Рассказы

Говоря со следователем, Игорь старался уйти от ответственности по инерции. После случившегося он стал себе противен и предельно ясен: среднестатистическое ничтожество отечественного разлива, такое же, как все вокруг, сверху и снизу. Сплошь отрицательные заряды, по определению Ляли. Живем, словно бессмертные, подчиняясь исключительно прагматическим задачам, расталкиваем друг друга локтями, не ведая жалости, не зная красоты.

Понимание пришло к нему не путем умозаключений, а через ощущение, и это было страшно. Жизнь теряла смысл.

Игорь вернулся из больницы в свою квартиру, показавшуюся пустой, будто из нее вынесли часть мебели, открыл дверь в комнату жены, зажег лампаду. На него смотрели святые — кто сурово, кто бесстрастно, и только Богородица в центре домашней божницы тихо грустила, подпирая нежный лик тонкой рукой: “Утоли моя печали” — поздняя, малоценная копия с чудотворной иконы, привезенной казаками в Никольский храм Замоскворечья при первом Романове.

Игорь почувствовал, как сердце его сокрушилось под гнетом трех самых страшных грехов: нелюбви, убийства и предательства. И все они совершены по отношению к одной, маленькой и беззащитной женщине — его жене. Рука сама потянулась ко лбу, и он перекрестился. Впервые в жизни. И тогда же его впервые посетила нелепая

мысль — уйти в монастырь.

Но долго переживать и скучать в одиночестве ему не дали. Нагрянули друзья, сотрудники, постоянные клиенты, просто знакомые, все хотели засвидетельствовать адвокату свое почтение, преданность, привязанность. Не обошлось без тостов за чудом спасенного. О погибшей жене никто не вспоминал: не этично, ведь она чуть не убила такого замечательного человека. Секретарша осталась ночевать, хотя Игорь и вытолкал ее из спальни на диван, но в целом вновь обрести почти утерянное прошлое оказалось приятно, и душевная боль, терзавшая его целый месяц, отступила. Без остановок и торможений он покатился по знакомой колее.

Некоторое время Игоря держала повседневность — умыться, почистить зубы, выпить кофе, завести машину, встретиться с клиентом, выступить в суде… На ночь он принимал снотворное, но по утрам, когда чириканье будильника выхватывало его из объятий сна, зыбкое пространство между вчера и сегодня заполнялось смертельным отчаянием. Оно, как море в отлив, отступало вместе с остатками сновидений, оставляя после себя сердцебиение и четкое осознание, что он как-то не так прожил лучшую часть жизни и сделать уже ничего нельзя.

Не нежелание, а невозможность жить томила его, отсутствие той лунки, в которую могла спрятаться его раненая душа. Кончилось тем, что Игорь выставил из домашнего бара целую батарею бутылок и запил по-черному, без закуски. Через неделю, когда пить ему обрыдло еще больше, чем жить, он понял, что готов застрелиться. Пистолет имелся, отличный, американский, даже разрешение было. Игорь бодро дослал патрон в ствол, но вместе с этим металлическим звуком мужество неожиданно его оставило. Тогда он пошел в комнату Ляли.

Все находилось на своих местах, как при жизни хозяйки, только пыль осела на полированных поверхностях и замутила экран монитора. Игорь мельком глянул в зеркало на себя — опухшего, небритого, но, как оказалось, все еще собой любимого. Остановился перед киотом, встретился с темными глазами Богородицы и сказал со всей искренностью, на которую был способен:

— Дело не в том, боюсь или не боюсь я смерти, а в том, чтобы преодолеть ее бессмыслицу. Существует ли истина, которая позволяет не содрогнуться, встречая смерть?

Дева Мария взирала на него, жалеючи. Она-то знала, но не могла передать, он должен был догадаться сам.

Внезапно его осенило: “ Ляля предпочла бы, чтобы я не застрелился, а покаялся. Почему не пойти на компромисс: я признаю Бога, а Он откроет мне смысл происходящего. Так противно жить, не понимая мира и даже себя”.

Игорь отложил пистолет и пошел звонить по телефону.

Нашелся среди его обширной клиентуры человек, хорошо знакомый с настоятелем московского мужского монастыря, и Игоря, пожертвовавшего крупную сумму, приняли туда на послушание. С монастырского склада ему выдали рясу без подпояски и подрясник из дешевой ткани, но совершенно новые, скуфейку, постельное белье, даже мыло. От сапог с портянками он отказался, оставшись в своих черных высоких шевровых ботинках, купленных в Лондоне на Ковентри-стрит.

Крохотная унылая келья вмещала две узкие металлические койки с допотопными тумбочками, какие теперь можно увидеть только в муниципальных больницах. Сосед — бледный худосочный юноша, со взором, обращенным долу, поклонился новенькому в пояс. Днем они почти не сталкивались: убирали в комнате по очереди, исполнять послушание их направляли в разные места на работы, подходящие по физическим данным и склонностям. Но и встречаясь, практически не разговаривали. Вечерами Игорь исподтишка наблюдал, как юноша истово молится, а затем сразу укладывается лицом к стене и всю ночь спит тихо, как мышка. Мучаясь бессонницей, Игорь заботливо прислушивался — дышит ли сосед? Парень ему нравился.

Когда приходилось дежурить в трапезной, Игорь старался положить сокелейнику кусок рыбы получше да каши погуще. Послушник это понял, сказал с чуть заметной укоризной, стесняясь поучать старшего по возрасту:

— Живущие по плоти Богу угодить не могут, дух есть искра Божия, плененная плотью. Спасение — в освобождении духа от телесности.

— Где ж в тебе тело? — улыбнулся Игорь участливо. — Насквозь светишься, чист и прозрачен, скоро нимб над головой появится.

Молодой послушник шутливого тона не принял:

— Даже святой не может считать себя чистым, ибо тысячи страстей окружают нас. Совершенства достигнуть нельзя, но устремленность к нему в себе воспитываю.

Перед таким религиозным рвением Игорь отступился, решив, что сам на подобное вряд ли способен, однако постепенно втягивался в монашеское мироощущение. Совсем недавно не знал, как правильно перекреститься, а теперь жил по законам Божьим и в молитвах проводил большую часть дня и даже ночи. Он отдал нищему с паперти свои швейцарские часы и больше не примеривался к течению времени, свободный от ответственности перед обществом, от суеты и повседневных забот, засасывающих и съедающих человека без смысла и значения. Избегал выходить за стены монастыря — в общении со светскими людьми можно оскверниться, растерять то, что собрал в уединении, зачем лишний раз пытать искушением неокрепший дух?

Как каждый послушник, он обязан был отказаться от собственной воли, держать в простоте тело и чувства. Половое воздержание давалось ему легче, чем посты, помогали ледяной душ, молитва и голод, который только один сильнее потребности в женщине. Но постепенно, превозмогая себя, он довел ежедневный объем пищи до минимума, желудок его съежился и перестал ныть. Игорь исхудал, лицо до самых глаз густо заросло светлыми волосами, а голова, напротив, начала плешиветь. Когда обнаружил на своих прежде круглых, загорелых, а теперь острых и бледных коленях красноватые затвердения, наподобие мозолей, потрогал их с удивлением, но равнодушно. Мозоли так мозоли, какое это имеет значение? Земное его больше не волновало.

Если бы строгость жизни являлась гарантией непогрешимости в вопросах веры, все было бы слишком просто. Непонимание святых истин оборачивалось для Игоря тяжелыми сомнениями в правильности избранного пути. Как ни старался он отучить себя размышлять и во всем искать логику, ему это плохо удавалось.

Бывало, стоя часами в привычной молитвенной позе, он шептал: “Вначале было Слово…” Какое слово, почему Бог есть Слово? Неужели до сотворения мира Господь был бессловесен и ничем не занят?” Где-то Игорь прочел, что это неточный перевод и на самом деле подразумевается не слово, а мысль, идея. “Тогда еще ладно. А далее? Бог создал землю и жизнь на ней, и ад и рай специально для людей, единственно во всей бесконечности Вселенной. Какая узкая специализация, не согласующаяся с возможностями Бога, как их описывает Книга Книг. Когда основа неубедительна, как принять все остальное?”