Я, мои друзья и героин

Конечно, Кати выглядел супер, но почему-то он мне больше не нравился, да…

Через полтора часа в дверь позвонили. Я глянула в глазок. Тьфу ты, на площадке опять стоял этот идиот Кати! Я не стала открывать и тихонько отошла от двери. Не знаю, я просто боялась находиться с этим типом наедине, а сейчас он был мне совершенно противен! Я вообще как-то стушевалась, не знаю отчего, то ли из-за этого хэша, то ли из-за Кати…

Я лежала на кровати и грустила. Даже теперь, когда я в тусовке, я всё-таки не могла чувствовать себя своей среди них. Для всяких похождений с парнями я была ещё слишком маленькой. Я знала точно, что тут ничего бы не вышло. А то, что они говорили о государстве и полиции мне было совершенно чуждо – хотя бы потому, что прямо меня не касалось.

Несмотря на это, ровно в пять я снова была в «Доме». На этот раз мы пошли не вниз, в клуб, а в кино. Я хотела сесть между Кесси и ещё кем-то – подальше от Кати – но он буквально втиснулся между, и, едва выключили свет, снова начал приставать.

Меня как будто парализовало, я не сопротивлялась. То есть, нет, – сначала я просто хотела выбежать вон, но потом сказала себе: «Кристина, это цена за то, что ты в тусовке!» Покорилась судьбе и сидела молча. Не знаю почему, но я всё-таки его уважала, этого типа! Он всё пытался закинуть руки себе на шею, но я чуть ли не до судорог сцепила под коленями.

Я была страшно рада, когда фильм закончился, наконец. Я сразу смылась прочь от Кати, нашла Кесси и ей рассказала, добавив, что больше и слышать ничего не хочу о Кати. Ну, она, конечно, ему всё тотчас донесла! Потом выяснилось, что Кесси по уши была влюблена в Кати и страшно страдала, оттого что он не обращает на неё внимания! Сказала, что едва сдерживала слезы, когда видела Кати со мной…

Ну вот, несмотря на это недоразумение с Кати, я в тусовке! Я была, правда, там самой младшей, но тем менее! А то, что я чувствовала себя недостаточно взрослой, чтобы спать с кем-то, было всеми понято и принято. Слава богу, здесь было всё иначе, чем у бухарей! Бухарями мы называли тех ребят, которые каждый вечер дули пиво с водкой. Они-то совершенно не церемонились с жеманящимися девушками, унижали их и издевались над ними. У нас же грубость была не в почёте. Мы принимали друг друга такими, какие мы есть. Мы все были равны между собой, мы все шли по одному пути! Мы понимали друг друга без долгих слов. И никакой похабщины. Разговоры других нас не очень-то занимали. Мы ведь чувствовали себя неизмеримо выше!

Кроме Пита, Кесси и меня все наши работали. И на работе и дома дела у них шли из рук вон. Бухари, – приносили свои проблемы в клуб и, желая от них избавиться, вели себя агрессивно. Мы же стресс оставляли на пороге и, надевая свои парадные одежды, полностью отключались от внешнего мира. Мы курили гашиш, слушали интересную музыку; полный мир и покой. Все говно, через которое пришлось пройти за день, забывалось.

А всё же я чувствовала себя немного другой, посторонней, что ли, в компании. Изза возраста, я думаю. Но другие были для меня примером, и я хотела быть такой же как они. Я училась у них! Мне казалось, что они знают, как жить, чтобы не захлебнуться во всём этом говне, что нас окружает. Я не хотела и не могла уже ничего слышать ни от родителей, ни от учителей. Для меня моя компания стала самым дорогим в этой жизни.

Конечно, тому, что я так плотно прижилась в компании, были свои причины дома.

Там становилось всё мерзее и невыносимее, а Клаус вдруг оказался настоящим врагом животных. Так мне, по крайней мере, тогда казалось. Он постоянно говорил, что нельзя жить с таким количеством зверей в одной маленькой квартире, и запретил моему догу, которого мне подарил папа, лежать в гостиной.

Я возмутилась! Наши собаки всегда были равноправными членами семьи. И вот теперь явился какой-то парень, который говорит, что собаке нельзя лежать в гостиной! Это уже слишком! Но он пошел дальше и хотел запретить собаке спать рядом с моей кроватью, даже предложил мне на полном серьезе построить в комнате настоящую конуру для собаки. Конечно, я этого не сделала.

Потом Клаус предпринял последний бросок, и предложил маме выдворить всех животных из дома. Мама встала на его сторону и сказала мне, что да, так и сделаем, – я, мол, совершенно не забочусь о животных. Это была неправда. Действительно, я не часто бывала дома по вечерам, и тогда им приходилось выгуливать собаку, но всётаки каждую свою свободную минуту я посвящала догу и другим животным.

Мне не помогли ни угрозы, ни мольбы. Собаку отдали. Отдали одной хорошей женщине – она действительно любила животных. Но потом эта женщина заболела раком, и собака оказалась в каком-то грязном баре. А ведь это была очень чувствительная собака, у которой при каждом крике поджилки тряслись! Я знала, в этом кабаке мою собачку сломают, и за это несут ответственность Клаус и мама. Все понятно – ничего общего с такими животноненавистниками я больше иметь не хотела!

Это случилось как раз в то время, когда я начала ходить в «Дом» и курить дурь. У меня оставались две кошки, а зачем я была нужна кошкам? Ночью они спали у меня на кровати, и всё. После того, как отдали дога, у меня не оставалось никаких причин бывать дома, да там меня никто и не ждал! Гулять одной мне тоже не хотелось, и поэтому я всячески старалась убить время до того, как откроется «Дом», и ровно в пять срывалась прочь к Кесси и ребятам.

Я курила каждый вечер и уже ничего особенного в этом не находила. Никто не жмотничал, у кого были деньги, тот покупал и делился с друзьями. В «Доме» мы курили совершенно открыто. Церковники, которые приглядывали за клубом, иногда болтали с нами. Разные типы, но большинство из них не имели ничего против гашиша, потому что и сами покуривали. Они были из университета, из разных студенческих движений, где гашиш был в порядке вещей; говорили лишь, что не стоит увлекаться, что это не способ уйти от действительности и всё такое прочее. Но главное, считали они, не пересесть на тяжелые наркотики.

Эти премудрости влетали нам в одно ухо и из другого вылетали. Что было толку нести эту чушь, если они признавались, что и сами пыхают! Мы говорили: «Вы думаете, что если студенты багрят, то всё нормально, – типа они понимают, что к чему. А если рабочий или пэтэушник разок дунет, то это опасно. Это же ерунда!» Они не знали, что на это ответить, и я думаю, их мучили угрызения совести.

Я не курила, только если у меня не было. Тогда я заливалась под завязку вином или пивом. Я начинала пить, едва только придя из школы, или ещё с утра, если прогуливала. Мне нужно было себя как-то успокоить. Мне это нравилось – я была в постоянном трансе и не замечала всю эту грязь в школе и дома. Впрочем, что там происходит в школе, мне было и без того совершенно всё равно. Я быстро съехала с пятерок на тройки и двойки.

Я сильно изменилась внешне. Я совершенно отощала, потому что не ела практически ничего. Все штаны стали мне велики. Щёки ввалились, невинное детское личико наконец-то пропало. Я помногу простаивала перед зеркалом. Мне нравилось, как я изменилась. Теперь я выглядела почти как и все в компании.

Я полностью помешалась на своем внешнем виде и вынудила маму купить мне туфли на высоком каблуке и очень узкие брюки. Я сделала себе прямой пробор и зачёсывала волосы назад. Хотела выглядеть загадочно. Никто не должен был пройти мимо меня, не обернувшись. Но и никто не должен был заметить, что я совсем не такая крутая чувиха, какой хочу казаться!

Как-то вечером Пит спросил меня в клубе, не смотрела ли я мультяшек. Я сказала:

«Ну, естественно, старик, тыщу раз!» Я уже много слышала о ЛСД, который они ещё называли пластмассой или кислотой. Я много раз слышала, как кто-нибудь рассказывал о своих глюках. Пит ухмыльнулся, и я поняла, что он мне не верит.

Стала сочинять. Я выбрала лучшие места из рассказов других и слепила из них очень живописную картину. Я рассказала уже всё, что знала, но Пита это явно не убедило, – его невозможно было провести, – и я просто застеснялась, наконец. Пит сказал: «Ну всё, хватит, кончай гнать. Короче, если хочешь, то в субботу у меня будет реальная кислота. Тебе тоже перепадет».