Политолог

— Разве не я по первому требованию передал ФСБ нашу крохотную партийную фирму с единственной нефтяной скважиной «Зюганнефтегаз», чтобы вы получили плацдарм для наступления на владения Маковского? Разве я не был союзником в вашей борьбе с олигархами?..

Потрошков раскрывал алый плащ перед сипящим быком, увлекал за собой ослепленного зверя. Проводил его отточенный рог у своего бедра, виртуозно уклонялся от встречи. Нацеливал блестящую шпагу в бычий хребет, где под ребрами билось воспаленное сердце.

— Разве я по вашему требованию не устранял из партии самых дееспособных, талантливых, готовых сражаться с режимом, оставляя послушную серую массу, что привело к вырождению партии, к иссяканию творческих сил, к отчуждению от партии молодежи, интеллигенции, армии?..

Эмалированный таз был переполнен иссеченными органами. Хлюпали легкие. Плавал разрезанный, с остатками пищи желудок. Искривлено торчало ребро. Это были войны советской империи по утверждению коммунистической веры. Краснозвездные танки громили дворцы в Будапеште. Десантники в синих беретах патрулировали улицы Праги. Спецназ в предместье Кабула штурмовал восточный дворец, у стойки золоченого бара добивал президента Амина. Стрижайло сквозь стеклянную стену наблюдал разделку бычка. То, что звалось коммунизмом, расчлененное и бесформенное, наполняло эмалированный таз.

Дышлов тоскливо умолял Потрошкова:

— Вы требуете от меня невозможного. Пусть меня лучше убьют. Ваши службы не знают пощады, им чужда благодарность. Разве не вы давали мне санкцию на контакт с олигархом Маковским? Разве не ваш агент Веролей связал меня с олигархом Верхарном?..

Потрошков видел, как страдает Дышлов, как его лоб покрывают капли холодного пота, как дрожат его пальцы, силясь схватить стакан.

— На колени!.. — вдруг страшно взревел Потрошков. — На колени, сука поганая!..

Он вдруг непомерно увеличился. Стал похож на громадного спрута с толстыми пупырчатыми щупальцами. Колыхался над Дышловым. Тот упал на колени. Из Потрошкова ударили лучи аметистового света, словно зажглись прожектора. В их ослепительном ртутном свете, парализованный, стоял на коленях Дышлов. Черное пупырчатое щупальце протянулась к нему, залезла в открытый рот. Проникло по пищеводу в желудок, нащупало мочевой пузырь с остатками воли. Выдернуло наружу и шмякнуло в эмалированный таз.

— Последний раз спрашиваю, готовы ли вы дать согласие на отмену 7-го ноября? Вынос из мавзолея мумии Ленина? Снятие с башен красных звезд? Спрашиваю, — да или нет?

— Да, — пролепетал Дышлов.

Прожектора погасли. Щупальца осьминога исчезли. Потрошков помогал Дышлову подняться:

— Вот и ладно, и славно… Ничего страшного, батенька… Все будет хорошо, мой голубчик…

Дышлов, сотрясаясь, рыдал. По круглому крестьянскому лицу бежали крупные слезы.

глава двадцать третья

Заклание «бычка оппозиции» произвело на Стрижайло угнетающее впечатление. Дышлов вызывал сострадание и одновременно отвращение. Он был предатель, но такой же, как Иуда, чье предательство было космогонической неизбежностью, без которой не восторжествовал бы Иисус Христос. Дышлов был предатель не по собственной воле, а по воле фатума, который через предательство Дышлова устранял из истории человечества коммунизм. Расчлененный бычок, — грудинка, ливер, мясо на ребрах, свернувшаяся кровь, язык и глаза, — все было отправлено в продовольственный магазин, принадлежащий Потрошкову, раскуплено обывателями, не знавшими, что из остатков коммунизма они готовят свои бульоны, бифштексы, холодцы, котлеты и шашлыки. Так всякое новое время питается остатками отживших эпох, что превращает людей в историофагов.

Теперь, добившись от Дышлова предательства метафизических основ коммунизма, следовало приступать к их устранению из потока истории. Стрижайло решил начать с истребления «красной цифры календаря», — 7-го ноября, когда коммунистами замышлялось традиционное протестное шествие, столь необходимое в последние предвыборные дни. День Революции, транспаранты и флаги, тысячные толпы на улицах, — все это было демонстрацией силы, прибавляло коммунистам несколько процентов на выборах. Надлежало вырезать эту дату из годового календарного цикла, как вырезают из вены крохотный больной участок, сращивая разрезанные концы, возобновляя живой кровоток.

Стрижайло подробно изучил историческую хронологию. Если 7-го ноября 1917 года состоялся залп «Авроры», штурм Зимнего Дворца и победила большевистская революция, то 8-ого ноября 1617 года ополчение Минина и Пожарского окончательно разгромило поляков и освободило Москву. Гришка Отрепьев был сброшен с колокольни Ивана Великого, заряжен в пушку, которая пальнула им в сторону Москва-реки. Этот залп открыл путь новой династии Романовых, в последствии столь беспощадно истребленной большевиками. Празднование 8-го ноября, взамен устраненного 7-го было метафизическим реваншем Романовых над Ульяновым-Лениным, что позволяло в скором будущем приступить к эвакуации Ленина из мавзолея.

В «Центре эффективных стратегий» Стрижайло содержал отдел, где работали астрологи, звездочеты, авгуры и маги, способные ускорять или замедлять ход времени. Редкостные специалисты умели, подобно Иисусу Навину, останавливать в небе солнце и другие светила, что было равносильно изменению календарных основ. Особенно пристально в свете изотерических знаний изучалась теория относительности Эйнштейна, регулирующая переход пространства во время и обратно. Стрижайло обратился к специалистам отдела, и те, произведя мозговую атаку, согласились помочь, обещая совершить акт аннигиляции одной триста шестьдесят пятой доли календарного цикла. Положение планет солнечной системы благоприятствовало замыслу. Нептун входил в поле Сатурна. Юпитер начинал тонко взаимодействовать с Венерой. Плутон складывал свою гравитацию с Марсом. А стремительный Меркурий гасил нежелательные флюктуации в распределении гравитационных полей. Местом проведения операции была выбрана открытая ротонда на берегу Москва-реки, на территории Парка Культуры. Время операции — три часа ночи, когда планеты входили в гравитационный резонанс.

Стрижайло слегка опоздал к началу действа и явился в ротонду, когда все уже было готово. Осенняя ночь брызгала холодным дождем. Из Нескучного сада веяло опавшей листвой. Река, охваченная гранитом, бежала черная, ветряная, с отражением злых огней. Туманно, словно гроздь сталактитов, висел в стороне Крымский мост. Напротив высилось тяжеловесное здание Штаба с одиноким горящим окном, за которым генерал разрабатывал план захвата Масхадова. Сквозь прогалины сумрачных зданий, озаренная, сияла церковь в Хамовниках, похожая на глазированный изразец. Призрачно золотились главы, чуть краснело оконце, — горели лампады над лежащем в приделе покойником. Недалеко от ротонды в ночном сумраке замерли аттракционы, — карусели, американские горки, водопады, качели.

Ротонда, мучнисто-белая, продуваемая ветром, являла собой магическую часовню. Тесно, на ковриках, укутанные в плащи, в высоких балахонах, сидели звездочеты, и на их колпаках, вышитые серебром, переливались кометы и звезды. По окружности ротонды, повторяя ее внутренний контур, была выложена шелковая белая лента, поделенная на триста шестьдесят пять отрезков, и один, соответствующий 7-ому ноября, был выделен красным, словно крохотный, кровеносный сосудик.

— Эта окружность, с легкой руки Бахтина, именуется «хронотопом», — пояснял главный астролог, в средневековой мантии, бархатной шапке, с большим старинным циркулем, которым он тщательно измерял деление окружности. — Я топаю вдоль шкалы времени, повторяя движение земли вокруг солнца…

Середина ротонды была сплошь уставлена часами разных размеров и разновидностей. Настольные, настенные, каминные, ручные, карманные, башенные, песочные, водяные, с маятниками, колокольчиками, с выскакивающей кукушкой, с шествующими рыцарями, луковицей, электронные, атомные, биологические, без циферблата и стрелок, — все они тикали, шелестели, дрожали минутными и секундными стрелками, издавая звуки, напоминающие стрекот бесчисленных цикад и кузнечиков.