Зовем вас к надежде

Когда он вышел на улицу, на него обрушился зной летнего солнца. Заболели даже глаза. Вниз по крутой улице катилось такси. Он свистнул. Машина, большой голубой «мерседес», остановилась.

— Флоридсдорф, промышленная зона, улица Аландштрассе, — сказал он водителю.

Полчаса спустя он сидел в бюро доктора Радлера. Научно-исследовательский отдел был большим и занимал четыре здания. «Здесь работают минимум двести человек, — подумал Линдхаут, которого Радлер провел по лабораториям и кабинетам. — Сколько „Сана“ выделяет в год на проекты развития? Свыше полмиллиарда швейцарских франков! Сейчас — странно, но лишь сейчас я начинаю сознавать, с каким гигантским аппаратом я работаю».

Во всех помещениях были кондиционеры и современное оборудование. Доктор Радлер, такого же роста, как Линдхаут, имел склонность превратиться в добродушного толстяка. Он носил очки, а черные волосы подстригал ежиком. Они сидели друг против друга за письменным столом Радлера. Линдхаут все еще чувствовал себя одурманенным. Долгий перелет, так изменившийся город…

Он услышал, как Радлер сказал:

— …и поэтому вам придется два-три дня подождать.

Линдхаут очнулся. «Я должен взять себя в руки», — подумал он и заметил с улыбкой:

— Извините… я задумался… Что вы сказали?

— Я сказал, что ваш друг доктор Красоткин направил нам телеграмму, — сказал доктор Радлер, тоном и выражением лица подчеркнув свое чрезвычайное уважение. — Она пришла вчера во второй половине дня. Он задерживается в Москве и будет в Вене лишь через несколько дней. Он просит вас извинить его.

— Ну конечно!

— Пока немного осмотритесь в городе. Вы ведь были здесь во время войны, не так ли? Я тогда еще ходил в школу. Все так изменилось, Вена снова стала прекрасным городом! Желательно, чтобы вы мне звонили два раза в день. Тогда я сразу же смогу сообщить вам о прибытии доктора Красоткина. Конечно, если вы хотите осмотреться повнимательнее… в любое время — это будет честью для нас.

— Я хотел бы посетить несколько мест, связанных с прошлым, — сказал Линдхаут.

— Разумеется, господин профессор! Мы предоставим в ваше распоряжение автомобиль с водителем…

— Нет, большое спасибо. Думаю, мне лучше походить пешком.

— У вас есть наш номер телефона?

— Да.

— Зовите только меня. Вот моя визитка. Звонить можете и ночью, в любое время.

— Спасибо!

Линдхаут встал.

— Позвольте попросить вас… — Радлер смутился. — Только вашу фамилию, господин профессор… для нашей Книги гостей…

Книга для гостей лежала на пульте.

На свободной странице Линдхаут записал свою фамилию и дату: 12 августа 1971 года. Затем, немного поколебавшись, написал ниже: «У Вас просто замечательно, и я очень рад познакомиться с Вами».

Молодой руководитель Венского научно-исследовательского отдела «Саны» расцвел от гордости.

— Благодарю, благодарю тысячекратно! Такой великий человек, как вы, господин профессор… Да-да, вы без сомнения великий человек… один из величайших людей нашего времени!

Лицо Линдхаута стало пунцовым от смущения.

11

— Нет, господин профессор, — сказала Мария Пеннингер вечером того же дня, — Пангерль — это не Вена, не тот мир, в котором мы живем. Если бы это было так, то тогда все, что мы делали, не имело бы смысла — а как ученый вы должны признать, что это невозможно. Из всего хорошего не может возникнуть только дурное. Мне жалко этого герра Пангерля, он несчастный человек.

— Несчастный?

— А вы можете себе представить, чтобы постоянная ненависть делала счастливым? Вы видели китайские рисунки тушью — воины, крестьяне, танцоры и демоны? Вам ни разу не бросалось в глаза, какими измученными выглядят все эти демоны? Конечно же, это сделано специально — только для того, чтобы показать, как трудно всегда быть злым…

Мария Пеннингер похудела, в остальном же Линдхаут нашел ее не изменившейся. Казалось, что время пощадило ее. Ее муж очень часто — как, кстати, и сейчас — ездил в командировки, и Мария Пеннингер всегда была очень занята: она преподавала языки и математику отстающим ученикам. Она работала в отделении для умственно отсталых детей психоневрологической клиники университета. Там она играла с несчастными маленькими созданиями, часами и даже днями называя им одно и то же слово, пока они не запоминали его (и снова забывали на следующий день). Она шутила с ними, строила дома из кубиков, рисовала и лепила из пластилина. Там, в отделении детской психиатрии, Линдхаут и встретил сегодня фрау Марию Пеннингер, когда вошел в старое здание, где пережил такие страшные часы в 1945-м, когда его АЛ 203, которую применили в лечении ныне уже давно покойного майора Соболева, не то что не спасла его от болей, а, напротив, в ужасной степени усилила их.

Уже на подъезде к клиникам Линдхаут увидел тяжелые краны, экскаваторы и всевозможные механизмы: предполагалось демонтировать весь комплекс больницы общего типа и заменить его новыми, современными клиниками. Экскаваторы уже снесли стену здания психиатрической клиники, этого древнего уродливого сооружения. В самом здании царили ужасный шум и суета. Все было покрыто пылью, беспрерывно стучали отбойные молотки. Линдхаут спросил доктора Зоммера и сестру Эльфриду, принимавших участие в лечении майора Соболева, — никто не знал этих имен. Только один старый санитар вспомнил, что доктор Зоммер много лет назад был приглашен в какую-то немецкую клинику. А сестра Эльфриде? Нет, он не помнит.

Грохотали тяжелые механизмы, в старых помещениях с высокими потолками было очень жарко.

— Ужасно для больных, — сказал Линдхаут врачу, который вел его по клинике.

— Ужасно, да. Но куда нам деваться? У нас ведь нет других возможностей, — ответил врач. Молодая женщина с красивыми глазами торопливо проходила мимо. — Страшнее всего это строительство отражается на детях, не правда ли, госпожа доктор? — Врач остановилась. — Это профессор Линдхаут, доктор Эльснер. Госпожа Эльснер руководит детским отделением.

Они пожали друг другу руки.

— Очень рада, — сказала доктор Эльснер. — Спуститесь как-нибудь ко мне и посмотрите сами — я имею в виду, если у вас будет время, господин профессор.

— У меня есть время, — ответил Линдхаут. — Мне только нужно срочно позвонить.

— Внизу есть телефонная будка, — сказала доктор Эльснер. — Мне все равно надо вниз, я покажу ее вам.

Линдхаут набрал номер венского научно-исследовательского отдела «Саны» и спросил доктора Радлера. Нет, пока никаких известий от Красоткина. Значит, до завтрашнего утра…

Линдхаут последовал за молодой женщиной в отделение для умственно отсталых детей, и вот там — после более чем двадцати лет — он снова встретил Марию Пеннингер, которая сидела на полу среди детей, кукол, кубиков и мячей. Она вскочила и с радостным возгласом поспешила ему навстречу. Они обнялись…

Теперь они сидели в комнате дома в переулке Больцманнгассе и пили чай. Был вечер, и они беседовали уже много часов. Маленькая мансарда за дверью с обоями, в которой тайком жила Труус, сохранилась до сих пор. Мария Пеннингер ничего в ней не изменила. Там по-прежнему стояли маленькая кроватка и стол для игрушек, на слуховом окне — все то же затемнение из ацетатного шелка, а на кроватке — одна из книг, которую читала Труус: «Самое большое путешествие доктора Долиттла»…

Они долго стояли перед каморкой и думали о прошлом — таком ужасном и все же полном человечности. Линдхаут рассказал, что Труус преподает в Лексингтоне философию и что Джорджия умерла. Часто они оба умолкали, погрузившись в мысли о совместно пережитых событиях и опасностях…

В полной тишине Мария Пеннингер сказала:

— Вы не должны никого осуждать, ни одного человека, дорогой господин профессор. Вы не должны считать, что-то невозможным — ничего, что могло бы произойти. Поскольку у каждого отдельно взятого человека на этом свете есть свое прошлое и свое будущее, и нет того, что случилось бы не вовремя… Вы много страдали. Может быть, вы опять будете очень счастливы, не знаю. Знаю только одно: вы всегда должны преодолевать несчастья. Помните: времена бывают разные — то плохие, то хорошие; и только тогда, когда вы сможете перенести плохое и быть благодарным за хорошее, вы можете сказать о себе, что вы человек…