Леденцовые туфельки

Итак, вернемся к твоему вопросу. Что ты спросила? Повтори.

Ах да, насчет той черной пиньяты.

Ты думаешь, я нашла ответ у нее внутри?

Извини, дорогая. Подумай хорошенько.

Ты хочешь знать, что я увидела, Анук?

Ничего. В том-то все и дело. Большую жирную застежку-молнию.

Никаких ответов, ничего определенного, никакой выплаты долгов, никакой истины. Просто воздух, один-единственный хлопок зловонного воздуха вырвался из той черной пиньяты, точно утренний выдох человека, проспавшего тысячу лет.

— Самое худшее, Анук, — это ничто. Ни смысла, ни послания, ни демонов, ни богов. Мы умираем — и там ничего. Совсем ничего.

Она смотрит на меня своими потемневшими глазами.

— Ты ошибаешься, — говорит Анук. — Там что-то есть.

— Что? И ты действительно считаешь, что тебя здесь что-то ждет? Подумай хорошенько. Твоя шоколадная лавка? Тьерри вышвырнет вас на улицу к Пасхе. Как и всякий самодовольный человек, он мстителен. Через четыре месяца вы окажетесь там же, с чего и начали, все трое, без гроша в кармане и снова на дороге. Ты думаешь, с тобой останется Вианн? Не останется, ты и сама это понимаешь. У нее не хватает мужества даже самой собой стать, не говоря уж о том, чтобы быть тебе достойной матерью. Думаешь, Ру будет с тобой? Можешь на это не рассчитывать. Он из них — самый большой лжец. Попроси-ка Ру показать вам его судно. Попроси его показать это драгоценное судно...

Но я теряю ее, теперь я отчетливо понимаю это. Она смотрит на меня, и в глазах ее нет страха. Зато там есть нечто такое, что я даже определить не в силах...

Жалость? Нет. Она бы не осмелилась.

— Тебе, должно быть, очень одиноко, Зози.

— Одиноко? — зарычала я.

— Одиноко быть такой, как ты.

Я издала безмолвный вопль гнева. Это охотничий клич Ягуара, Черного Тескатлипоки в самом жутком его обличье. Но эта девочка и глазом не моргнула. Наоборот, улыбнулась и взяла меня за руку.

— Вон сколько сердец ты уже собрала, — сказала она, — а своего собственного сердца у тебя как не было, так и нет. Я тебе для этого понадобилась? Чтобы больше не быть такой одинокой?

Я смотрела на нее с негодованием, утратив дар речи. Разве крысолов крал детей во имя любви? Разве Большой Злой Волк соблазнял Красную Шапочку из нелепого желания обрести друга? Я — Пожирательница Сердец, глупая ты девчонка! Я — Страх Смерти, я — Злая Ведьма, я — самая мрачная из всех волшебных сказок, и не смей меня жалеть!..

Я оттолкнула ее. Никуда она со мной не пойдет. Она снова потянулась к моей руке, и я вдруг — не спрашивайте почему — почувствовала страх...

Можете назвать это предчувствием, если угодно. Можете назвать это нервным срывом, который был вызван сильнейшим возбуждением, выпитым шампанским и чрезмерным количеством пульке. Но я вдруг вся покрылась холодным потом; дыхание остановилось в моей груди. Пульке — напиток непредсказуемый; некоторым он дает повышенную бдительность, посылает видения, которые могут быть весьма четкими, но могут, впрочем, и до бреда довести, могут заставить совершать всякие необдуманные поступки, например значительно больше, чем это допустимо, приоткрыть свою душу, что весьма небезопасно для таких, как я.

Теперь я понимала, в чем дело, понимала, что в стремлении забрать себе это дитя я где-то совершила промах, показала свое истинное лицо, и внезапно осознанная мною интимность подобных отношений тревожила меня теперь, терзала, точно голодный пес, но так и не находила выражения в словах.

— Да отцепись ты!

Анук молча улыбнулась.

И тут меня охватила настоящая паника, я изо всех сил оттолкнула ее, она поскользнулась и упала навзничь на снег. Но даже и в эту минуту я чувствовала на себе ее взгляд, исполненный жалости...

Бывают времена, когда даже лучшие из нас вынуждены все разом оборвать и бежать. Ничего, будут и другие, говорю я себе; будут новые города, новые соперники, новые поединки и новые подарки. Но сегодня мне никого не удастся включить в свою коллекцию.

Себя бы не потерять.

И я бегу, почти вслепую, сквозь этот снег, оскальзываясь на булыжной мостовой. Я больше ни о чем не думаю, я просто спешу как можно скорее убраться отсюда и отдаюсь на власть того ветра, что дует с Холма, поднимаясь над Парижем, точно завиток черного дыма, и направляясь — кто знает куда...

ГЛАВА 18

24 декабря, понедельник

Сочельник, 23 часа 35 минут

Я приготовила целый котелок горячего шоколада. Я всегда так делаю в стрессовых ситуациях; а та небольшая сцена, что разыгралась перед нашим магазином, потрясла далеко не меня одну. Должно быть, во всем виноват свет, сказал Нико, этот странный свет, который возникает, когда выпадет первый снег, а может, мы просто слишком много выпили или переели...

Пусть себе верит, во что хочет. И остальные тоже. А я отвела дрожащую Анук в тепло и налила в ее любимую кружку горячего шоколада.

— Осторожней, Нану, — предупредила я. — Он горячий.

Прошло уже четыре года с тех пор, как она в последний раз пила мой горячий шоколад. Но на этот раз она выпила его без малейших возражений. Завернутая в одеяло, она уже почти засыпала, а потому и не смогла сразу рассказать нам, что видела в те несколько минут, которые провела там, на площади, под снегом, как не смогла и объяснить внезапного исчезновения Зози. И не сказала мне, почему под конец их беседы с Зози мне казалось, что голоса их доносятся откуда-то издалека.

А Нико кое-что нашел на улице.

— Эй, люди! Она потеряла туфельку. — Он потопал ногами, отряхивая с ботинок снег, и поставил эту туфельку между нами на стол. — О! Шоколад! Отлично!

Он налил себе щедрую порцию.

Между тем Анук взяла туфельку в руки. Одна-единственная туфелька из претенциозного красного бархата, с наборным каблуком, с открытым носком, вся прошитая всевозможными чарами и заклятиями — самая подходящая обувь для авантюристки в бегах...

«Попробуй, примерь меня», — словно говорит она.

Попробуй. Примерь.

На мгновение брови Анук сдвигаются. Потом она бросает туфельку на пол.

— Разве ты не знаешь, что это очень плохая примета — ставить туфли на стол?

Я прикрываю лицо рукой, чтобы скрыть улыбку.

— Уже почти полночь, — говорю я ей. — Ты как, готова посмотреть свои подарки?

К моему удивлению, Ру качает головой.

— Я чуть не забыл. Уже так поздно. Но если мы поторопимся, то как раз успеем.

— Куда успеем?

— Это сюрприз, — говорит Ру.

— Это лучше, чем подарки? — осведомляется Анук.

Ру усмехается:

— Тебе придется сперва посмотреть, а потом решать.

ГЛАВА 19

24 декабря, понедельник

Сочельник. Полночь

До Арсенального порта от площади Бастилии десять минут пешком. Мы сели на один из последних поездов метро, прибывший буквально за десять минут до полуночи. Небо к этому времени почти полностью расчистилось, и мне даже видны звездные кусочки, а облака по краям светятся оранжевым и золотистым. В воздухе чувствуется слабый запах дыма, а в призрачном мерцании только что выпавшего снега бледные шпили Нотр-Дам едва виднеются, хотя до них не так уж и далеко.

— Что мы тут делаем? — спросила я.

Ру улыбнулся и приложил палец к губам. Он нес Розетт, которая выглядела вполне бодрой и смотрела по сторонам широко раскрытыми от любопытства глазами с возбужденным интересом ребенка, которому на самом деле давно пора спать и он наслаждается каждой минутой этого запретного времени. Анук тоже, казалось, вполне стряхнула с себя сон, хотя какое-то напряжение все еще таилось в ее чертах, и это заставляло меня думать, что случившееся на площади Фальшивомонетчиков — что бы это ни было — бесследно для нее не прошло. Большая часть наших гостей осталась на Монмартре, но Мишель пошла с нами, хотя вид у нее такой, словно она боится, что кто-нибудь непременно скажет ей, что она не имеет на это никакого права. Она то и дело касается моей руки — словно случайно, или гладит Розетт по голове, а потом сразу смотрит на свои руки, как будто ожидая увидеть там какую-то метку или пятно, которые доказали бы ей, что все это происходит в действительности.