Дон Жуан (рассказано им самим)

Это не означало, конечно, что нюансов не было. Нет, время от времени они вступали в игру, каждый раз, правда, лишь как единичная, совсем неприметная деталь. Но только благодаря им он и мог следовать заповеди, исполняя ее и делая частью своей игры — блюсти заповедь, допускающую маленькие отклонения. Или, как позднее выразился его слуга: нюансы добавляли перцу.

Ведь и сами эти сомнительные особы, рвущиеся в рассказ и жаждущие, чтобы их личности и их жизни оказались в центре повествования, в главных чертах повторяли изо дня в день друг друга. Все эти женщины жили до ключевого момента в скандальном одиночестве, которое, собственно, и открылось им как скандал, осозналось ими лишь в момент встречи с Дон Жуаном. Все они были, какую страну ни возьми, коренными жительницами и при этом чужими в своей среде. Правда, в остальном они ничем не выделялись среди других, жили наподобие «человека без свойств», а расцветали и становились «писаными красавицами», только когда у них открывались на себя глаза, и они наконец-то появлялись на людях. У них у всех был сумрачный взгляд, излучавший угрозу, но Дон Жуан если и пугался, то только понарошку. Эти женщины не имели возраста или делали вид — молодые и не очень, — что они выше этого. Все они, где бы ни находились, неустанно высматривали того, кто был их достоин, и не теряли присутствия духа, позволявшего им действовать «мгновенно», по обстоятельствам. И все они, что было определяющим, давным-давно достигли того порога, за которым уже маячила дорога к смерти или к безумию, к тому, чтобы встать и уйти из этого мира навсегда, покончив с собой. Все они могли стать опасными для общества. И все они, даже в отсутствие праздников — ни свадьбы, ни танцев, — двигались по жизни как по театральной сцене, в сияющем ореоле блеска даже в будни, более того, некой ауры праздничной приподнятости, — по прошествии времени Дон Жуан видел их всех в белом, всех, всех. И ни одна из них никогда не заговаривала, если вообще открывала рот, о болезнях или смертном одре.

Каждый дальнейший повтор случался еще и потому, что внешние обстоятельства, сводившие женщину с Дон Жуаном, и были своего рода порогом, во всяком случае, крайними обстоятельствами в полной мере. То, какие последствия вызвала в кавказской деревне застрявшая в горле рыбья кость, сотворил в Дамаске песчаный смерч, в городе-анклаве Сеута — объявленная на следующий день война, а в голландских дюнах — поднявшийся в Северном море, примерно на пятый день описываемой недели, и обрушившийся на сушу гигантский сизигийский прилив. (Только с женщиной последнего дня перед появлением Дон Жуана в Пор-Рояле не было надобности в таком пограничном состоянии, толкавшем их на крайний шаг, — хватило обоюдной глубочайшей усталости.)

Нюансы в Дамаске, как о них рассказал мне Дон Жуан, а с этого момента, когда речь заходила о нем и женщинах этой недели, он рассказывал почти только о нюансах, вызвали блеск в его глазах: если в Грузии под ним и женщиной скрипел дощатый пол, то здесь под ними взвизгивал песок. Он ждал женщину не в сторонке в толпе, а далеко за мечетью в районе, где дома шли на снос, в случайном, так сказать, месте на ничейной земле. Он был заранее уверен, что она придет туда, и ему не обязательно идти задом, прокладывая ей путь, — это было время, когда женщины, которым он уделял внимание в своем рассказе, избирали для своих затаенных помыслов именно такие места, лежавшие на отшибе, они были им по душе, — если, конечно, они не мечтали о погоне и поисках, — эти женщины, как правило, не стремились ни к чему другому, кроме как остаться с ним наедине.

Он ждал долго. Накануне еще светило солнце, а сейчас уже надвигалась глубокая ночь. Серпик появился чуть-чуть пополневшим со вчерашнего дня, когда он покидал Кавказ, там он был тоненьким, как волосок Само собой, Дон Жуану было бы куда сподручнее, если бы женщина передумала. Ясно, что ему предстояло испытание, но ни сном ни духом он не ведал, в чем оно будет состоять. Он даже не знал, на какой предмет его будут испытывать, да ему и не полагалось этого знать, он только предчувствовал, что испытание будет не просто трудным, а потребует от него крайнего напряжения сил (пусть даже он с легкостью и справится с ним). Он не смел уклониться от встречи с ней. Надо было стоически ждать, пока женщина не появится. Заповедь гласила: не помышлять о побеге, ни на минуту. Кроме того, она найдет его, если не здесь, так в другом месте. В этот час ему было не уйти от женщины.

Она появилась, когда надвигающаяся песчаная буря заволокла месяц пыльной вуалью. Ничто не возвещало ее появления, даже шагов не было слышно. Она неожиданно выросла перед ним. Дон Жуан так долго вглядывался до этого в темноту, что свет, даже самый слабый, буквально ослепил бы его, поэтому она шла в полной тьме, без огня, через кучи наваленных битых кирпичей, уверенно приближаясь к нему. Не слышно было и ее дыхания, хотя она, судя по всему, бежала. Какими бесшумными могут быть эти женщины, и как быстро они появляются — один лишь миг, и они уже тут как тут — и какими таинственными остаются от начала до конца (нет, конца не бывает), без всяких тайн за пазухой, тем более без видимости тайн.

Они фланировали взад и вперед под прикрытием остатков каменной стены, в которую с шипением ударяли тугие струи песка. Через неделю после этого Дон Жуан рассказывал о торчавших сверху из обломков стены железных прутьях арматуры и о неслыханной музыке, которую рождал песчаный смерч в ожесточенном сражении с железом, проводами и трубами у них над головой. Атаки ветра и песка, воюющих против железа, не носили характера спокойного и ровного натиска на короткое время. Они то нарастали, то моментами ослабевали, то опять набрасывались на землю с новой силой, а то вдруг мощные порывы ветра вперемешку с песком стихали, превращаясь в легкое дуновение, словно кто помахивал песчаным опахалом, после чего атака возобновлялась вновь, взметала песок еще выше, и так без конца, не затихая и не смолкая ни на минуту. Непрерывное завывание раздавалось во втянутом в песчаную бурю железном остове, и там, где при постоянном ветре ничего не было слышно, кроме воя, трубного гласа и бушевавшей на одной ноте стихии, неожиданно родилась подлинная мелодия, нечто органичное и соразмерное, при этом существенно другого характера. И, слушая ее, можно уже было говорить о гармонии музыки. Правда, все такты были разной длины, и между высокими и низкими звуками нужно было додумывать для полноты гаммы еще дополнительные ступеньки для плавного перехода звукоряда от басовых нот к скрипичным и обратно. Но эти переходы между почти неуловимыми высокими звуками и едва слышимыми низкими и смена быстрых тактов медленными, громких тонов тихими протекали плавно, не обрывались резко и грубо, случайно или произвольно, а скорее все же гармонично и в унисон, подчиняясь со временем — в некоторых языках слово «время» имеет также значение «такт» — единой мелодии в инструментовке вибрирующих проводов, барабанящих друг по другу наполовину оторванных железных прутьев и, прежде всего, открытых ветру как спереди, так и сзади труб, которые, пока провода и прутья отбивали ритм, вели, так сказать, эту мелодию. И какую! Дон Жуан принялся напевать ее, потом пропел всю, сначала прерывающимся, затем все больше крепнущим голосом, при этом он встал со своего стула, на котором сидел во время рассказа, и, раскинув руки, принялся ходить по саду, а я, давно уже утративший во все веру, был абсолютно уверен в тот момент: выступи он с этой музыкальной пьесой перед публикой, она, как никакая другая музыка, завоевала бы весь мир.

Напоследок буря еще раз налетела со стороны Дамаска, но приобрела однотонный характер. Ржавый железный остов уже не вибрировал, как раньше, при нарастающей и ниспадающей мелодике с ее воем и визгом под одновременный аккомпанемент гудящих труб, а издал только один громкий финальный аккорд. Оба, мужчина и женщина, лежали в это время за разрушенной стеной и прислушивались к стихии. В кульминационный момент у Дон Жуана чуть не разорвалось от печали сердце. Но, как ни странно, именно печаль и придала ему снова силы. Она заставила его пересилить себя. Возвысила над собой и над другими. И сотворила чудо. В мрачную штормовую ночь засияли краски. В листве полусогнутой вишни, росшей среди обломков, мгновенно заалели над притаившейся парочкой сочные ягоды, хотя поблизости не было ни одного источника света. А в центре черного ночного неба проглянула синева. Яркая зелень на земле, скрипевшей под ними песком. В охваченном паникой мире Дон Жуан чувствовал себя комфортно, будто дома. Этот мир, если его можно было так назвать, был его миром. И в нем он встретился с ней, со своей женщиной. В мире, где царила паника, они нашли друг друга.