Благословенный Камень

Она остановилась, глядя, как щеголеватый молодой человек в клетчатом жилете и лихо задвинутом на затылок котелке на глазах у небольшой толпы устанавливает на треножник фотоаппарат. «Силас Уинслоу, дагерротипист. Бесподобное изображение». Это был последний крик моды. Эммелин сама перед отъездом из дома снялась на портрет, чтобы оставить его сестрам на память. К сожалению, они не могли себе позволить сделать то же, так что Эммелин пришлось запечатлеть их в своем сердце.

Она прошлась вдоль фургонов, возле которых мужчины проверяли провизию и смазывали жиром колеса, а женщины следили за погрузкой мебели, сундуков и постелей. Увидев вновь прибывшую семью — женщина, уже на большом сроке беременности, пыталась управиться с детьми, цыплятами и телегой — Эммелин подошла и представилась как можно более приветливым тоном:

— Я квалифицированная акушерка и могла бы вам помочь, когда у вас подойдет срок, а это, несомненно, произойдет в дороге.

Женщина сказала, что ее зовут Ида Тредгуд, и поблагодарила за помощь.

— Если вы поедете с нами, мисс Фитциммонс, я сочту это за благословение Божие. Подлинное благословение. Так же, как этого мужчину, — сказала гневно Ида, оборачиваясь к своему мужу, впрягавшему волов, — которого я считаю своим проклятием.

Ясным весенним утром 12 мая 1848 года люди в лагере надели свои лучшие наряды: дамы были туго зашнурованы, в шляпках с цветами и перчатках, с зонтиками и веерами; мужчины — гладко выбриты, с прилизанными волосами, в новеньких подтяжках, сверкающих новенькими ременными пряжками. Накануне вечером в банях Индепенденса творилось столпотворение, так как все хотели как следует помыться перед тем, как выйти в путь. Оркестр играл «Янки Дудл» и «Звездно-полосатый флаг», в воздухе рассыпались фейерверки, а Силас Уинслоу делал групповые снимки тех, кто мог ему заплатить. Родственники и друзья махали на прощание руками и утирали бегущие по щекам слезы, прощаясь со своими дорогими и близкими, которых ждала пугающая неизвестность.

Переселенцы двигались с интервалом в один фут. Им предстояло пройти две тысячи миль со скоростью две мили в час. Их новенькие повозки с парусиновым верхом, которые тянули волы, прозвали шхунами прерий, потому что, передвигаясь в высокой траве, они напоминали корабли, бороздящие под полными парусами гладь зеленого океана. Отряд состоял из семидесяти двух повозок, ста тридцати шести мужчин, шестидесяти пяти женщин, ста двадцати пяти детей и семисот голов крупного рогатого скота и лошадей. Каждая повозка была нагружена личным имуществом, мебелью и закупленной в Индепенденсе провизией: двести фунтов муки, сто фунтов бекона, десять фунтов кофе, двадцать — сахару, десять — соли. Кроме того, рис, чай, бобы, сухофрукты, уксус, соления и горчица. Кроме того эмигранты везли с собой товары на продажу: рулоны хлопковой ткани для индейцев, которых они встретят по пути; кружева и шелк для испанцев; книги и инструменты для янки, уже обосновавшихся на западе. Женщины взяли с собой скатерти, фарфор и семейные Библии. Мужчины — оружие, плуги и лопаты. Их сопровождали разномастные собаки, куры и гуси.

Процессия отправилась на запад, в Индепенденс, через деревню Шони вдоль реки Канзас, где местные индейцы помогли им перевезти повозки на пароме (семьдесят пять центов за повозку — за что переселенцы считали их грабителями). Мужчины ехали верхом, женщины почти все шли пешком рядом с повозками, как и погонщики волов, за исключением старух и детей, которые ехали в повозках. В конце первого дня пути повозки, волы, лошади, мулы и скот остановились, и люди раскинули на ночь шумный лагерь, чтобы отдохнуть, а утром продолжить путь. И так они будут передвигаться в течение еще четырех месяцев — как большая деревня на колесах. По пути они встречали людей, направлявшихся в Калифорнию, — теперь ее присоединили к Соединенным Штатам, и она больше не воевала с Мексикой. Но уроженцы Орегона считали, что ехать в Калифорнию бессмысленно — бесполезная дикая местность, в которой живут лишь мексиканцы да индейцы. Одинокий всадник пытался было рассказать им что-то о золотых залежах, но его подняли на смех, назвав легковерным простаком.

Прерии тянулись перед ними ровной, зеленой, местами болотистой — там, где прошел дождь, — гладью. Эмигранты не сводили глаз с горизонта, шагая рядом со своими повозками и волами, каждая семья шла позади предыдущей семьи, возглавляя следующую: Тим и Ребекка О'Росс, их общие дети и дети от предыдущих браков; Чарли Бенбоу и его жена Флорин, владельцы птицефермы; Шон Флаэрти, ирландский певец со своей дружелюбной енотовой собакой Маргариткой; четверо братьев Шуманов из Германии, — их повозка была гружена чугунными плугами и другими фермерскими инструментами (Шуманы очень плохо говорили по-английски и долгое время считали, что слово «мул» означает «черт побери»).

В начале пути никто из переселенцев никого не знал, но довольно скоро все перезнакомились. Капитан Амос Тайс никогда не влезал в их личные дела, он только следил за тем, чтобы они оплатили дорогу, не отлынивали от хозяйственных дел и охоты и помогали отражать набеги индейцев, а их отношения его не касались. Скоро все уже знали, кто прибыл из Огайо, а кто из Иллинойса и Нью-Йорка; кто кем работал; сколько раз овдовел или вступил во второй брак. Однажды днем погонщик из Кентукки по имени Джеб подошел к Мэтью Лайвли со словами: «Миссис Тредгуд сказала, что мисс Фитциммонс говорила ей, что вы — доктор. Вы можете выдернуть зуб?» — Джеб потирал распухшую челюсть, лицо его приобрело зеленоватый оттенок. Но Мэтью ответил, что не занимается лечением зубов, но слышал, что Озгуд Ааренс из последней повозке — цирюльник.

Ида и Барнабас Тредгуды, как и большинство женатых пар в этом обозе, были женаты третий и четвертый раз соответственно (оба, соответственно, вдовели два и три раза), и у них был целый выводок детей. Ида была благодарна мисс Эммелин, которая помогала готовить, стирать и присматривать за детьми в обмен на место в повозке и защиту, потому что мужчины быстро заметили одинокую женщину и роились вокруг нее, как пчелы. Что не осталось без внимания Альбертины Хопкинс, предрекшей: «Эта девушка посеет раздор среди неженатых мужчин. Уж вы помяните мое слово, из-за мисс Эммелин Фитциммонс еще будут драться». Другие женщины поддакивали, потому что с подозрением относились к девушке, путешествующей в одиночку, тем более что эта девушка даже не чувствовала никакой неловкости от того, что она одна. В мисс Фитциммонс не было никакой застенчивости и скромности, по мнению остальных дам, слишком уж вольно она перешучивалась с мужчинами. Переворачивая бекон на сковородке, Альбертина Хопкинс произнесла достаточно громко, чтобы услышали все, в том числе и Эммелин: «Ни одна порядочная женщина не будет расхаживать с непокрытой головой и с распущенными волосами. Все мы знаем, какая участь постигла Иезавель из Библии».

Альбертина была не менее догматична и в других вопросах. Когда им встретилась негритянская семья, самостоятельно переезжавшая на запад на трех повозках, то на их просьбу присоединиться к Тайсу они ответили голосованием. Эммелин, Силас Уинслоу, Мэтью Лайвли и Ида с мужем проголосовали за то, чтобы негры поехали с ними, все остальные были против. Так что Амосу Тайсу пришлось объяснить бывшим рабам из Алабамы, что им лучше поехать в Калифорнию, где чернокожим только рады. В Орегоне не любят негров, — сказал он, и это была правда.

Когда они отъехали, оставив позади в открытой прерии три обшарпанные повозки, шесть волов, двух лошадей, одну корову и семью из пяти взрослых и семерых детей, Альбертина Хопкинс изрекла: «Если цветные желают переезжать на запад, я не возражаю. Я не имею ничего против этих людей. Просто я думаю, что им лучше путешествовать со своими. И зачем вообще ехать куда-то, где тебя никто не ждет? Не понимаю».

Альбертина была дородной женщиной с бульдожьим лицом, громогласная и тяжеловесная. О своих христианских достоинствах она распространялась не меньше, чем о сомнительной нравственности мисс Эммелин Фитциммонс, и даже двух своих детей назвала арамейскими словами из Библии, девочку — Талита Куми, что означало «Девица встань», а мальчика — Маранафа, что означало «Господь грядет». Альбертина, постоянно твердившая о своих добрых делах — наверное, потому что кроме нее их никто не творил, — верила, что призвана на запад для того, чтобы обратить тамошних язычников к Господу (правда, она не могла объяснить, какие язычники живут в Орегоне).