Возвращение из Индии

Чувствовал ли Хишин виноватым себя настолько, чтобы на обратном пути из Иерусалима посчитать необходимым нанести визит охваченной горем семье еще раз? Я задумался над этим, разглядев его машину рядом с машиной Лазаров. Вбежав по ступеням и тихонько постучав в дверь, я невнятно извинился перед открывшей мне старой дамой, которая впустила меня, одарив дружелюбной улыбкой, — свежая и прямая, в своей белой кофточке и хорошо сшитой юбке из тартана. Квартира, еще несколько часов тому назад переполненная людьми, теперь была пуста и сумрачна, и огромное количество стульев, которые пришлось одолжить у соседей, теперь в беспорядке стояли по всей квартире, говоря о несчастье, обрушившемся на эту семью, яснее любых слов.

Не тратя времени на разговоры, бабушка провела меня темным коридором к комнате Эйнат, чтобы разыскать оставленное, в то время как всхлипывания Дори, донесшиеся до меня из находившейся рядом кухни буквально вонзились мне в сердце, словно нож. Распахнутая дверь ее спальни вновь демонстрировала исчезнувший было хаос. Из комнаты сына-солдата пробивался свет, самого его не было, но на стене висела его М-16. Дверь в комнату Эйнат была закрыта, и бабушка, постучав тихонько и не дождавшись ответа, открыла дверь. Эйнат, одетая, спала, свернувшись клубком; от маленькой настольной лампы на лицо ее падал свет. Мы еще не перешагнули порог, как глаза ее открылись, словно она ожидала, что я вернусь, потому что тут же вытащила из-под кровати забытые лямки Шиви и протянула их мне, прошептав:

— Извини.

— Нет, это ты извини, — сказал я и шагнул к ней, чтобы забрать эти лямки у нее из рук. Она улыбнулась и кивнула мне.

— Поцелуй за меня Шиви, ладно? — и, пробормотав это, снова свернулась в позу, напоминавшую мне зародыш, безо всякого сопротивления позволив бабушке снять с нее обувь. После чего я отступил в коридор, отказываясь покидать квартиру без того, чтобы увидеть Дори хоть краешком глаза. И здесь очень кстати мне пришло в голову осведомиться у старой дамы, остается ли она в этой квартире на ночь. «Нет», — словно извиняясь, и даже несколько обиженно, ответила она. Нет. Она проводит здесь целый день, но ночевать отправляется туда, где сейчас живет; в ее годы, пояснила она, трудно уже заснуть не в своей постели. Сейчас она ожидала своего внука, вышедшего ненадолго подышать свежим воздухом с друзьями, чтобы он, вернувшись, отвез ее домой. Некоторое время я молчал, замедляя шаги и прислушиваясь к плачущему голосу Дори, перебиваемому голосом Хишина, доносившимся из кухни.

— Я могу подбросить вас, — тут же предложил я, вглядываясь в лицо старой дамы, смутно различимое в полумраке.

— Большое спасибо, — без колебаний отозвалась она, не желая упускать вполне устраивающую ее возможность после изнурительного дня. — Но разве это вам по пути?

— Я сделаю это моим путем, — находчиво ответил я и проследовал за ней в кухню, чтобы сообщить Дори и Хишину, что я доставлю старую даму домой.

Они сидели за кухонным столом, окруженные облаком неонового света. Среди грязных тарелок и чашек на столе лежали очки Дори и несколько скомканных бумажных салфеток. Глаза ее, такие выразительные во время любви, сейчас были красны и немного припухли. Впервые со дня смерти Лазара я смог до конца почувствовать, сколь велика ее потеря. Хишин сидел рядом с ней с мрачным и задумчивым видом, вытянув перед собой свои длинные ноги. Черная бейсбольная шапочка тоже лежала на столе. Перед ним стояла тарелка с остатками ужина; а между пальцами — тонкими сильными пальцами хирурга — он держал одну из дамских сигарет Дори, которой он время от времени затягивался; он делал это, как я понимаю, исключительно из желания поддержать Дори в ее нынешнем печальном состоянии, поскольку прежде я никогда не видел его курящим. Они посмотрели на меня в упор без малейшего удивления или вопроса, как если бы было совершенно естественно, что я оказался возле этого дома в столь поздний час. Дори попыталась скрыть следы слез, но вместо этого подняла голову, словно для того, чтобы я четче разглядел ее заплаканное лицо и сказал ей слова ободрения, поддержки и надежды, которых она могла ожидать либо от себя самой, либо от мужа.

— Можно мне отвезти вашу маму домой? — спросил я, заливаясь краской, как если бы согласия самой старой дамы было недостаточно.

— Конечно, — ответил за нее Хишин, — вы окажете нам важнейшую услугу. — И он обратился к Дори, сказав проникновенным тоном: — Ваш сын, похоже, забыл о нас, заговорившись с друзьями.

Она молча кивнула и сделала глоток чая. Я застыл на дверном пороге в некоторой растерянности, забытые лямки Шиви болтались у меня за спиной. До меня доносились какие-то звуки: это старая леди торопилась поскорее собраться.

— Снаружи идет дождь, — счел я нужным заметить, но тут же успокаивающе добавил, что на улице совсем не холодно.

Дори достала еще одну сигарету. Внезапно я ощутил необъяснимое желание остановить ее, как это часто делал Лазар, все время пытавшийся отучить ее от курения, и я потянулся к пачке сигарет. Поначалу она просто удивилась и даже испугалась, словно увидела руку умершего человека, вновь вернувшегося к жизни. Но она тут же пришла в себя и, убежденная, что я, подобно Хишину, просто тоже захотел закурить одну из ее тонких сигарет, протянула мне пачку, сопроводив ее своей великолепной улыбкой; у меня не оставалось иного выхода, как, взяв сигарету, нагнуться к Дори, чтобы прикурить, — что я и сделал, пробормотав при этом что-то сочувственное; при этом Хишин смотрел на меня весьма дружелюбно, одобрительно кивая головой. Как только мы вышли из дома, я тут же бросил сигарету, затоптав ее в землю. Легкий дождь, освеживший воздух, доставил матери Дори огромное наслаждение, как если бы одни лишь изменения в природе могли принести людям облегчение в их несчастьях.

— Ваша малышка не только очень мила, у нее еще к тому же хороший характер, — говорила старая дама, в то время как я учил ее правильно пользоваться пристяжным ремнем. — А ваша Микаэла знает, как с ней обращаться, — продолжала она.

— И я тоже, — не упустил я возможности подчеркнуть свою причастность к достижениям нашей с Микаэлой семьи на почве воспитания подрастающего поколения в качестве мужа и отца.

— Да, да, конечно, и вы тоже, — поспешно согласилась старая леди, которая, похоже, склонна была верить более спокойствию Микаэлы, особенно имея в виду будущее, о котором она явно хотела бы со мной поговорить.

Но я не хотел понапрасну терять время на болтовню о Микаэле, или даже Шиви, и даже обо мне самом. Я хотел говорить о Дори и о том, как она видит будущее, не говоря уже об очень невеселом настоящем, скрытно намекая на постоянное присутствие Хишина в ее квартире.

— Да, Хишин никогда нас не бросит, — сказала она.

— Для него это все тоже очень непросто, — согласился я. — Он постоянно чувствует вину за то, что перенес операцию из отделения, где она поначалу и должна была состояться, да еще пригласил постороннего хирурга из другой больницы.

Пришлось мне защищать Хишина и его действия. Как если бы обязанность отстаивать его невиновность была поручена именно мне. Старая дама сочувственно внимала всему, что я ей объяснял, согласно кивая головой, словно и ей самой хотелось, чтобы с Хишина была снята всякая вина за смерть ее любимого зятя.

— Конечно, для врача невозможно избежать вероятности смертельного исхода — так же, как невозможно рано или поздно избежать смерти вообще, — говорил я ей, стараясь направить ее мысли в сторону осознания сложности обсуждаемого вопроса.

— Вы имеете в виду, что вечная жизнь невозможна? — Это прозвучало так, словно именно этим я и занимался — убеждал ее в том, что жизнь может длиться вечно. — Но ведь этого же действительно не может быть!

Я вынужден был подтвердить ее подозрения — вечная жизнь невозможна. И тем не менее, если мы примиримся с мыслью о неизбежности смерти, это приведет к исчезновению всякого профессионального соревнования между врачами, пояснил я. Теперь мои слова явно ее встревожили.