У Элли опять неприятности

А потом зазвонил телефон, и мы вспомнили, что сейчас середина утра среды, и все мы должны быть где-то в другом месте.

– Ой, это наверняка с работы! – воскликнула Виктория, когда я пошла к телефону. – Скажи им, что я заболела!

Но это звонили не с ее работы. Это звонили с моей работы. Это был Сопливый Саймон, Саймон, контролировавший всю мою жизнь и внесший серьезное предупреждение в мое личное дело, который даже за миллион лет бы не понял, что мне необходимо было выкачать пруд, чтобы проверить, нет ли там кота.

– Мне очень жаль, Саймон, – сказала я. – Меня тошнит.

Это была вторая ложь. Просто удивительно, до чего просто она мне далась. Как будто я была прирожденной лгуньей, как будто я всю жизнь только и делала, что лгала. И мне даже не стало стыдно. О, я не сомневаюсь, что Виктория каждый раз, когда ей хочется поваляться в постели, говорит, что у нее грипп или болит живот. Но позвольте сказать, что ее не так воспитывали, и меня тоже. Меня-то уж точно не так! Я в свое время ходила в воскресную школу и просиживала воскресные вечера в холодной церкви (кстати, именно там я встретила Пола, и он мне сначала не понравился, потому что носил слишком длинные штаны), там мне и рассказали, как опасны ложь, воровство, жульничество на экзаменах и ругань. Я вообще не знала ни одного ругательства, пока не пошла в воскресную школу для старших – тогда их записал в моей Библии толстый парень по имени Грэм, который все время норовил залезть мне под юбку. Я часто думаю, что с ним теперь. Но это все ерунда. Главное то, что я неожиданно стала просто закоренелой лгуньей.

– О господи, – сказал Саймон, недоверчиво и очень устало. – И что же с вами такое?

– Тошнота, – туманно объяснила я. – Ужасно, просто ужасно тошнит. Лучше я пойду, а то меня опять стошнит.

– Ну что ж, надеюсь, вам скоро станет лучше…

Я повесила трубку, постаравшись, чтобы у него сложилось впечатление, что меня опять тошнит.

В этот день мы все занемогли: Виктория выяснила, что у нее болит горло, а Люси, которая собиралась идти утром в колледж, сказала, что придумает какое-нибудь оправдание завтра. Мы обыскали сарай. Мы обыскали дом, открыли дверцы буфета и вывалили его содержимое на пол. Мы ползали под кроватями, заглядывали в трубы, даже залезли на яблоню – почти на самый верх. Точнее, Люси залезла, а я держала дерево. Мы бродили по улицам, уныло и занудно крича: «Кексик!», и старались не обращать внимания на взгляды прохожих, которые, очевидно, считали нас бездомными и очень голодными.

Наконец Виктория сказала, что проедется по округе на своей машине с опущенными окнами, а Люси решила отправиться с ней. Они пошли к машине и выяснили, что окна и так открыты. А Кексик спит на заднем сиденье.

– Надо было закрыть окна, когда ты вернулась домой прошлой ночью! – закричала Люси на сестру. Потом она бросилась к ничего не подозревающему коту и, заливаясь слезами, прижала его к груди. Кексик повис у нее в руках, моргая от солнечного света, несколько удивленный ее страстью. – Бедный малыш! – рыдала Люси, зарывшись лицом в его мех.

– Ничего себе – бедный малыш! – возмутилась я, внезапно почувствовав себя усталой и опустошенной из-за всей этой истории. – Он же не был там заперт! Наверняка он залез туда ночью, потому что замерз, и с тех пор лежал себе, пока мы тут мучились и звали его! Он нас просто проигнорировал! И мы столько сил потратили, чтобы осушить пруд!..

– Мама! – вмешалась Виктория. – Представь, а если бы он и в самом деле был в пруду!

Спасибо большое, я и так представляла себе это все время, пока мы выкачивали воду. А также представляла, что он лежит в какой-нибудь канаве, что его сбила машина или что он опять наелся средства от вредителей.

– Да. Конечно. Но ведь его там не было, правда? – огрызнулась я.

Наступил вечер, и идти на работу было уже поздно. Я почистила духовку.

На следующее утро машина не завелась. Я напомнила ей твердо, но ласково, обо всем, что сделала для нее за последнее время. О том, сколько денег на нее потратил Пол. О том, в каком свете она выставила меня перед мастером из Автомобильной ассоциации, а также о том, что я все равно люблю ее. Я обещала ей, что если она перестанет дуться, я починю ей бампер, как только у меня будут время и деньги, и даже приделаю как следует табличку с номером. Я добавила, что понимаю, как обидно должно быть машине, когда у нее номер подвязан веревочкой. Но мне очень нужно, чтобы сегодня она завелась. Пожалуйста. Пожалуйста! Она все равно не завелась, я вылезла, хлопнула дверью и прикрикнула на свою мучительницу. Она будет ездить с номером на веревочке всю оставшуюся жизнь, если мое слово еще что-то значит! Проклятая колымага!

– В чем дело, мамочка? – ласково спросила Виктория, направляясь к собственной машине на таких высоких каблуках, что непонятно было, как она собирается ее вести. Как можно давить на педали, когда ноги находятся в шести дюймах от пола?

– Проклятая машина не хочет заводиться. Опять, – пробормотала я. – А если я позвоню в Автомобильную ассоциацию, она выставит меня идиоткой. Я это точно знаю. И наверняка приедет тот же самый парень.

– И какой он был с виду? Симпатичный? – быстро спросила дочь. Так и чувствовалось, как выдвигаются антенны: внимание, мужчина! Может, стоит задержаться и поболтать с ним?

– Старый. Не меньше пятидесяти, – улыбнулась я.

Виктория состроила рожицу и открыла дверцу машины.

– Подбросишь меня до работы? – спросила я.

– Ага. Давай быстрей.

Я схватила куртку и бросилась к автомобилю, опасаясь, что она передумает.

– Хотя… – Ну вот, пожалуйста. Придется искать другой способ. Можно позвонить друзьям… – Почему бы тебе не остаться дома и не заняться машиной, раз есть такая возможность?

– Остаться дома?! Ты что, шутишь? – Я попыталась избавиться от истерических ноток в голосе. С тем же успехом я могу позвонить Саймону и попросить его уволить меня. С тем же успехом я могу сказать ему, что, пожалуй, работа мне больше не нужна…

– Но он же думает, что ты больна.

Это верно.

– Может, ты до сих пор больна.

Тоже верно.

Я замерла, уже наполовину усевшись в машину.

– Решай, мам, мне на работу пора.

Я вылезла и помахала ей на прощание. И прямо скажем, это была третья ложь, хотя я вроде бы ничего не говорила. Я просто притворилась перед самой собой, что все еще больна. И вызвала домой мастера из Автомобильной ассоциации (это был другой парень, очень симпатичный, примерно двадцати пяти лет от роду. Умри от зависти, Виктория!) – и он тут же завел мерзавку, и мы поехали в гараж. А в гараже сказали: «Оставьте ее у нас, и мы бесплатно приделаем табличку с номером…» Потом, как следует почесав голову и вытирая руки маслеными тряпками: «Мы посмотрим, что можно сделать», а на мою просьбу починить ее к завтрашнему утру: «Обещать не могу, голубушка, зависит от того, что там у нее под капотом, ну, вы понимаете, голубушка?» И я пошла домой из гаража, думая о том, что на работе сегодня обходятся без меня, и чувствуя себя на каникулах. Я махала руками, запрокидывала голову, чтобы солнце светило прямо на лицо, и громко смеялась. Мальчик на велосипеде вылупился на меня и чуть не свалился, а пожилая дама поджала губы, покачала головой и пробурчала что-то о наркоманах, и это еще больше рассмешило меня. Ее хмурый вид напомнил мне маму.

Мою маму.

Черт, черт, черт! Завтра ее нужно отвезти в аэропорт. Маму, ее полуслепого любовника и их багаж, тоже отбывающий на Майорку. Я застыла посреди улицы, напугав еще нескольких пешеходов, и подумала, не вернуться ли мне в гараж, чтобы сказать, что я должна получить эту проклятую машину завтра утром, все равно, на ходу она или нет. Потом я велела себе успокоиться и призвать на помощь разум. Зачем она мне нужна, если она не будет ездить? Оставалось только одно.

– Виктория? Да, это мама. Нет, ничего страшного. Да, приходил мастер из ассоциации. Нет, не пятьдесят, молодой красавец, и он назначил мне свидание на завтрашний вечер. Не знаю почему, наверное, ему нравятся старушки. Да, мы чудно провели время на заднем сиденье. М-м-м, просто прелесть. Слушай, Виктория, дорогая… Знаешь, почему я звоню? Ты не могла бы на завтра отпроситься с работы?