Хрупкая душа

Он поднял ладони в воздух и широко растопырил пальцы.

— Ошибочное рождение. Ошибочное рождение. Даже произносить эти слова неприятно, не правда ли? И тем не менее истица утверждает, что ее дочери — красивой, умной, начитанной, славной девочке — вообще не стоило появляться на свет. Эта мать перечеркивает все положительные черты одной негативной — что ее дочь больна остеопсатирозом. И все же вы слышали мнения экспертов: они единодушно заявляют, что в поведении Пайпер Рис не было преступной халатности. Более того, как только она узнала, что беременность будет проистекать с осложнениями, то тут же исполнила свой долг: позвала врачей, способных помочь. И за это, дамы и господа, ей испортили жизнь, погубили карьеру и лишили уверенности в собственных силах.

Он остановился у скамьи присяжных.

— Вы сами слышали, как доктор Розенблад озвучил общеизвестный факт: никто не хочет прерывать долгожданную беременность. Однако когда будущих родителей ставят перед фактом, что их ребенок родится инвалидом, легких путей не остается. Если вы станете на сторону истицы, то тем самым согласитесь с ее извращенной логикой: если мать-де достаточно сильно любит свою дочь, она может подать в суд на врача — и лучшую подругу — за то, что та не предотвратила ее появление на свет. Возможно, вы разделите систему взглядов, в которой акушерам-гинекологам дано право решать, с какими дефектами можно жить, а с какими нельзя. А это, друзья мои, скользкая дорожка. Как это воспримут люди, вынужденные изо дня в день жить со своей инвалидностью? Какие изъяны можно счесть достаточно вескими для смертного приговора? На данный момент девяносто процентов родителей, чьим нерожденным детям диагностируют синдром Дауна, предпочитают сделать аборт, несмотря на то что в мире живут тысячи даунов — и живут счастливо и продуктивно. Что же произойдет с развитием науки? Родители будут абортировать плоды с больным сердцем? Или те, из которых вырастут хорошисты, а не отличники? Или те, которые не станут супермоделями?

Он вернулся к столу защиты.

— Говоря «ошибочное рождение», мы, дамы и господа, утверждаем, что все дети должны быть идеальными. А Уиллоу О’Киф родиться идеальной не повезло. Но я ведь тоже не идеален. И мисс Гейтс. Даже судья Геллар не идеален, хотя, признаться, чертовски к идеалу близок. Я даже рискну предположить, что у всех вас есть некоторые изъяны. Поэтому я прошу вас серьезно задуматься, прежде чем принимать решение. Задумайтесь об этом «ошибочном рождении» и сделайте верный выбор.

Едва он уселся, встала Марин Гейтс.

— Занятно, что мистер Букер упомянул о возможности выбора, поскольку именно такой возможности Шарлотте О’Киф не дали.

Она стояла за спиной Шарлотты. Та не поднимала головы.

— Это дело лишено религиозной подоплеки. Оно не имеет никакого отношения к абортам и правам инвалидов. Оно не ставит под сомнение любовь Шарлотты к дочери. Все те вопросы, которые, подняла сторона защиты, никоим образом не связаны с сутью нашего дела. Она проста и ясна: выяснить, достойно ли позаботилась о своей пациентке доктор Пайпер Рис.

Но даже сейчас, выслушав стольких свидетелей, я бы и сама не смогла ответить на этот вопрос. Даже если бы я встревожилась, глядя на тот первый ультразвук, то все равно посоветовала бы подождать развития событий — и результат ничуть не изменился бы. Но я уберегла Шарлотту от нескольких месяцев беспокойства. Кто же я тогда получаюсь — хороший врач или небрежный? Возможно, я действительностроила предположения исходя из личного знакомства с ней и с другими пациентками таких вольностей я бы себе не позволила. Возможно, я действительно должна была внимательнее искать знаки грядущей беды.

И тогда, возможно, повестка в суд не стала бы для меня таким потрясением.

— Вы выслушали все доводы. Вы узнали, что аномалия, выявленная УЗИ на восемнадцатой неделе, требовала дальнейшего обследования. Даже если врач не знала, о чем именно сигнализирует эта аномалия, она должна была углубиться в этот вопрос и всё выяснить. Но Пайпер Рис попросту не стала этого делать. А такая оплошность медика, дамы и господа, называется врачебной ошибкой.

Она подошла ко мне.

— Уиллоу, родившаяся вследствие этой ошибки, всю жизнь будет нуждаться в особом уходе. Это дорого, это серьезно, это больно. Потребности не исчезают, они накапливаются, они наносят новые травмы. Они угнетают. Они обостряются с возрастом. Ваша задача сегодня заключается в том, чтобы обеспечить Уиллоу счастливую, полноценную жизнь. Сделают ли ей все необходимые операции? Купят ли нужное оборудование? Обследуют ли ее квалифицированные врачи? Сможет ли она и дальше ходить на физиотерапию и пользоваться качественными костылями — за которые, напомню, платит сама семья, давно застрявшая в долговой яме? Решать вам. Сегодня вы можете сделать выбор, которого не было у Шарлотты О’Киф.

Судья что-то сказал присяжным, и люди потянулись к выходу. Роб подошел к ограде, разделявшей основное помещение и галерку, и обнял меня за плечи.

— Ты как?

Я попыталась ему улыбнуться.

— Спасибо, — сказала я Гаю Букеру.

— Пока еще не за что, — отозвался он, запихивая блокнот в портфель.

Шарлотта

— У меня от тебя голова кружится, — сказал Шон, когда я вошла в конференц-зал.

Амелия сновала взад-вперед, запустив руки в копну своих встопорщенных волос. Заметив меня, она обернулась.

— Я тебе вот что скажу, — затараторила она. — Я знаю, что ты хочешь меня убить, но это будет не самый разумный поступок в здании суда. Тут же, понимаешь, копы повсюду, да и папе придется тебя арестовать…

— Я не собираюсь тебя убивать, — сказала я.

Она остановилась.

— Нет?

Почему я раньше не замечала, какой красавицей выросла Амелия? Огромные миндалевидные глаза под идиотской челкой. Естественный румянец на щеках. Аккуратный ротик бантиком, маленькая котомка с секретами. Я поняла, что она не похожа ни на меня, ни на Шона. Больше всех она была похожа на тебя.

— Твои действия… Твои слова… Я могу их объяснить.

— Я просто не хочу ехать в Бостон! — брякнула Амелия. — В эту дурацкую больницу. Вы меня оттуда не заберете.

Я перевела взгляд на Шона, потом снова на тебя.

— Пожалуй, не стоило принимать это решение, не посоветовавшись с тобой.

Амелия недоверчиво прищурилась.

— Ты, возможно, и злишься на нас, но на самом делеты пообещала Гаю Букеру выступить на суде не поэтому, — продолжала я. — Мне кажется, ты просто хотела защитить свою сестру.

— Ну, — протянула Амелия, — наверное.

— Как же я могу злиться на тебя, когда ты поступаешь точно так же, как я?

Амелия кинулась мне в объятия с ураганной силой.

— Если мы победим, — пробормотала она, уткнувшись мне в грудь, — вы купите водный мотоцикл?

— Нет! — в один голос ответили мы с Шоном.

Он встал, не вынимая рук из карманов.

— Если ты выиграешь этот суд, я бы хотел вернуться домой насовсем.

— А если проиграю?

— Ну, тогда я все равно хотел бы вернуться домой насовсем.

Я поглядела на него поверх макушки Амелии.

— Умеешь ты торговаться, — сказала я с улыбкой.

По пути в Диснейленд, дожидаясь самолета, мы перекусили в мексиканском ресторанчике в аэропорту. Ты заказала кесадилью, Амелия — буррито. Я выбрала тако с рыбой, а Шон — чимичангу. Даже неострый соус показался нам слишком пряным. Шон убедил меня выпить «Маргариту» («Ты же не пилот»). Мы обсудили представленное в меню «жареное мороженое»: как такое возможно? Разве оно не растает на сковороде? Мы спорили, на какие аттракционы нужно отправиться первым делом.

Тогда возможности простирались перед нами, как красная ковровая дорожка. Тогда мы думали лишь о том хорошем, что будет дальше, а не о том плохом, что уже случилось. На выходе хостесса — конопатая девушка с сережкой в носу — подарила нам по воздушному шарику с гелием.

— И зачем, спрашивается? — недоумевал Шон. — На борт их все равно нельзя брать.