V.

– Нет.

– У нас нет никаких серьезных обязательств друг перед другом, нет старой пламенной любви, которая готова вспыхнуть вновь?

Паола покачала головой; на глазах появились настоящие слезы.

– Так в чем же дело?

– В том, что мы рановато ушли из квартиры Тефлона в Норфолке.

– Нет, нет.

– Бедный Бен. – Все они называли его бедным. Но не давали никаких объяснений – щадили его чувства и делали вид, что это проявление нежности.

– Тебе всего восемнадцать, – сказал он, – ты влюблена в меня чисто по-детски. – Вот доживешь до моих лет, тогда поймешь… – Она не дала ему закончить, бросилась на него, как бросаются на спортивный манекен, обняла, повисла и, перестав сдерживаться, принялась лить на его замшевую куртку потоки слез. Он смущенно поглаживал ее по спине.

И, естественно, именно в этот момент вошла Рэйчел.

– Ого, – первым делом сказала она, так как была девушкой, которая умеет быстро брать себя в руки. – Так вот что делается за моей спиной. А я, значит, сижу в церкви и молюсь за тебя, Профейн. А также за детей.

Здравый смысл подсказал Профейну проследовать за ней.

– Поверь, Рэйчел, это все совершенно невинно. – Рэйчел пожала плечами, показывая, что этот акт пьесы, состоявший из двух реплик, уже сыгран и ей нужно несколько секунд на размышление. – Ты не ходила в собор Святого Патрика, верно? А надо было. – Он ткнул большим пальцем в направлении того, что храпело в соседней комнате. – Иди, глянь.

Думается, всем понятно, с кем провела Рэйчел остаток дня, а также и всю ночь. Гладила его по голове, поправляла одеяло, баюкала его, трогала щетину и размазывала грязь по лицу, на котором постепенно разгладились горькие морщины.

Л Профейн через некоторое время смылся в «Ржавую ложку». Там он немедля объявил Братве, что едет на Мальту. Само собой, ему устроили отвальную. В конце пьянки Профейна активно обрабатывали две восхищенные шлюшки, в глазах которых светилось некое подобие любви. Со стороны они казались отбывающими срок заключенными, которые радуются за приятеля, выпущенного на свободу.

Впереди Профейн видел только Кишку и думал о том, что вынужден ехать туда, где есть кое-что похуже Ист-Мэйн.

Впрочем, предстоял также переход по морской автостраде. Но это было совсем другое дело.

II

В последний уик-энд Стенсил, Профейн и Хряк Бодайн решили смотаться в Вашингтон, округ Колумбия; искатель приключений желал ускорить отъезд, шлемиль – гульнуть напоследок, а Хряк – помочь другу. В качестве временного обиталища выбрали ночлежку в Чайнатауне, и Стенсил побежал в Госдепартамент – вынюхивать, чем там можно поживиться.

– Не верю я ему ни на грош, – признался Хряк. – Этот Стенсил – жулик.

– Придержи язык, – только и ответил Профейн.

– Полагаю, надо свалить отсюда и нахрюкаться, – сказал Хряк.

Так они и сделали. Но, возможно, Профейн постарел и разучился пить, поскольку эта пьянка оказалась одной из худших в его жизни. В памяти остались провалы, которые его всегда пугали. Насколько Профейн смог припомнить впоследствии, сначала они завалились в Национальную галерею, где Хряк решил, что им требуется женское общество. Само собой – и перед «Тайной вечерей» Дали они подцепили двух цыпочек-служащих.

– Я Флип, – сказала блондинка. – А это Флоп. Хрях застонал, тут же затосковав по Хэнки и Пэнки.

– Чудесно, – сказал он. – Это Бенни, а я – хуйк, хуйк – Хряк.

– Заметно, – сказала Флоп. Однако соотношение женщин к мужчинам в Вашингтоне равнялось восьми к одному. Поэтому Флоп подхватила Хряка под руку и оглядела зал так, словно среди статуй прятались еще какие-нибудь призрачные сестрички.

Они жили неподалеку от улицы «П» и умудрились собрать почти все записи Пэта Буна. Хряк даже не успел поставить огромный бумажный пакет с приобретенными в столице нации для пьянки средь бела дня фруктами и выпиской (сертифицированная пополам с самопальной), как сей достойнейший певец, обрушив на ничего не подозревающих друзей мощь 25-ваттных динамиков, заорал «Би Боп А Лула».

После этой увертюры от уик-энда осталось лишь несколько просветов: Хряк укладывается спать на полдороге к подножию памятника Вашингтону и скатывается на полпролета по ступенькам под ноги отряду вежливых бойскаутов; в три часа ночи все четверо сидят в «Меркурии» Флип и накручивают круги по кольцу Дюпона, затем появляются шесть негров в «олдсмобиде» и предлагают поездить наперегонки; обе машины прикатывают на Нью-Йорк-авеню к квартире, которую занимают одна бездушная аудиосистема, пятьдесят энтузиастов джаза и Бог знает сколько переходящих из рук в руки бутылок обобществленного вина; наконец Профейн просыпается и обнаруживает, что лежит рядом с Флип под гудзонским одеялом на ступенях масонского храма на северо-западе Вашингтона, а будит его страховой агент по имени Яго Саперштейн, который зовет всех на новую пьянку.

– А где Хряк? – поинтересовался Профейн.

– Угнал мой «меркурий» и сейчас едет в Майами вместе с Флоп, – ответила Флип.

– О.

– Они хотят пожениться.

– У меня есть хобби, – сообщил Яго Саперштейн. – Я нахожу молодых людей вроде вас, которых интересно привести на вечеринку.

– Бенни у нас шлемиль, – сказала Флип.

– Шлемили необычайно интересны, – парировал Яго.

Пьянка происходила неподалеку от границы штата Мэрилэнд; среди гостей Профейн обнаружил беглеца с Острова Дьявола [273], который под именем Мэйнарда Василиска пробирался в Вассар, дабы преподавать там пчеловодство; изобретателя, празднующего семьдесят второй отказ Патентного бюро Соединенных Штатов, не пожелавшего на сей раз зарегистрировать автоматизированный бордель для автовокзалов и железнодорожных станций, принцип действия которого он в данный момент пытался с помощью чертежей и жестов объяснить маленькой группе тайросемиофилов (коллекционеров этикеток французских сыров), похищенных Саперштейном с их ежегодного съезда; изящную леди с острова Мэн, специалистку по патологии растений, примечательную также тем, что она являлась единственным в мире носителем мэнского диалекта и потому ни с кем не разговаривала; безработного музыковеда по имени Петард, посвятившего свою жизнь поиску утраченного Концерта Вивальди для казу, на который обратил его внимание некий Сквазимодео, бывший во времена правления Муссолини гражданским служащим, а сейчас валявшийся пьяным под роялем и ведавший не только о том, что Концерт украли из монастыря фашисты-меломаны, но и слышавший целых двадцать тактов из медленной части, которые теперь Петард, бродя между гостями, время от времени наигрывал на пластиковом казу; а также других «интересных» людей. Профейн, мечтавший поспать, не стал с ними разговаривать. На рассвете он проснулся в ванне Яго из-за того, что какая-то крашеная блондинка, на которой была только белая бескозырка, поливала его бурбоном из четырехгаллонного кофейника. Профейн уже было собрался разинуть рот и ловить струю, но тут в ванную вошел не кто иной, как Хряк Бодайн.

– Отдай бескозырку, – потребовал он.

– Я думал, что ты во Флориде, – сказал Профейн.

– Ха-ха, – сказала блондинка Хряку. – Сначала попробуй поймай меня, – И оба унеслись прочь – сатир и нимфа.

Далее, помнилось Профейну, они вернулись в квартиру Флип и Флоп, где снова пел Пэт Бун, а Профейн держал голову на коленях у Флип.

– У тебя фамилия на ту же букву, – ворковала Флоп в другом углу комнаты. – Бун – Бодайн. – Профейн встал, доковылял до кухни и заблевал раковину.

– Пошел вон, – закричала Флип.

– Согласен, – сказал Профейн.

Внизу на лестнице стояли два велосипеда, на которых девчонки в целях экономии ездили на работу. Профейн вскарабкался на один из них и съехал по ступенькам на улицу. Расхристанный – ширинка нараспашку, коротко остриженные волосы взъерошены на висках, морда небрита два дня, расстегнутые пуговицы на рубашке открывают пивное брюшко, обтянутое сетчатой майкой, – покатил Профейн, вихляя, в сторону своей ночлежки.