Устал рождаться и умирать

— Знаю, что не жалеешь, — подтвердил Большеголовый. — В каком-то смысле тебя можно считать настоящим мужчиной. — Он захихикал, и на лице у него, как на проявляемом негативе, я увидел такое же выражение, как у нашего пса.

Время летит быстро — я вдруг ощутил это, когда паршивец Мо Янь в первый раз привёл Пан Чуньмяо ко мне в кабинет. Мне всегда казалось, что я хорошо знаю всю семью Пан, словно часто встречаю их, но как ни старался что-то вспомнить — перед глазами всплыла лишь девочка, ходившая на руках у ворот Пятой хлопкообрабатывающей фабрики.

— Какая большая выросла… — Я разглядывал её с головы до ног, как старший дядюшка, растроганный увиденным. — А тогда, тогда такая, на руках ходила…

Было первое июля тысяча девятьсот девяностого года, воскресенье. Стояла жара, в моём кабинете на третьем этаже окно распахнуто, в роскошной кроне чинара напротив каплями дождя шелестят цикады. Её белое личико раскраснелось, на кончике носа повисла капелька пота. Она в красном платье с овальным воротничком и кружевами. Шейка тоненькая с впадинами ключиц, на ней красный шнурок с крошечным ярко-зелёным камешком, наверное, яшмой. Большущие глаза, маленький рот, полные губы. Никакой косметики, очень белые, чуть сжатые зубы. На спину свешивается большая старомодная коса, отчего в душе рождается странное чувство. У этого паршивца Мо Яня есть одна вещь под названием «Коса», где он пишет о внебрачной связи замначальника отдела пропаганды уездного парткома и девушки-продавщицы книжек-картинок в магазине Синьхуа. Заканчивается эта история как-то несуразно, совсем не так, как у нас, но прототипом явно послужила наша любовь. Разобрался бы сначала в отношениях героев, так нет, сразу писать. Паршивец, мать его.

— Садитесь, прошу вас, — хлопотал я, наливая чай. — Как время летит, малышка Чуньмяо, не успел оглянуться, а ты уже вон какой красавицей стала.

— Не беспокойтесь, дядюшка Лань, меня почтенный Мо только что на улице газировкой угощал. — Она осторожно присела на край дивана.

— Неправильно ты к нему обращаешься, — заявил почтенный Мо Янь. — Начальник уезда Лань родился в один год с твоей старшей сестрой, а его матушка — её названая мать!

— Ерунда всё это. — Я бросил Мо Яню пачку сигарет «чжунхуа». [252] — Какая ещё сухая мать, [253] мокрая мать, мы этими мещанскими выражениями и не пользуемся. — Перед Чуньмяо я поставил кружку чая «лунцзин». — Как хочешь, так меня и называй, не слушай, что он здесь болтает. Ты ведь вроде в магазине Синьхуа работаешь?

— Начальник Лань, — подаренную пачку Мо Янь запихнул в карман, а сигарету вытащил из моей. — Совсем ты, похоже, обюрократился. Барышня Пан Чуньмяо — продавец в детском отделе книжного магазина Синьхуа, в свободное время занимается литературой и искусством, на аккордеоне играет, танец павлина исполнить может, романсы поёт, а ещё публикует эссе в приложении к уездной газете!

— Вот как?! — удивился я. — Какая досада, что ты в книжном магазине!

— А никто и не отрицает, — заявил Мо Янь. — Я ей и говорю: «Пойдём к начальнику Ланю, пусть он тебя на уездную телестудию определит».

— Почтенный Мо, — покраснела она, глядя на меня, — я совсем не это имела в виду…

— Тебе ведь в этом году двадцать исполнилось? — сказал я. — Надо поступать в университет, на факультет искусств.

— Куда мне, что я умею… — потупилась она. — Занимаюсь от нечего делать, экзамены мне не пройти, зайду и от напряжения в обморок грохнусь…

— Не обязательно в университет поступать, — не сдавался Мо Янь. — Те, кто занимается искусством, университетов не кончали — вот я, например!

— Наглеешь ты день ото дня, — хмыкнул я. — Кто сам себя хвалит, в люди не выйдет.

— Про таких, как я, говорят — «превозносит свои способности, открыт душою»!

— Может, Ли Чжэна позвать? — поинтересовался я.

Ли Чжэн — ведущий врач городской психиатрической больницы, мой приятель.

— Ладно, не буду больше, разговор серьёзный, — смирился Мо Янь. — Тут у нас все свои, к начальнику уезда взывать не посмею, обращусь к старшему брату Ланю: ты и вправду позаботился бы о нашей маленькой сестричке.

— Конечно, но ведь есть ещё секретарь Пан — боюсь, я смогу гораздо меньше, чем она.

— В этом-то и особенность сестрёнки Чуньмяо, — сказал Мо Янь. — Старшую сестру никогда ни о чём не просит.

— Хорошо, — кивнул я, — скажи, кандидат в писатели, что ты в последнее время накропал?

Мо Янь принялся трещать без умолку о том, что он сейчас пишет. Я делал вид, что внимательно слушаю, а в голове перебирал всё о семье Пан. Клянусь небом, я и в тот миг не смотрел на неё как на женщину, и долгое время потом. Тогда мне было приятно просто смотреть на неё с ощущением мимолётности бытия. В углу бесшумно вращался напольный вентилятор, нагоняя от неё запах свежести, и на душе была радость.

Но через пару месяцев всё вдруг переменилось. Тоже воскресный день после полудня, тоже жарко, цикад в чинаре за окном уже не слыхать; лишь сороки, стрекоча, прыгают по веткам. Сороки приносят хорошие вести, и их появление стало для меня предзнаменованием счастья. Она пришла одна: болтун Мо Янь с моей помощью отправился в университет на курсы творческих работников, это решало вопрос о его образовании. А когда он вернулся, я помог ему выправить городской паспорт. За это время она приходила ко мне несколько раз, преподнесла коробку хуаншаньского чая «хоукуй». [254] Сказала, что его подарил отцу однополчанин, когда он ездил туристом в горы Хуаншань. Я справился о его здоровье, и она сказала, что ничего, даже в горы забирался без палки. Я выразил глубокое удивление и уважение, в ушах стояло поскрипывание его протеза. Заговаривал с ней и о работе на телевидении, мол, было бы желание, всё очень просто, одно слово — и готово. Не то чтобы моё слово имело такой вес, добавил я, главное — положение твоей старшей сестры. Она тут же стала оправдываться, мол, почтенный Мо Янь глупости говорит, не надо его слушать, я, правда, ничего такого не имела в виду. Заявила, что никуда не пойдёт, останется продавцом в магазине. Мол, когда приходят дети, продаю книги, когда их нет, сама читаю и очень довольна.

Книжный магазин Синьхуа расположен наискосок от уездной управы на другой стороне улицы, не больше двухсот метров по прямой, и когда я каждое утро открываю окно, это старое двухэтажное здание очень хорошо видно. Красная краска на четырёх больших скорописных иероглифах названия облупилась, и издалека они кажутся ножками без ручек. Эта девушка действительно не такая, как другие. Сколько людей ломают головы, как подъехать к Пан Канмэй: какие только низменные способы и влияние не пускают в ход, а она её избегает! Ей ничего не стоит сменить работу на более выгодную и лёгкую, но она этого не делает. Могут ли девушки из подобных семей не иметь карьерных притязаний? Возможно ли, чтобы они довольствовались своей участью? И главный вопрос: если она ни к чему не стремится, зачем тогда раз за разом приходит ко мне? Цветущая молодость — это ведь пора любви. Не то чтобы она красавица и не разряжена как пион, но изумительно свежа, непритязательна как хризантема. Разве мало молодых людей за ней ухаживает? Зачем ей связываться со мной — сорок лет, лицо наполовину синее, далеко не красавец? Не будь у неё старшей сестры, в руках которой и моё продвижение по службе, всё было бы объяснимо; но сестра есть, и ничего объяснить невозможно.

За эти два месяца она приходила шесть раз, это уже седьмой. В том же красном платье, что и в предыдущие разы, и садилась всё время туда же, и просто сидела, от начала до конца не проявляя никаких чувств. Пару раз с ней заявлялся Мо Янь, потом он уехал, и она стала приходить одна. При Мо Яне поток его речи захлёстывал всё, даже неловкой заминки не могло возникнуть. Без него было чуть неловко. Не зная, как быть, я решил дать ей что-нибудь почитать. Снял с полки одну книгу, она полистала и сказала, что уже читала. Дал ещё одну — тоже прочитана. Тогда предложил выбрать что-то самой. Она достала «Справочник по профилактике распространённых болезней домашнего скота», изданный в библиотечке «Чтение для села», мол, этого не читала. Я даже невольно прыснул, мол, смешная ты, ну что ж, читай. Взял пачку документов и стал просматривать, украдкой поглядывая на неё. Она откинулась на спинку дивана, заложила ногу на ногу, положила «Справочник» на колени и погрузилась в чтение, негромко проговаривая прочитанное вслух. Так читают в деревне малограмотные старики. И я потихоньку посмеивался. Иногда в кабинет заходили люди, и при виде молодой девушки на лицах отражалось смущение. Но я говорил, что это младшая сестра секретаря Пан, и все тут же изъявляли совершеннейшее почтение. Я понимал, что они думают про себя. Им и в голову не могло прийти, что между начальником уезда Ланем и Пан Чуньмяо может быть что-то романтическое. Все думали о том, какие непростые у меня отношения с партсекретарем Пан. По правде говоря, домой по выходным я не возвращался совсем не из-за Пан Чуньмяо, но с её появлением домой тем более не хотелось.