Четыре танкиста и собака

— Смотри за ней, чтобы не убежала, — уходя, приказал сержант солдату.

Сержант скоро вернулся с молоденьким хорунжим.

— Та самая. Узнала, даже хотела хвостом повилять.

— Я сразу догадался, что тот парень лазутчик, — сказал хорунжий. — Собаку с донесением послал через реку. Поэтому она такая мокрая и усталая. Возьмите ее и привяжите покрепче, а я в штаб позвоню.

Офицер ушел, а овчарка, позволив привязать на шею ремень, лежала на тропинке, набираясь сил, и доверчиво ждала помощи, посматривая на проходящих по дороге советских пехотинцев.

Солдаты шли не так, как на параде, но шаг их был твердый, и в такт ему колыхался ровный ряд касок.

Прошло одно подразделение, за ним, за последней шеренгой, на небольшой дистанции двигалось следующее. Шарик вдруг рванулся, натягивая ремень на шее: впереди подразделения шел Черноусов, а в первой шеренге на правом фланге рядом со здоровенными верзилами шагала маленькая санитарка Маруся-Огонек. Только было запевала затянул песню, как старшина неожиданно приказал:

— Отставить!

Ухо разведчика уловило собачий лай. Ну конечно, совсем близко лаяла, повизгивая, собака.

— Что это? — спросил он, поворачиваясь к Марусе.

— На Шарика похоже, товарищ старшина.

— Разведчики!.. Стой! Вольно.

Разведчики остановились, а Черноусов, свернув с дороги, увидел лежащую под сосной овчарку с ремнем на шее и со связанными передними и задними лапами.

— Какого черта! — выругался старшина и, не обращая внимания на часового, достал нож и разрезал ремни.

— Старшина! — хотел остановить его подбежавший хорунжий. — Не трогать! Это немецкая овчарка! На немцев работает.

— Ошейник видели? — спросил Черноусов.

— Это каждый может сделать. И не ваше дело, оставьте собаку.

Черноусов спрятал нож в ножны, встал и внимательно посмотрел на молодого офицера.

— Собака не немецкая, наша. Вот видите…

Шарик приподнялся, неуверенно встал на отяжелевшие лапы и, подняв морду, лизнул разведчика в руку.

— Не трогать, я сказал! Патруль!

Сержант и солдат встали рядом со старшиной с автоматами наизготовку.

— Да что вы? Пугать задумали? — Черноусов усмехнулся и, вложив в рот два пальца, задорно свистнул. Разведчики тут же окружили своего командира. — Ну что? Будете еще пугать? — обратился Черноусов к хорунжему и, повернувшись к своим, спросил: — Узнаете собаку?

— Еще бы! Это Шарик! Наш Шарик!

— Берите его на плащ-палатку. Он ранен и порядком измучен.

Огонек забинтовала овчарке лапу, перебитую пулей, и уложила ее в брезентовые носилки, подвешенные на двух винтовках, а Черноусов, по-уставному отдав честь офицеру, вернулся на дорогу, вполголоса приговаривая:

— Видали, какой начальник? Молодой, да ранний.

— Но почему собака здесь? Что с Янеком и ребятами? — беспокоилась Маруся.

— Поживем — увидим, — неопределенно сказал старшина Черноусов и, чтобы успокоить ее, добавил: — Может быть, они уже под Берлином?..

Разведчики построились без команды.

— Шагом… марш!

Не прошли и трех шагов, как кто-то в первой четверке свистнул и затянул песню, песню о дороге на Берлин.

До Берлина было рукой подать: от пограничного столба, который установил на берегу Одера экипаж «Рыжего», до самых Бранденбургских ворот по прямой всего шестьдесят семь километров. Кажется, недалеко, но все дороги и тропинки перерезаны противотанковыми рвами, бетонными заграждениями и металлическими ежами, минными полями и траншеями, а низины затоплены водами рек.

На рассвете 16 апреля в наступление перешли два советских фронта, а в их составе две польские армии. Еще никто не знал, когда будет прорвана оборона и как скоро закончится война.

Когда ранним утром паром с танком 102 в лавине наступавших войск подошел к западному берегу Одера, были среди фашистов такие, кто верил в перелом в войне, верил в гениальные политические планы фюрера, которому удастся столкнуть между собой союзников, верил в чудо-оружие, уничтожающее одним залпом целые пехотные дивизии противника и сметающее его танки. Они верили и старались бросить все силы на последнюю чашу весов грандиозной битвы.

На небольшом полигоне Кандлиц, укрытом среди лесов северо-восточнее Берлина, два противотанковых орудия вели огонь по танку Т—34. Один за другим снаряды попадали в башню, так сильно изуродованную, что трудно было не только различить номер, но даже распознать, что на ней изображено — орел или звезда.

Минута затишья — и снова грохот выстрелов, скрежет стали, разрываемой снарядом и насквозь прожигаемой палящими лучами взрыва.

На сигнальной мачте башни подняли флаг, означающий прекращение огня, однако одно орудие сделало еще выстрел. Снаряд попал в корпус ниже башни.

От удобного морского бинокля, укрепленного на штативе в наблюдательном бункере, поднял улыбающееся, счастливое лицо уже седеющий мужчина.

— Посмотрите, пожалуйста, господа! — сказал он с гордостью. — Из двенадцати — десять навылет.

— Неплохо. Поздравляю с отличным изобретением! — Тучный бригаденфюрер СС протянул руку, чтобы поблагодарить конструктора. — Сколько снарядов может дать ваш завод?

— В месяц мы можем…

— Я вас спрашиваю, господин инженер, о дневной продукции. Пятьсот или тысячу?

— Около трехсот.

— А если я отдам в ваше распоряжение отдел боеприпасов концлагеря Крейцбург? Вы, кажется, забыли, что сегодня на рассвете на южном и центральном участках берлинского фронта большевики перешли в наступление.

Третий наблюдатель, стройный, белокурый с симпатичным лицом капитан, только что оторвал взгляд от своего бинокля и повернулся к разговаривающим.

— Немецкие войска не отступят от берегов рек. — Щелкнув каблуками, он вытянулся. — Приказ фюрера: «Любой ценой удержаться на Одере!»

— Согласитесь, капитан, что даже несколько сотен снарядов нового образца облегчили бы нашим войскам выполнение приказа фюрера, — вставил конструктор.

— В этом приказе говорится: «Потерять время — значит потерять все», — сказал офицер. — Реорганизация предприятия сократит выпуск продукции, поэтому никто из нас не должен поступать необдуманно. Мне бы хотелось, герр бригаденфюрер, посмотреть, как эти снаряды поражают движущиеся цели. Подкалиберные рикошетируют больше, чем обычные. А как поведут себя кумулятивные? Не знаю, может ли эта прожигающая броню струя…

— Я понимаю, — оборвал эсэсовец, — но чрезмерная осторожность похоронила уже многие акции абвера.

— Так же как и поспешность, которая часто не давала возможности другому ведомству…

— Хватит, — оборвал его бригаденфюрер и крикнул: — Шарфюрер Верт! Затребуйте сюда исправный Т—34 из какой-нибудь дивизии. Со всеми потрохами, чтоб ничего не успели растащить, — объяснил он адъютанту, который вырос как из-под земли.

Адъютант выслушал приказ, щелкнул каблуками и, не говоря ни слова, удалился.

— Господа! Прошу к обеду!

— С удовольствием, — обрадовался конструктор и первым протиснулся в узкую щель, ведущую из бункера.

Капитан слегка коснулся рукой плеча эсэсовца и тихо спросил:

— Что нового в положении на Одере?

— Дела не так уж плохи, Клосс, — ответил тот. — Бои идут на первой и второй позициях. Третьей им не прорвать без ввода танковых соединений.

— Прямо против Берлина…

— Они увязнут на Зееловских высотах и на Альте-Одер, — заверил бригаденфюрер, подталкивая капитана к выходу. — Русские или поляки могут защищать свой дом с упорством цепной собаки, но у них в груди совсем не рыцарские сердца, которые вели далеко на восток отряды Вихмана, Альбрехта Медведя и Генриха Льва.

Обед был скромен. В пустующей комнате, недалеко от укрепленной батареи, за столом, обитым клеенкой, гости ели жареное мясо на жестяных тарелках. В спиртном недостатка не было: бутылки привезли с собой. Подвыпивший конструктор теперь громче, чем хотелось слушавшим, объяснял преимущество своих снарядов:

— Вращательное движение, вызванное нарезным стволом, в значительной мере уменьшало пробивную силу кумулятивного снаряда, уменьшая скорость струи газа с десяти километров в секунду до величины… Невращающийся снаряд стабилизируется вращающимся пояском на неподвижном корпусе…