Золото Неаполя: Рассказы

— И они встретились?

— Точно в назначенное время. Боже, какая была ночь! Весь цвет неаполитанской каморры наблюдал эту сцену с почтительного расстояния. Первым явился дон Акилле Мистика, прислонился к дереву и начал одну за другой зажигать спички, чтобы дону Чиччо легче было его заметить. Кроме того, он время от времени кричал: «Я здесь, дон Чиччо, здесь!» Не прошло и пяти минут, как все заметили какой-то огонек — это был Дезидерио с фонарем в руке. Ставит он свой фонарь на камень так, что свет падает прямо на него, поднимает над головой дубинку размером с молодое деревце и говорит: «Помолись своему святому, сын мой, да подходи поближе!» — «Дубинки у меня нет, дон Чиччо, но знайте — есть пистолет, и да поможет вам бог!» — заботливо отвечает дон Акилле. Тут дон Чиччо отбрасывает дубинку и достает в свою очередь револьвер: «Не будем болтать понапрасну, стреляй!» Ну, дон Вито, что скажете? Это были люди слова, люди чести! Когда у них кончились патроны, дон Чиччо, слегка раненный в руку, опять взял дубинку и спросил: «А сейчас, мой милый, что ты будешь делать?» — «То, для чего я захватил вот это», — вежливо ответил дон Акилле, вытащил из-за пояса нож размером с небольшую саблю и медленно пошел вперед, держа его слегка на отлете, как нож для разрезания бумаги.

В этом месте рассказа уличный продавец календарей позволяет себе передышку, во время которой мы все сидим, затаив дыхание. Донна Бриджида Какаче возвращается из Санта-Лючии с кульком бобов и мушмулы. Хоть бы догадалась облегчить наши страждущие души и угостила! Идет дождь, косой, противный, как в ту ночь, когда дон Акилле Мистика крался между платанами с «пером» в руке. Армандуччо Галеота умоляет:

— Дон Фульвио, пожалуйста, ну что же было дальше, чем кончилось дело в Поджореале? Кто победил?

— Никто, парень, никто. Все мафиози, до глубины души тронутые благородством и смелостью этих необыкновенных представителей каморры, подбежали к ним и обратились к дону Чиччо Дезидерио с такими словами: «Дон Чиччо, мы вас смиренно просим сделать исключение для дона Акилле, ибо он доказал, что достоин всяческого уважения».

— А он что?

— А он подумал немного и от всей души заявил: «Дон Акилле, не скрою — вы мне здорово понравились, так что я не по принуждению, а от всего сердца предоставляю вам, начиная с сегодняшнего дня, свободу действий на всем Мачелло, кроме, разумеется, тех участков, которые контролирую сам». Они обнялись, расцеловались и стали жить в счастии и довольстве, пока их не убрали с пути соперники или преклонный возраст не помешал заниматься делами… Надо будет справиться у кого-нибудь, а то что-то я подзабыл, что с ними стало.

Дон Вито Какаче презрительно возражает:

— Честный он или нечестный, бандит есть бандит!

— Глупости вы говорите, — упорствует дон Фульвио. — Они, как бы вам объяснить, были бандиты благородные — презирали всякие засады, хитрости, предательство. По сути дела, они вели свой род от сказочных персонажей, от рыцарей Карла Великого, и если совершали одно преступление — причем мягко, деликатно, — то предотвращали сотню других. Они помогали бедным, защищали вдов, сирот и всех честных людей. При них во всех кварталах царили мир и покой, они следили за игорными домами, ростовщиками, рынками, похоронными бюро и всякого рода общественными заведениями. Обращение к правосудию приводит к тому, что дело затягивается на годы и вас обирают до нитки, а обращение к мафиози давало эффект незамедлительно… Может, вы предпочитаете муниципальное казино, официальное ростовщичество в банках, визиты полиции, которая, чтоб не ошибиться, начинает с того, что сажает за решетку того, кто ее вырвал? Может, вам нравятся частные и правительственные монополии, лекарства, вино и масло с вредными примесями, сенаторы, которых сажают в сенат партийные заправилы? Да это просто смешно! Мафиози былых времен ставили у власти лучших врачей и адвокатов в городе, вот так-то, дорогой дон Вито! Они голосовали сами и убеждали других голосовать за Лабриолу, Чиккотти, Де Никола и Порцио! Они преклонялись перед религией и наукой и обращались к Бенедикто Кроче и святому Януарию со словами «ваш слуга!». Пятьдесят лет мы экспортировали мафиози в Америку, уважаемый дон Вито, точно так же, как сейчас импортируем футболистов из Бразилии и Аргентины! А делишки, которыми сейчас занимаются всякие там Марески, Большие Паскуале из Нолы и Антонио Эспозито — они какие-то не наши, с душком. Все эти люди — не неаполитанцы, они явились из деревни, где убийца подло прячется за забором, у них есть навык ставить капканы, устраивать засады и западни, но если посмотреть получше, то они и в подметки не годятся таким мафиози, как дон Акилле Мистика и дон Чиччо Дезидерио. Те рисковали жизнью в честной схватке с противником, а эти наносят удар в спину и бегут. Что скажете, дон Вито? Когда было такое, чтоб семья Настоящего Мафиози, погибшего при честном выяснении отношений, обращалась в суд? А вот мы теперь, спасибо большое Эспозито и Паскуале, уже и до этого докатились.

Ответом служит молчание. Наступило время, когда Какаче начинает клевать носом. Донна Бриджида выдает нам немного бобов и мушмулы. В эту свинцово-мерзкую погоду хотелось бы очутиться в мягкой фланелевой внутренности бобового стручка. Что же касается мушмулы, то какой все-таки у нее обманчивый вид! Одна ягода — кислая, как уксус, вторая на вид еще гаже, а оказывается — слаще меда. Вот так, как в жизни, от одного обмана до другого, мы добираемся до оставленной напоследок ягоды, самой гладкой и свежей. Она-то нас и отравит.

Мы уходим

Дни нашей жизни мчатся, как камешки с обрыва. Вот кончается сезон больших народных праздников, и песни, музыка, огни и костры в день святого Антония, святого Викентия, богоматери дель Кармине и Пьедигротты кажутся далекими, потерянными, серыми и древними, как мумии. Какая же часть нашей жизни уходит с ними? Почему в потрепанных книгах нашего существования нет краткого подведения итогов, сухого, бесстрастного указателя (заглядывать в него, однако, пришлось бы с комком в горле). Ведь это было вчера: дон Вито сказал, донна Джулия ответила, Армандуччо воскликнул, остальные — кто возмутился, кто рассмеялся, а Паллонетто в это время — его мостовые, стены, небо над ним — либо соглашался, либо возражал, либо, что гораздо хуже, смотрел на нас безмолвно и равнодушно. Из всех времен, отовсюду мы пригласили сюда дела и мысли смешные, грустные или просто без начала и конца, уравновешенные и наивные, как поведение и поступки тихих слабоумных! Между тем скорость ленивого тока крови в наших жилах все увеличивалась, приближаясь к своему высшему пределу (он записан создателем на белоснежной манжете), и вместе с этими призраками, тенями смешного или страшного, которые, хотя мы этого и не замечали, беспрерывно терзали и разрушали нас, прибавляя обман к обману и неизвестность к неизвестности, уходили маленькие, но невосполнимые частицы нашей жизни. Но ничего. Здесь, на юге, еще тепло (правда, периодически), тогда как на севере собираются сильные грозы и парочка небольших землетрясений бродит по полуострову, как ломота в костях при артрите; министр, исчерпав свой запас успокоительных речей, уходит, но цены на продукты повышаются, не успеет он еще, так сказать, и шагу ступить; продавец вершей дон Дженнаро Пальуло ловит своими изделиями ветер инфляции; мандолина дона Энрико, парикмахера, вконец расстроена: какой-то клиент случайно задел ее локтем; донна Кончетта, контрабандистка, в который уже раз невредимой и незапятнанной выходит из столкновения с финансовой полицией — ее товар обнаружить невозможно, он похож на вирус, состоящий из сигарет, электробритв и транзисторных приемников и не поддающийся никакой вакцине, который свил гнездо и замаскировался в недрах Паллонетто; из-под рубанка столяра дона Чиччо Ливьеццы причудливые, словно девичьи мечтания, вьются стружки; угольщик Квинтьери задает себе вопрос, сколько принесет ему зимний сезон на этот раз; дон Вито Какаче швыряет газету на землю и разражается гневной тирадой: