы, гогоча, припустили к Вилла Боргезе, поскольку из всех парков со скамейками, где можно устроиться на ночлег, этот самый классный. Войдя туда со стороны Порта-Пинчана, они зашагали по аллее, огибающей площадку для верховой езды, где до поздней ночи полно людей и машин. В глубине, за Дроковой ротондой, начинается другая аллея, доходящая до парапетов Пинция и Казина-Валадье. Ее окаймляют два ряда тонких олеандров, отделяя от тротуара и создавая над скамейками у ограды густую тень, а дальше уступом поднимается открытый манеж. На скамейках расселись люди — отдыхают, воздухом дышат.

— Я бы тоже передохнул, — беззаботно заметил Кудрявый.

Они развалились на сухой траве за кустами и принялись распевать от полноты чувств. Немного погодя вернулись на аллею и увидели, что почти все скамейки уже опустели и народу в парке заметно поубавилось. Вот когда начинается настоящая жизнь. Старики разгуливают без пиджаков, парни щеголяют яркими американскими куртками. На скамейках сидят, по — женски сжав колени или закинув ногу на ногу, слегка подавшись вперед, и курят нервными отрывистыми затяжками, держа сигарету пятью скрюченными пальцами.

Под сенью олеандров почтенный синьор беседовал с молодым негром в голубом джемпере под горло (такой можно купить на Порта-Портезе за полтыщи). Меж деревьев под фонарями проносились какие-то тени.

— Вот и у моей подружки юбчонка — всю задницу видать, — похвастался Сырок, устремив пристальный взгляд на противоположную сторону аллеи, где под фонарем сидела женщина в юбке выше колен кроваво-красного цвета.

— А это еще кто? — насторожился Кудрявый.

— Эй, сукин сын! — в ту же секунду окликнул Сырка парень с черной, как чугунная сковорода, кожей и еще более черными завитками волос, падавших ему на лоб; широко расставив ноги, он сидел на скамье в компании двух приятелей.

— Помощь нужна? — с готовностью откликнулся Сырок, придвигаясь к ним поближе.

— Подотрись своей помощью! — насмешливо процедил Негр и всем корпусом повернулся вслед верзилам, которые успели где-то подцепить двух звездочек Вилла-Боргезе и теперь с благодушным видом шествовали мимо.

— Чтоб вы сдохли! — выругался в их адрес Кудрявый.

— Познакомьтесь — мой приятель, — церемонно представил его Сырок.

Кудрявый подошел, подал каждому руку. Тем временем верзилы с девицами, пройдя несколько метров, остановились и стали закуривать, громко переговариваясь. Негр, скосив глаза, неотрывно наблюдал за ними. Один из его дружков, Калабриец, что-то усердно шептал другому, головастому крепышу со шкодливым огоньком в глазах.

— Ну что, Башка, деньжатами-то разжился нынче вечером? — спросил Сырок, прощупывая почву.

— А ты думал? — Башка разинул в ухмылке здоровенную пасть и сполз по скамейке до полулежачего положения, так что дотянулся ногами до клумбы.

Калабриец, погруженный в свои мысли, не обращал внимания на двоих новеньких.

— А ну, покажь, — просипел Негр простуженным от вечного спанья на скамейках голосом.

Ему уже исполнилось двадцать, но черная прыщавая физиономия делала его похожим на пятнадцатилетнего подростка. Выбросив вперед руку, он похлопал по туго набитому карману приятеля.

— А пошел бы ты! — неожиданно остервенел Башка. — Вот это видел? — И выхватил из штанов пистолет.

— Псих! — сказал Негр.

Башка засмеялся, польщенный, и спрятал оружие.

— Надо же! — восхитился Сырок.

— Это что, “беретта”? — спросил, придвигаясь, Кудрявый, но ответа не удостоился.

Калабриец, видимо, решил всерьез прощупать почву:

— А перо?

— Откуда у меня перо, дубина?

— Зато у Дятла есть, — сообщил Негр.

— Ты видал, как он набрался, поди сучки его уже обчистили, — предположил Калабриец.

— А ты проверь, — посоветовал Башка.

— Пошли вместе! — подзадорил его Калабриец.

Башка со смехом поднялся со скамьи и вразвалочку двинулся по аллее вслед за Калабрийцем; кудрявый и Сырок унявшись за ними. А Негр вызывающе разлегся на скамье кверху брюхом и вытянул сперва одну ногу, потом вторую.

Хрен с ними, мне и тут хорошо.

На аллее, ведущей к Порта-Пинчана, еще было полно женщин, парней в свободных блузах, иностранцев, которые гуляли под неумолчный грохот джаза. У выхода из парка, за площадкой для верховой езды, аллея спускалась до погруженного в тишину Муро-Торто. Из мрака вынырнули трое пьяных солдат, потом какой — то парень на мотоцикле, и снова исчезли под низко нависшими ветвями деревьев. Справа тянулась ограда, а чуть ниже, в кромешной тьме пустыря, подсвеченного лунным лучом, виднелся еще один забор; им была обнесена посыпанная песком аллейка, где днем ребятишки играли в мяч, а служанки выгуливали хозяйских детей. По ночам же возле провонявшего конской мочой забора собирались боевые отряды шпаны. Они возникали из тени сгрудившихся на краю пустыря платанов или из густого кустарника вокруг манежа. Сюда захаживали матросы из Таранто и Салерно и черные, сухопарые шоферюги из Чиспады со свисающей до колен мотней, но в основном это было пристанище голодных оборванцев из Прати и Фламинио.