Всю жизнь ты ждала (первая скрижаль завета)

– Да, конечно.

– Какое препятствие стоит в них на пути главного героя?

– Ну, по-разному, там, – девушка напряженно сосредотачивалась. – У одного – Кощей Бессмертный, у другого – Змей Горыныч… Или какой-нибудь царь-самодур, баба-яга…

Вы перечисляете символы препятствий, их художественные образы. А суть препятствия в чем?

– Ну, я не знаю…

– В сказке героя обязательно ждет перерождение. Внешне это всегда происходит по– разному. Он, например, был жестоким, бессердечным и эгоистичным. А в конце сказки перерождается – становится добрым, внимательным, чутким и отзывчивым.

Иногда перерождение прямо пальцем показывают. Например, Иван прыгает в котлы с водой студеной, кипяченой… Кажется, он должен погибнуть. Но гибнет только прежний Иван, Иван-дурак, а на свет появляется новый, настоящий Иван, Иван-царевич.

Наконец, во многих сказках перерождение показывается образно. Главный герой или превращается в животное или, напротив, ждет обратного перерождения в человека. И это не только в русских сказках. Подобные сюжеты встречаются по всему свету, причем и в религиях. Вспомнить хотя бы египетского бога Ра или Будду, переродившегося в момент своего просветления. Христос перерождается…

– Ну, а причем тут любовь? – журналистка, чувствовалось, напрягалась, наконец, не вытерпела и перебила своего собеседника.

Любовь?.. – на секунду мужчина задумался. – Это как смерть. Понимаете? Человек как бы теряет, отдает себя. Он словно гибнет, но не умирает. Он перерождается для новой жизни. Любовь – это опыт смерти и воскрешения. Так должно быть, но так не случается.

– Не случается? – переспросила девушка.

– Нет, не случается, – в голосе мужчины снова появилась какая-то тоска. – Люди разучились любить. За любовью современного человека всегда стоит желание какой-то выгоды. Мы не любим другого человека, мы любим свое желание в нем. Мы обманываем себя. Наша любовь лишена искренности, спонтанности. В ней нет ничего настоящего, только аллюзия, только изображение, подражание…

– Вы в этом так уверены? – в словах девушки сквозило недоверие.

– А вы – нет? Современный мужчина относится к женщине двумя способами. Или как к проститутке – то есть хочет ее, но не испытывает к ней уважения. Или же, напротив, как к матери, то есть уважает ее, но при этом недвусмысленно смотрит на других женщин. В таких условиях женщина просто не может быть Женщиной! Потому что Женщина – не мать и не проститутка, она Женщина.

Так что и самой женщине приходится как-то подыгрывать мужчине, искать способы привлечь или удержать его. Может ли она смотреть на него глазами любви, когда у нее нет ощущения надежности, нет полноты чувства? Не может. Странно ли, что наступает момент, когда она разочаровывается? Любовь становится расчетом.

Женщина решается на обмен. Кто-то соглашается на секс, кого-то устроят деньги, кому-то достаточно эмоциональной поддержки. А какая-то женщина надеется, что у нее будет от любимого мужчины ребенок. Родившийся малыш станет свидетельством ее так и не разродившегося когда-то чувства.

Все, что мы называем любовью, превращается в обмен услугами. И это уже не любовь. Любовь – она как смерть…

– Вы уже говорили это, – девушка попыталась вернуть своего собеседника в русло заданного ею вопроса.

– Да, говорил. Понимаете, это как перед смертью, как в смерти… Исповедоваться, омыться, одеться во все белое. Эго символы конечно, но символы чистоты, внутренней очищенности, освобождения от своего «я», своего «эго». И без этой жертвы любви не может быть. Но это и не жертва вовсе, да и любовь – не узы. Подлинная любовь – это, напротив, освобождение.

Чтобы родиться заново, нужно умереть, а умирать страшно. Да и кто знает, будет ли после смерти новое рождение? Что там – пустота или новая жизнь? Неизвестно. И вот уже человек боится, цепляется за свою жизнь, за свою самостоятельность, за свое «эго». А в результате действительно умирает. Как в сказке про Конька-Горбунка: царь испугался прыгать в котлы, послал Ивана. Иван переродился, а царь сварился.

– Очень интересно вы рассказываете! Я вас прямо заслушалась! Такие все мысли, мысли! Глубокие! – молоденькая журналистка продолжала и продолжала сыпать своими неловкими комплиментами.

*******

Девушка говорила, мужчина молчал. А мы с Данилой принялись шепотом обсуждать услышанное.

– Это не случайная встреча, Анхель! – прошептал Данила.

– Нам нужно познакомится с этим человеком! – поддержал его я.

Мы словно по команде встали со своих мест и обошли перегородку. За столом никого не было. Мы растерянно огляделись по сторонам.

– Простите! – Данила окликнул официанта. – А тут только что сидела пара. Где они?

– Только что ушли, – учтиво ответил официант.

– Как ушли?! Мы же не видели, как они уходили! – удивился я.

– Они вышли через вторую дверь, – пояснил официант, указывая в противоположную часть кафе.

Там действительно был выход, а стеклянная дверь, потревоженная парой, только что покинувшей кафе, все еще продолжала раскачиваться из стороны в сторону.

Мы выбежали на улицу и осмотрелись. Среди сотен людей не узнаешь незнакомца…

«Данила, – сказал я по дороге домой, – теперь, когда мы видели Кристину, у нас есть возможность попасть в ее сновидение.

Может, попробуем? Вдруг она нас выслушает?»

– «В любом случае надо попробовать», – ответил Данила. Я не надеялся в одночасье обучить Данилу контролю над сновидениями, это могло потребовать времени.

Но у меня был план.

Я надеялся войти в его сновидение, и уже вместе с ним проникнуть в сновидение Кристины.

Я дал Даниле небольшие инструкции, а потом сам долго настраивался.

Задача была непростой. Я никогда не делал этого прежде.

Знал только, как эти переходы из сна одного человека в сон другого делал мой дед Хенаро.

*******

В своем сне я оказался на границе двух миров – между бескрайней пустыней и многовековым лесом, между пеклом палящего солнца и влажной темнотой сибирской ночи. Я долго смотрел на свое тело со стороны, потом обошел его кругом и проник вовнутрь. Оно стало меня слушаться.

Куда теперь идти – в выжженную пустыню или в лесную чащу? Мне приходилось выбирать между известным и неизвестным, между понятным и непонятным. Я раздумывал несколько минут. Пустыня напоминала мне мою родину, лесные чащобы взывали к моему предназначению. И я выбрал непонятное, незнакомое…

Мой путь лежал сквозь густой таежный лес. По дороге встречались поваленные деревья, огромные рвы. Я спотыкался, падал, но продолжал двигаться дальше. Вокруг – непроглядная ночь, холодно и влажно.

– Данила! Данила! – кричал я.

Он не отвечал, и потому я шел наугад. Через какое-то время моему взору открылась небольшая поляна. В центре нее стояла покосившаяся избушка, освещенная холодным светом полной луны. Приблизившись к ней, я заметил, что внутри движется небольшой огонек.

Я ускорил шаг, поднялся по скрипучим ступенькам почти развалившегося крыльца и дернул тяжелую дверь. Она еле держалась на проржавевших петлях, и потому от рывка буквально вывалилась на меня, издав пугающий грохот.

– Кто там?! – услышал я голос Данилы.

– Это я – Анхель! – ответил я.

– Проходи! – позвал Данила.

Свет шел откуда-то справа. Я сделал несколько шагов в темноте, потом нагнулся и через очень низкий дверной проем прошел в небольшую комнатку. На полу, рядом с печью, в свете тлеющей лучины сидел Данила.

– Где мы? – спросил я его.

– Мы в доме Схимника. Здесь жили хранители Скрижалей Завета. Сюда я должен был поспеть к сроку, и не успел. Теперь непреодолимой силой влечет меня в этот дом. Кажется, я назначен последним схимником, смотрителем места – поруганной святыни, храма, который покинули Боги, – на последних словах Данила горько улыбнулся. – Мне заповедана роль смотрителя кладбища…

В голосе Данилы звучала тоска. Смертельная мука и боль снедали его сердце. А я ведь и не догадывался, как сильно он переживает из-за своей ошибки. Если бы он сразу послушался знаков, то, вероятно, наше положение не было бы сейчас столь плачевным. Возможно, человечество не потеряло бы Скрижали. Но сделанного не воротишь. Впрочем, пока остается хоть какая-то надежда, нужно двигаться дальше.