Лёлита или роман про Ё

Было присно — стало ныне,

поменялись полюса.

Где иконы? где богини?

самогон на анальгине —

та же божия роса.

Ты, наверное, волшебница,

премудрая краса,

перламутровые гребни

собирают волоса…

Дай мартини, а не яда —

водка яд, а я живу.

Ну и что, что без пригляда?

Ты прости меня, наяда,

я с тобой не поплыву.

Чур без ох ты и без ух ты,

без етит твою и мля:

околоток этой бухты —

вот теперь моя земля!

     Кирка (вспомнил), здесь мой берег,

     поздно даже плыть домой:

     не до рун, не до Америк —

     всё осталось за кормой.

     Впереди совсем немножко —

     мимолётная как тень

     солнца рваная дорожка

     на закате в ясный день

     по соленой ряби, рыбы

     склизкий запах на блесне…

     Что Магрибы и Карибы? —

     тут со мною, как во сне

     отдаления, сближения,

     побеги за буйки,

     огоньки воображенья,

     звёзды, луны, отраженья

    и другие маяки…

Байка об обнове

Ой разбогатею, да куплю рубашку,

да пройду в рубашке по селу, —

словно к Прометею Любку али Дашку

повлекёт, что пущенну стрелу.

А у Любки губки, а у Дашки ляжки,

только мне на это наплевать —

зырьте, душегубки: ишь, в какой рубашке,

уж найдётся с кем погулевать…

Изо всех окошек шёпот с матюгами.

Топот сапогами из-за всех ворот:

мол, идёт, дурашка, босыми ногами,

но зато рубашкой хвастает, урод!

Ну а как не хвастать, коль краса такая? —

голубая да с воротником!

Прикупил и баста, и хожу сверкаю,

типа, а я с вами не знаком.

Так-то я не гордый. Даже компанейский,

и не вам, козлам, меня честить.

Только по убогой логике житейской

надобно и пыль в глаза пустить.

Дескать, ну, подлюки: ладно? не кургузо?

То-то! Всё при всём и все дела.

Встану руки в брюки, оттопырив пузо,

аккурат у радиоузла.

В смысле — эй, миряне, али кто в обиде?

подходи-завидуй: накопил

и заместо дряни в шёлковой хламиде.

Я ж за этим делом и купил:

не бравады ради, а всего лишь дабы

знали, что не больно-то впитой…

Ой осатанеют олигаршьи бабы,

увидав меня в рубашке той.

Ой глаза прищурят, ой губу закусят

как молоковозка удила.

Ой наманикюрят да поверх набусят,

чтобы жизнь-то мимо не прошла.

А я мимо, мимо теремов-хоромов —

мне их небоскрёбы нинакой,

я ж и так любимый — я ж Андрюшка Громов,

а не прохиндеевич какой.

А вослед всем стадом, целою гурьбою

пальцем тычут, языком метут:

нараспашку, падла — верно, с перепою,

ноги бы повыдергать… И тут —

всласть нарисовавшись, понатешив душу,

как ольха опавшую, свою —

от греха облаю крайнюю кликушу

и пойду до хаты на краю.

В шифоньер повешу маркую рубашку,

мамкиного схарчу пирожка,

выкурю цигарку, да про Любку с Дашкой

сочиню бесстыжего стишка.

А к утру обратно сделается скверно

и опять захочется поддать:

это ж как же надо обнищать, наверно,

чтобы о сорочке-то мечтать!

Секретарша

Когда я стану немножко старше,

слегка добрее, чуть-чуть умней,

я обвенчаюсь на секретарше

и забурею на склоне дней.

Я буду ей диктовать лениво

да эротизьмом одолевать.

Она мне — кофе варить и пиво

попутно с клизмою подавать…

Мы понасадим в горшки гераней,

ведя беседы про прелесть взгод.

Мы с нею встретим маразм мой ранний

и День Победы, и Новый Год…

Ах, секретарша — мечта поэта

днём и в ночи — для любых атак…

Она ж умеет и то, и это,

и не фырчит, коли что не так…

Она полезнее всякой музы —

не по научке, так по уму.

А эти — сучки… им только б узы…

Чего ж я раньше-то, не пойму?..

Живу-быву как какой-то Гаршин —

ищу-свищу неторёный путь…

Эх — обвенчаюсь на секретарше!

Как Достоевский какой-нибудь!..

* * *

Познакомьте же меня кто-нибудь

с одинокой спокойной женщиной —

без судьбы с бронебойной трещиной,

без голодного эга до небу…

Я такую хочу — свободную,

а по-вашему, первую встречную,

веком нынешним не искалеченную,

или попросту старомодную.

Чтоб открытая — а не пошлая,

чтобы умная — да всё шуточки.

И глядела при этом в туточки,

а не пялилась тупо в прошлое…

А ещё хочу — ну, пожалуйста! —

чтоб она в полушалок куталась…

Я шепну ей: как всё запуталось,

и она мне ответит: жалуйся…

И схоронит меня под мышкою,

и укроет — всего — ладошкою,

и свернувшись под мышкой кошкою,

я опять обернусь мальчишкою.

Жизнь моя! Из чего ты сплавлена!..

И обронит моя любимая:

трудно верить, когда исправлено,

нужно верить в непоправимое.

Да, прохнычу я, да, красавица,

да, хорошая, да, любезная!

А как мне-то черкать не нравится!

А как я-то устал над бездною!

И почнётся лихая исповедь —

что кампания или баталия…

И получится вознеистоветь,

и тем более, и так далее…

И её — по-любому смелую,

а по-моему просто сладкую,

я за пару недель сделаю

слезомойкой и психопаткою…

* * *

иди и обижайся на ветер!

на ливень с градом, на листопад,

на звёзды дуйся: дескать, и светят,

и падают не больно впопад,

а нет — иди, воспитывай штили,

злись на прилив, ворчи на капель,

вини туман в неясности, или

отчитывай за резкость метель…

ты видел, чтоб пурга не сердилась?

кто осень приструнил, мол, не лги?

иль паводок кому доводилось

вести на поводке у ноги?

сравнения, положим, лихие,

да, видно, до других не дорос:

ведь женщина — всего лишь стихия,

какой с неё поэтому спрос…

Два в одном

Ты умеешь так улыбнуться, что мне не жить,

и сопишь во сне так, что хочется жить вечно.

И уже видно дно, нужно только в одно сложить,

ведь игра стоит всех на земле свеч, но —

ни несясь вскачь, ни на цыпочках семеня,

ты не сделаешься единственно дорогою,

ибо: Женщина — это то, что нежней меня.

А грубее меня — это что-то совсем другое.

Мне ужасно свезло: я живу на меже эпох

та — уже извёстка, а эта пока из воска.

Мне твердят: там, откуда ты и куда — бог.

Я готов согласиться… тут только одна загвоздка:

ту эпоху рвя, а эту дразня и мня,

я ищу лик, а навстречу одни лица.

Потому что Бог — это то, что честней меня.

Покажите честней, и я буду ему молиться.

И я торчу меж эпох и женщин, раззявив рот.

И хочу, чтоб и то, и это, и та, и эта.

Но на наших широтах не до таких щедрот,

и зима почему-то зимою, а летом — лето,

и ни в ту, ни в другую не падает бутерброд,

и висит, паразит, словно истина прописная

в том простом, что Женщина — Бог, и наоборот.

Два в одном… Для меня — в одном, а для вас — не знаю…

И последнее

а когда-то я был настоящим —

воспаряющим и парящим,

и летящим, куда глядят;

и всё было гораздо проще,

я умел целоваться слаще —

обе тысячи подтвердят…

а ещё — не ещё, а тоже —

я не знал, что чего дороже,

так, не выяснив, и забыл;

а она всё одна и та же,

и оно всё равно до дрожи —

как когда настоящим был…