Душа и навыки (СИ)

И если Ленка себе нормального мужика для семьи выбрала, так тот в глазки Коле тоже посмотрит так выразительно и скажет, что да, мол, выходит, что для меня. Будут проблемы, обращайся, — я тоже кого-нибудь для тебя спасу.

И тогда уже спокойно за чай садятся. Время от времени на лестницу выходят оба витязя покурить, попиздеть о перформативной функции языка. Покурят минуток пять и опять за стол, за чай. А Ленка радуется. Прикольно ей. Думает, вот что мы бабы с мужиками-то делаем.

Идет потом раздосадованный Николай Николаич Андерсен домой и идеальную «тёлочку» изобретает себе. По сути дела дрОчит. А что ему остается?

Но идеальной девочки нету. Нет и никогда-то не будет.

Потому что Андерсену андерсеново, а ленкиному мужику — Ленка.

До такой степени уже достало её это все, что уж не знает, где переждать, пока угомонятся её гуси-лебеди. В печку что ли залезть? — архетип материнского грота…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой тонут крики в сентиментальном пруду

Петр I, царица наша небесная, бездну имел пороков, но и немало пользы отчизне принес. Так, например, почти за сто с лишкОм лет до Карамзина, потешная флотилия его уже бороздила просторы Плещеева озера, каковое, как известно, и по сей день плещется подле Переяславля-Залезского (Не опечатка! (Прим. Сквор.))

Сколько молодыми потешниками было уморено лиз, машей, анют и ирин, — и не стоит подсчитывать. Испокон веков тянет женскую плоть к военнослужащим моря. Неизвестно, возможно ли было бы воцарение на русский престол Екатерины Великой, когда б не прорублено было окно! Женщина без моря немыслима. А кто женщин себе на суше находит, — тот сам мутант, ибо ничего в деликатной природе не понимает.

Тут плачь не плачь — закон для всех один. Прежде чем на девок заглядываться, выбери себе-ка правильный пруд. И если ты правильно выбрал, то тогда уж погоды у моря не жди; забудь о нем вовсе, поскольку Андерсену андерсеново, — ты знай, не пизди, а выводи свою бригантину в открытый пруд. И тогда ужо Крейсер Ея (сл. Bjork, «Army of me». (Прим. Сквор.)) сам собой подплывет и попросит с невыразимым лукавством взять его на абордаж.

Конечно, тут не обойтись без убитых и раненых. Любое пиратство преследуется по закону, который для всех один: не прелюбодействуй! — то есть, не будь любым; будь избранным; не иди у бабы на поводу во избежание превращения в количественную единицу. Единственным будь, или ищи другую!

Но ежель уверен ужо, что это именно твой крейсер об абордаже просит и, что особенно важно, именно тебя, — тогда не скупись на жизни простых матросов. Все они — дурная кровь! Все до единого — потомки военнослужащих петровской потешной флотилии, все — женоубивицев правнуки!

Не лезь хоть сейчас со своим человеколюбием! Не мешай чужим душам скидавАть оковы греха! Медвежья услуга для них — об их жизнях забота. Они — это самое дурное в тебе и самая сильная твоя сила! Направь же ее, извини меня, в нужное русло! И пусть тонут крики в сентиментальном пруду!..

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой обезглавлены мы

Впрочем, мы ли или иная какая, — разницы решительно не могу обнаружить. И, конечно, хочется спросить; то есть кто-то рвется наружу во мне, из меня, то есть, на волю; а я ему, видите ли, тюрьма. Спасибо, что не народов, а то бы как тяжек был мой каждодневный труд, ибо был б я тогда в натуральный размер Россия.

Но я не царство. У меня во мне коммунизм. Все довольны. А кто недоволен, так оттого, что претендует на то, чтоб царствовать без меня. Но у нас не положено никому никакого царства. У нас элементы все равнозначны. И так будет всегда, потому что нет будущего. Точки зрения мне ненавистны. Голову решительно с плеч, подобно как шапку долой: Он идет. Кто?

Всадник, блядь. Тупица тупиц. Солнышко. Мячик, зануда и боженька. Он и есть первый царь во мне. Он одинокий витязь. Он — торжество ровной горизонтальной плоскости. Шарик, каковым бы его детишки изобразили, когда бы он был у него, то есть голова, отсутствует.

Время не ждет. Всадник въезжает в аул. Аул его принимает с радостным счастьем. У них рождается Анекдотичное Существо. Головыґ — ноль; щупальцы и никотин — сто процентов. В крови его шарики отсутствуют так же, потому как кровь его плоская. Оттого бегают у него, Существа, в жилках не шарики, но кружочки. А была б голова, бегали б там тараканы, чтоб не сказать «жучки». Именно что «жучкИ», а не собачки и не коты. То бишь, не ЖУчки.

Все получилось сразу и неожиданно. То есть не потому неожиданно, что это чудо было какое, хотя и чудо, конечно, тоже, а потому, что хоть и ожидали давно, да не знали точно, в какой movement.

Крыше ветер соврал. Заворожил силой мастерской лжи своей, поразил воображение ей в самое сердце любви и на хуй унес. Там, куда припрятал ее, бил, обижал и домА, глубоко чуждые бедной крыше, под нее подставлял.

И кто мы теперь, если нет у нас больше голов? Неужели, как одна умная Маша писала, Его Величество Белый Лист (ну как ей такая хуйня в голову влезла? (Прим. Сквор.)) всему голова теперь?! Как это страшно, когда утрата головы ничего не значит. Тело одно — единственный бог. Ебаный пылесос.

Нет более головы более головы! Рвите волосы теперь с других частей тел! Мне вот с груди моей до скончанья времен волос хватит. А как же девочки будут? У них только лобок есть для срыва отчаяния. Вот когда эпиляторы они проклянут! Так бы рвали бы себе с ножек своих, ан нет. Ножки-то есть, конечно, ого-го-го — какие! да неоткуда волосы рвать. Разве что из ловушек подмышечных. Но тут уж кота в сапогах иметь надо. И это минимум самый, для успеха необходимый, если уж так неудачно с головой получилось.

Если уж так получилось, что стала плоскою кровь, то что попусту горевать об изменении кровяных телец формы!? Что уж тут сделаешь, если звездное небо утрачено, ибо продавалось оно только с головой в паре! А цены-то падают. Хрен такую же голову потом купишь. Придется довольствоваться тем, что Погорельский нам выдаст в качестве амуниции. Такие дела.

Понароем себе окопов, позалАзием туда все, — и давай в бинокли пялиться на круги своя.

КРУГ ПЕРВЫЙ, в котором шары образуются, путем вращения ромбиков вокруг собственного шасси

Это действительно происходит. Такая ж реальность, как любая другая. Скучно, — не делай! Весело, — так и о здравии! Позавидовать токмо хочется! Да не можно…

Когда кровь человеческих сыновей (О, у них страшный конкурс! Достоверно известно. (Прим. Сквор.)) стала плоской, геометрия словно взбесилась. Она стала бы всадником непременно, если бы простор, необходимый Галопу, мог существовать без Объема. Но прочная пара они.

А пара есть понятие, совершенно не требующее участия Лобачевского. И это очень большое Счастье, когда карта такая, ладонь на худой конец, открывается. Погорельский в такие дни мало кому в вакансиях отказывает; только уж самым отпетым тупицам.

Но, в принципе, хренотень это все: Лобачевский, собственно, который, если помните, FUN'S!

Подобно тому, как Колокол в Нике звенел, грустно и властно, не могут друг без друга Галоп и Простор.

Но Геометрия всегда себе найдет развлекалово: так, например, если плоскость собственная ей вдруг опостыливает до степени ненависти к самой своей геометрической самости, то тогда она в бешенстве по земле начинает кататься, скалить ровнехонько треугольные зубы, рычать, как девочки-пуговички, и глядишь, не проходит двух-трех людских поколений, как из бестолкового этого коловерченья, коему причина одна лишь истерическая агония, мало-помалу наруливается таки протообъем и, как следствие, новые небоськины сфёры.

КРУГ ВТОРОЙ, который, собственно, круг потому, что на самом деле — примитивный рецепт, как из двух треугольников и такого же количества кругов получить полноценный четырехугольник, а если повезет в подборе кадров, так и даже можно рассчитывать на квадратик