Синие фонари (сборник)

Закрыв руками лицо, она разрыдалась. От волнения я долго не находил слов.

До боли сжав руки, я наконец пробормотал:

— Успокойся! На все воля Аллаха! Надо покориться судьбе.

Она подняла залитое слезами лицо:

— Нет, я не могу смириться. Неужели это по воле Аллаха я так несчастна? Ведь он добр и никому не желает зла.

Я хотел взять ее руку, но она отстранилась и гневно воскликнула:

— Что мне делать? Я на все готова, на все! Укажи мне путь, и я пойду им, как бы труден он ни был! Ты ведь говоришь, что ненавидишь этих палачей! Проповедуешь патриотизм! Так научи меня, как им отомстить! Говори же, говори!

Я пытался ее успокоить:

— Умоляю тебя, не волнуйся! Давай все обсудим…

Но она продолжала так же гневно:

— Перестань твердить одно и то же! Как ты можешь требовать от меня спокойствия? Ведь ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо другой? Я была права — все вы болтуны. Вы храбры на словах, а когда приходит время действовать, сразу же в кусты… Нет, ты мне не поможешь. Я могу положиться только на себя, на одну себя!..

Захлебываясь от слез, она стала бить себя кулаком в грудь. В отчаянии я снова молил ее успокоиться, упрашивал выслушать меня, поверить в мое искреннее желание ей помочь.

Наконец, совершенно обессилев, она затихла.

XXI

— Спасибо, что пришел, — немного погодя сказала она надтреснутым голосом, — извини, что я на тебя накинулась.

— Какие тут могут быть извинения! Я сделаю для тебя все, что в моих силах. — Я нежно погладил ее руку: — А теперь… расскажи мне, как ты живешь?

— Собственно, рассказывать-то нечего. Как видишь, живу одна. Из дому почти не выхожу. Все одно и то же, изо дня в день. У меня нет завтра. А от прошлого осталась одна боль.

Она понурилась, и машинально теребя оборки платья, прошептала:

— Я теперь не Наваим. Она навсегда исчезла. Нет больше и Бахийи. Она тоже ушла из этого мира, вместе с теми, кто был дорог ее сердцу.

Она подняла голову и посмотрела на меня:

— Теперь меня зовут Ашджан [16].

— Ашджан?

— Да, я выбрала себе это имя. Оно больше подходит для моей теперешней жизни.

Мы молчали. В моей памяти одна за другой возникали картины из прошлого Наваим, из прошлого Бахийи. Рядом с обеими я неизменно видел себя. Так велико было чувство, связывавшее нас, что в воображении моем мы были неразделимы.

Затем мысли мои обратились к Ашджан, и я попытался представить себе ее теперешнюю жизнь. Ей, наверное, живется нелегко. Найдется ли в ее жизни место для меня?

Я думал об Ашджан, и мне представлялся тоненький, иссушенный зноем стебелек в голой бесплодной пустыне. Нужно было всего лишь несколько капель влаги, чтобы этот стебелек окреп, вытянулся и зацвел. Может быть, мое участие, мое искреннее желание помочь окажутся той влагой, которая оживит эту былинку?

Я посмотрел на Ашджан:

— Ты сказала, что все твои близкие покинули этот мир и у тебя никого не осталось. Но ты забыла об одном человеке, который считает себя членом твоей семьи. Единственное его желание — это помочь тебе, стать тебе опорой, верным другом, на которого ты могла бы положиться.

Она подняла влажные от слез глаза:

— Благодарю тебя, Фахим! Я очень ценю твою искренность и преданность. Но не забывай — я женщина падшая. Боюсь, ты ничего не сможешь для меня сделать.

— Я многое смогу сделать, если ты согласишься принять мою помощь!

— Что ты придумал?

— Я попытаюсь вырвать тебя из этой темницы и вернуть к свету, к жизни!

— Моя жизнь в воспоминаниях о сыне, никакой другой мне не надо.

— Именно в память о нем ты должна исполнить свой долг по отношению к себе и к окружающим. Чтобы память о твоем сыне сохранилась, ты должна вернуться к людям. Пусть тебе будет трудно, стисни зубы, не сдавайся! Ты выстоишь!

Помолчав немного, я твердо сказал:

— Ты должна сделать это ради Вафика. Память о нем не позволит тебе предаваться отчаянию.

XXII

— Можно задать тебе несколько вопросов? — обратился я к Ашджан.

— Задавай, пожалуйста.

— На какие средства ты живешь?

— У меня есть небольшие сбережения, этого хватает. Мне ведь сейчас не много нужно.

— А почему бы тебе не заняться каким-нибудь делом, которое приносило бы доход?

— Я ничего не умею. Да и сил нет.

— Ты как-то говорила мне, что хорошо шьешь и вяжешь. Почему бы тебе не попробовать применить эти знания? У тебя появилось бы занятие и кое-какой заработок.

— Ты хочешь, чтобы я зарабатывала вязаньем?

— Я хочу большего! Ты можешь открыть курсы и обучать девочек кройке, шитью и вязанию. При твоей помощи они могли бы овладеть ремеслом, которое давало бы им в будущем определенный заработок. Это было бы по-настоящему хорошим делом, твоей заслугой перед Аллахом.

Подумав немного, она тихо проговорила:

— Но у меня нет способностей к преподаванию, нет ни сил, ни терпения.

— Я готов работать вместе с тобой. Буду твоим помощником. Кто знает, может быть, нам повезет! Со временем курсы наши расширятся и мы создадим что-нибудь посолиднее.

— Ты строишь воздушные замки.

Но я, воодушевившись, продолжал:

— Знаешь, как мы назовем их? «Курсы шитья и вязанья имени Вафика».

Она с изумлением на меня посмотрела:

— Курсы имени Вафика?

— Да! И в центре главного зала повесим большой портрет Вафика, чтобы он был виден отовсюду.

Она не отводила от меня глаз, словно ожидая еще чего-то.

Я продолжал:

— Вот увидишь, наши курсы будут иметь успех. А мы с тобой отдадим все свои силы…

Я с увлечением стал описывать наши будущие курсы, говорил о том, как мы обставим комнаты, наладим работу, какие будем устраивать вечера. На этих вечерах ученицы смогут разыгрывать сценки из истории народного сопротивления, исполнять патриотические песни, зовущие к героическим поступкам и самопожертвованию.

Печаль, сквозившая в ее взоре, говорила о том, что мысли ее далеко, — она думала о сыне. Словно во сне Ашджан прошептала дрожащими губами:

— Героизм… народное сопротивление… засада… Вафик…

Затем медленно поднялась и вышла.

Вернулась она, держа в руках большой портрет сына в дорогой раме.

С нежностью вглядываясь в портрет, она спросила:

— Как ты думаешь, подойдет он для наших курсов?

XXIII

Постепенно мои планы стали осуществляться. Ашджан переехала в другой дом в том же квартале, просторный и красивый. Тут же в доме было решено поместить и курсы.

Мы с увлечением готовились к открытию курсов: следили за тем, как переоборудовали помещение, приводили в порядок примыкавший к дому уютный садик, сажали цветы.

Ашджан работала с большим подъемом. Скорбное выражение постепенно исчезло с ее лица, и на нем снова появилась прежняя милая улыбка.

Закончив дневные дела, мы отправлялись гулять по окрестным полям, но и во время прогулки наш разговор постоянно вертелся вокруг курсов. Мы с увлечением обсуждали систему преподавания, планы работы, говорили о наших ученицах. Мне хотелось, чтобы будущее казалось Ашджан привлекательным и интересным. Ее готовность изменить жизнь, заняться полезным делом наполняла меня радостью.

Семена прекрасных качеств, заложенных в Ашджан, давали всходы. У нее появилась тяга к знаниям, в особенности ко всему, что было связано с героическим прошлым Египта. Она не хотела жить в мире фантазии, как ее отец. Ее интересовал реальный мир — мир исторических фактов и действительных событий.

Я делал все, чтобы помочь ей разобраться в этом прошлом. Для этого мне приходилось самому углубляться в книги по истории, что я и делал не без пользы для себя, а потом делился с ней прочитанным.

И все же изредка словно облачко набегало на ее лицо, и оно становилось печальным. Обычно после приступов печали она приходила в возбужденное состояние и, вспоминая о гибели сына, требовала решительных действий против подлых убийц, которые вторглись в нашу страну и безнаказанно проливают кровь невинных. Я крепко сжимал ее руку, давая понять, что полностью разделяю ее патриотические чувства.