Предощущенья

на улицах, не чуждых для меня.

В пустыне мира, где кой-как повисли

барханы звёзд, оазисы планет,

тревожат эти гаснущие листья,

как в тьму преображающийся свет.

И шастая по шатким тротуарам,

прикрытыми блестящей кожей луж,

дышу я не бензиновым угаром

да и машин не слышу я к тому ж.

73

Как тень среди рельефных саркофагов

в змеиную впечатываясь тьму,

не улицы я меряю здесь шагом,

а чувства непонятные уму.

В родную речь заезжим иностранцем

скрываюсь подворотнями беды,

а клёны снисходительным багрянцем

сжигают неокрепшие следы.

ПОКОЙ

Под солнцем цельно-нелучистым,

пред лесом изжелта-сквозистым

река осенняя блестит,

как полированный гранит.

Ни шелеста, ни дуновенья,—

недвижны вечности мгновенья...

О, если б сердцем замереть,

как эта гладь, как эта твердь,

и, позабыв про кровь природы,

испить до дна покой свободы!

Ведь даже смерти гроб нагой

не обещает нам покой.

         ПРОЛЕТАРИЙ

Сбираю осенний гербарий

в сияющем сквере пустом,

где с красным лицом пролетарий

над водкой уснул под кустом.

74

Я весь, как осенняя трезвость,

всё ясно и чисто во мне,

и руки не пахнут железом,

и мышцы не тянет в спине.

А этот, хлебнув два стакана,

упал в увядающий дрок,

и снится ему безымянно:

могучий токарный станок,

сиреневой стружки извивы,

горячие капли на лбу...

Ревёт, словно зверь похотливый,

станок и строгает судьбу!

Металлом опутав свободу,

хохочет он, словно Кощей,

и мирного нету исходу

из вяжущих душу цепей...

И я не сбирал бы гербарий

в сияющем сквере пустом,

когда бы, устав, пролетарий

не мог отдохнуть под кустом.

*   *   *

Бывают же такие октябри!

Спадающей листвы мятутся тени,

а в душных скверах индевью зари

соцветья распускаются сирени.

Всё это не похоже на обман

в циклонах заблудившейся природы,

скорее — из неведомых нам стран

сочатся неродившиеся годы!

По улицам туманным, как апрель,

75

листвою шебуршат автомобили,

и чёрно-золотой ворсистый шмель

впивается в цветочные подрылья.

Корицей пахнет юная сирень!

И, сняв пиджак, в сатиновой рубашке

иду я сквозь горячий липкий день,

но вдохи и шаги мои не тяжки.

Вокруг меня домам по двести лет,

и жить им дольше в циклах переборов,

как клавишам, в которых звуков нет,

но музыка скрывается...

     О, город,

порой ты — Моцарт на балах веков

и Леонардо мысли и полотен,

хоть плавающий сдвиг материков

диктует жизнь дворцов и подворотен!

Твой камень канет в Млечные Пути,

где льёт судьба убийственные пули...

Но дай нам так по улицам пройти,

чтоб в музыку уйти из этих улиц.

СЛОВО

На терниях земли, на наждаках асфальта

не раз я обдирал в юнцовых драках лоб,

упрямый, как рука жестокого Тибальта,

как первый большевик, идей влюблённый жлоб.

Достаточно словцу иному после танцев

мне в уши отлететь от губ нахальных прочь,

как щёки заливала бледность за румянцем

и визгами девчат расцвечивалась ночь...

Нет, я не поумнел, но стал нежней отчасти:

не замечает взгляд презрения обид,

76

смешон мне в людях тон поползновений к власти —

уж сколько их сошло, а город всё стоит,

всё так же строг асфальт и фонари лиловы,

пьянчуги с похмела всё так же клянчат грош,

и я порой даю... Но есть такое слово —

в сказавшего его без слов воткну я нож!

  ВОЛЖСКАЯ НАБЕРЕЖНАЯ

Над платиной заиндевелых

и замороженных ветвей

безлунной ночи воздух белый

молчит, как мёртвый соловей.

И в это мёрзнущее тихо

со свода зябнущей зимы

слетают падших звёзд шутихи

и гаснут в толще бледной тьмы.

Все эти вспышки небосвода

и блеск непадающих звёзд

неровно отражают воды,

грызущие теченьем мост,

а я брожу вдоль них, сутулясь,

топчу пороши огоньки...

Быть может, в лучшие из улиц

дома встают обочь реки.

Реки, вращающей турбины,

реки, дающей свету ход,

и потому незаключимой

и в январе в угрюмый лёд.

Ведь наши души тоже реки

и сквозь вселенскость января

мир, оживляя в человеке,

несут в свободные моря.

И не туда ли, так высоко

крестя крестами небеса,

проносят Русь сквозь бури Рока

белёных храмов паруса?!

          *   *   *

Нас  в юности старцы учили,

как строить средь молний жильё.

Внимали мы им и любили,

но в них понимали своё:

прошло их громовое лето

и правда, сверкавшая в нём...

Откуда же пламя завета

вдруг вспыхнуло в сердце моём?

Слова, словно листья, опали,

все чувства голы, как кусты,

а в мира морозном провале

лишь молнии бьют с высоты;

и странное что-то — не знаю —

таится средь каждого дня...

Но я понимать начинаю

чему же учили меня.

78

СКИФСКИЕ ПЕСНИ

"Да, скифы —мы! Да, азиаты — мы..."

А. Блок

1

Снег — это сон воды,

в небе он — облака;

сон — это свет звезды;

свет — это сок соска.

Млечный дымится Путь,

звёзды роняя в лог...

Если б хоть раз взглянуть

на мировой сосок!

2

Кто ты, Мати, тяжесть мира выносившая

в чёрной своей утробе,

вскормившая его молоком света?

Я долго-долго глядел на небо,

но и при блеске лунном

не смог увидеть Твои чресла и груди.

О, Мати, дай я поцелую

мозоли твоей подошвы,

только не наступи на меня!

3

Солнце растаяло сон;

степь проглотила туман;

вешний простор озарён —

светят к тюльпану тюльпан;

вольно пасётся табун;

воздух горяч, как вино…

79

Солнце у Мати на лбу

родинкой было давно!

4

Скажи, Мати, от чьего семени

в Твоём многоводном лоне

Земля зачалась и созрела,

трава над землёй восстала,

жеребёнок на тонкие ноги

поднялся, чтоб вымя кобылы

найти сырыми губами,

и я из повозки вышел,

чтоб увидеть смуглые очи?

5

Косы твои — ночь,

очи твои — тьма;

ты — вождя великого дочь;

я из тех, кому имя — тьма.

Мы спускались к Сапгир-реке,

я боялся в глаза смотреть...

Поцелуй горит на щеке,

будто след оставила плеть!

6

Губы мои на твоей груди

вечно пребудут,

губы мои на твоём животе

вечно пребудут,

губы мои на бёдрах твоих

вечно пребудут,

80

если ты предо мной в наготе

вечно пребудешь...

Если женой будешь!

7

"Вы грекам не верьте,—

вожди говорят,—

в их копьях зуб Смерти,

средь стрел — её взгляд..."

Обман их ползучий

призвал нас на месть...

Я воином лучшим

был в сече за честь!

8

О, Мати, курганом вспучилась земля —