В движении вечном (СИ)

-- Где Васюков, а где Бельчик?! -- разрывается частенько на весь двор грубым криком директорша-Мама без церемоний к деталям из славного прошлого. -- Где Васюков, а где Бельчик, машина с мясного стоит. Где эта банда болтается, работнички, дослужатся-таки у меня, выгоню...

Тогда кто-нибудь скоренько обегает отдаленные, тихие закутки во дворе, находит, например, Пана-Серегу где-нибудь на покосившейся лавочке. Пан любит кимарнуть покойно, сладко, положив пухлую бурую руку под голову.

-- Подъем, ваша светлость!

-- ... ?

-- Колбаса приехала.

Нет, нет, на прошлых фанфарных триумфах никак не протянешь всю долгую жизнь. Может ты в прошлом и был на вершинах, с золота ел, и вся планета тобой восхищалась, но ведь нынче ты здесь среди мерзости здешней. Может ты в прошлом в крахмальном костюме на службу ходил, в интеллигенции чистенькой с гонором значился, но ведь нынче ты здесь среди мерзости здешней.

Это, это обстоятельство представляется нынче здесь каждому наперечет по отношению к "бывшим", однако воздушных иллюзий никак у натуры людской не отнять. И потому, несмотря на нынешнее обличие наркот-Бельчик и ныне глядит на других с превосходством, под не меньшую стать ему "Пан". Пускай лишь словесный, но горячо утверждаемый факт родового поместья из далекого прошлого придает ему форсу ничуть не менее, чем былое чемпионство коллеги.

И в самом-то деле, куда там медали и гимны, фанфары победные, куда там Канада, Австралия, Швеция! Ведь если бы не "большевики эти" он был бы теперь родовой дворянин и помещик, он бы теперь и в Париж на курорты наяривал:

-- О-от, большевики, большевики! -- восклицает Пан частенько раскатисто, утверждающе бухнув ботинком по железным дверям черного входа. -- Большевики эт-ти, подложили свинищу в семнадцатом.

За сорок ему. Ветеран он, старейшина здесь на затерянном крохотном дворике. Десять лет с гаком он числится в этой "обители", временной промежуток бесспорно на грани здешних рекордов при понятном наличии немалой кадровой текучки. Десять лет с гаком он в хэбэшном кургузом халате, в кирзовых тяжелых ботинках, с кривым остроносым железным дрючком. Десять лет с гаком он на подсобном рабочем двору посреди омерзительных видов "последней инстанции", но... пан! Пан, пан тот час издали с первого взгляда коллега мой нынешний, вылитый пан.

Чуприна густая, чернявая с резкой отметиной седой белизны, жестяной волной непокорной навесом спадает на лоб. Усы видные, "панские", обложной подковой в полкруга, осанка и гонор. Животик? Заметный животик как раз даже в тему к солидности панской, в особенности, если представить хозяина в нарядах по статусу прежних времен. Пан, пан тот час же издали с первого взгляда коллега мой нынешний, и Паном не зря его издавна кличут на дворике.

Мешки с сахаром, фруктовые ящики, мерзлые свиные туши из рефрижератора-фуры таскает он валко, неспешно, как бы раздумьем свой каждый шажок предваряя. И даже коротенький ржавый остроносый дрючок он держит в руках с какой-то аристократической легкостью, иногда помахивая им, как камышовой изысканной тросточкой, будто в его руках не для труда приспособление примитивное, а некий необходимый атрибут его дворянского достоинства. Пан, пан! -- тот час издали мой коллега нынешний, ну вылитый пан, однако это, опять же, если издалека посмотреть. А вот когда поближе подступишься --- тот же наркот.

Но вот чтобы услышать, обычно и расстояний близких не требуется. Голос у Пана зычный, раскатистый. Даже в простом разговоре гуляет прилично за дружеский круг, когда же хозяин отвесит раскаты на полную силу... Частенько коллеге-напарнику просто в отраду пустить от души голосину могучую, пустить на всю ширь да на вольную волюшку, горлануть просто так без какой-то причины, вроде внезапной разрядки на случай особого настроения:

-- От, большевики, большевики! -- гремит снова Пан раскатисто, зычно за фасадные дали. -- Подложили свинищу в семнадцатом...

Вот вернись, прокрути на обратку каких-то десяток годков и за "словечки" такие... Но перестройка проехала валко былые каноны, сегодня волна толкований истории переменила полярно симметрию. Сегодня словечки такие звучат отовсюду, сегодня словечки подобные, словно эпиграфом времени нынешнему, времени вспять на все сто поворотному. Вчера ведь громко кричали, что выбрали истинно правильный путь, сейчас еще громче кричат, что свернули в трясину.

Большевиков сейчас все ругают.

-- О-от, большевики, большевики! -- гремит в продолжение Пан еще громче, зычнее. -- Довели вы Россию...

Иногда он заканчивает гневно и коротко. Но тут уж лучше не повторять, не выводить ярый гнев на деликатную публику единственно из соображений цензурных. Впрочем, чаше всего на слове "д-до... " -- Пан и спотыкается резким обрывом, чернявой чуприной в отдышку покручивая. Глядит долго вниз, не моргая, глядит тяжким взглядом растерянно, будто и впрямь ну никак не понять ему в точности, а до чего?

До чего же, все-таки, нынче страну "довели"?

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

1

Новая сказка

И действительно кто?

Кто сейчас толком ответит на данный житейский заглавный вопрос?

А вот вернись, прокрути на обратку каких-то десяток годков, когда перестройка гремела набатом, а с нею задорным дуэтом и новое "мышление", когда перемен, наконец-то, дождались, и верили, ждали чего-то еще. И как тогда бодро, воздушно ответы звучали, ответы манили, ласкали, ответы учили так просто и ясно, где новую сказку искать.

А ныне-то ныне, когда изнутри пошатнулся и рухнул внезапно великий державный колосс, который так долго снаружи казался незыблемым, вечным. Когда от земли в небеса наугад торвались, а небо по-прежнему в серой промозглой дали, когда новая сказка лоснится и манит за океаном, но не на что строить и не на чем плыть... Кто?

Кто ныне ответит, а дальше-то что?

-- О-от, большевики, большевики подложили свинищу в семнадцатом! -- снова гремит гневно Пан за фасадные дали.

И далее уже тише, но как в следствие должное:

-- Эх, большевики, большевики, довели вы Россию...

Вот вернись ты, положим, не на десяток, а всего лишь на пару вчерашних годков, когда перестройка уже отгремела, ушел в синяках, едва жив, в политический шлак зачинатель, и демократия юная победоносно и бодренько перехватила дела. И как! -- тогда верилось снова в хорошие скорые дни. С державных высот, наконец, хоть со скрипом, со вздохом печальным, но на весь мир объявили: мол, прежняя сказка заветная не удалась. Со скрипом душевным, со вздохом печальным признали в итоге и главную суть. Мол, семьдесят лет мы мечтали, боролись, и строили, а на фактический строгий экзамен выходит, что бились и строили розовый миф.

По ложной тропе мы свернули кровавой октябрьской дорогой, кроша бесшабашно живые устои в погоне за ангельским раем на грешной земле. Вот-вот, бесшабашно! -- "бесшабашно" в контексте хорошее слово, но если помягче, уважив величье порывов сказать, то рано уж слишком бабахнула-грянула сия замашка великая. И рановато мы, братцы, затеяли громкие залпы "Авроры" именно с учетом нашей истинной внутренней сути, той нашей искони внутренней сути, которая любит в порывах стремиться всецело к высокому, но любит в делах повседневных и сладенько жить. Не доросли мы и близко нутром до высоких воздушных материй, вот потому-то сегодня так горько, конфузно оборвались. Сейчас, когда без штанов это ясно бесспорно, но... и не умирать!