Эта гиблая жизнь

В общем, теперь у нас был миллиард, и мы стали жить хорошо. Сестра стала заниматься делами, и наши деньги стали зарабатывать деньги, она открыла магазин, перестроила наш старый дом, купила мне «мерседес», а себе оставила «девятку», а я построил наверху мансарду и купил лучшую оптику и приборы, так что теперь у меня была собственная мини-обсерватория. Но сестра на это ничего не сказала, а однажды даже попросила посмотреть в телескоп и сказала, что звезды очень красивы, а я подумал, что рот женщине могут закрыть только деньги.

Теперь мои двоюродные братья, дядьки и тетки из села стали у нас почти жить, и братья ездили по поручениям сестры, ухаживали за моими гостями и не позволяли моим многочисленным племяшкам приближаться к мансарде, когда я работал. Но все же мне постоянно мешали, потому что с раннего утра до поздней ночи ко мне приезжали или приходили люди, а мои братья благоговейно звали меня к тем, кто приезжал на шикарных иномарках и презрительно заставляли ждать тех, кто был на старых отечественных «жигулях», а то и вовсе пешком.

Но я выслушивал всех, потому что они приезжали ко мне за советом или с просьбой, чтобы я поговорил об их деле с кем надо, а те, кто были пешком, в основном просили в долг и я давал им, зная, что они не вернут... Короче говоря, я никак не мог толком заняться тем, что любил по-настоящему, а мама все время беспокоилась и хворала, так что мы постоянно покупали ей дорогие лекарства, которые ей совсем не помогали.

А однажды мне пришлось поехать в Хабаровск, где наших парней кинули на три вагона водки. Меня свели с местными и сказали им: «Это Астроном!»

«Астроном, браток, дело вот как обстоит...» – объяснили мне местные, а потом нашим парням вернули три вагона водки, но там я услышал, что дома убили Дугужа, подложив под его машину бомбу.

И вот, я быстро вернулся и был на похоронах, а после похорон я стал много размышлять. Гибель Дугужа подействовала на меня настолько, что я думал целые две недели и после этого решил отойти от дел и поэтому собрал ребят и сказал речь. Я говорил им, что земля удивляется нашему легкомыслию, я призывал их иногда поднимать взоры на небо, но и, выходя в сад помочиться среди ночи, смотреть под ноги. И еще я сказал им, что трагедия все еще остается высшим жанром. И так я говорил целый час, а когда я закончил, они подумали и сказали, что если бы не знали и не уважали меня, то подумали бы, что я – дурак. А я сказал, что с делами покончено, и ушел...

А после этого я продал «мерседес» и «девятку» и оставил только оптику, а сестра сказала, что я, точно, дурак и что все остальное она заработала сама и не уступила мне, а я после этого раздал деньги нуждающимся.

Я не стал разубеждать мою сестру насчет «дурака» и устроился оператором в котельную, и стал зарабатывать триста пятьдесят тысяч в месяц, и это была хорошая работа, потому что у меня была теперь возможность много заниматься, и кроме астрономии я занимался химией и физикой, а еще философией, историей, литературой и языками, и больше мне ничего уже не надо было, и я вполне счастлив, но у меня была еще мечта – поселиться в лесном домике в горах и жить там наукой, творчеством и хозяйством.

Зарплату, кроме того, что тратил на книги, я отдавал маме, а сама мама стала теперь поспокойнее и чувствовала себя намного лучше, так что лекарства мы ей больше не покупали. Под мерный гул и присвист газовых котлов я писал свои скромные труды: «Некоторые соображения о данных, полученных в радио– и инфракрасных диапазонах при наблюдении пульсара в центре Крабовидной туманности», «Полемика с Аристотелем, не вкусившим этики христианской демократии», а в эссе «Пять веков моей литературы, или Блестящие плагиаты бытия» я, наконец, признался в любви к Толстому, Достоевскому, Чехову и вообще ко всем, благодаря кому получил четверку по литературе.

Кроме того, я начал свое главное исследование, которое задумал еще в армии. Изучая данные спектральных анализов различных звезд, я задумался над проблемой определения и использования величин космических расстояний и о химической информации, которая доходит до Земли весьма искаженной. Само собой, это очень мешало при исследовании процессов в межзвездных пространствах, и тогда я решил, используя метод параллакса и перенесения земных методов определения в любую точку вселенной, вывести формулу, которая помогла бы выйти за известные уровни исследований этих процессов. Проще говоря, с помощью формулы я решил выйти за пределы собственного воображения и отдалить границу, за которой начиналась тайна и бездна космической ночи.

Короче, я жил спокойно и счастливо... Соседи, в свое время смирившиеся с тем, что я стал крутым, потихоньку привыкли к тому, что я снова не крутой. В свободные от дежурства дни я бывал в библиотеках в Нальчике и у нас, а ночи проводил в мансарде. Я водил племянницу Залиночку в детский сад, работал по хозяйству и ходил помогать, когда у знакомых семейные праздники, а в месяц Уразы я сам разносил по соседям лакумы, что пекла мама, потому что сестра много занималась магазином, а в Курман я покупал барашка и резал. Братья и дядьки не показывались, потому что они занимались делами и им было некогда? И когда я ложился спать, я был счастлив, и просыпался с радостью в сердце, а мама говорила, что я сплю с улыбкой на губах, как спал еще в детстве.

А насчет советов, разборок и денег больше никто не приходил, и я был этим очень доволен.

А потом однажды в библиотеке мне выдала книги новенькая, которую звали Мадина и которой было восемнадцать лет. Она была очень красивая и нежная и всякий раз, когда я приходил и заговаривал с ней, она смущалась. А потом в одно утро я проснулся и понял, что думаю о ней, а потом я думал о ней весь тот день, а ночью она мне приснилась, и теперь я не мог больше провести ни минуты без мысли об этой девочке.

И вот, прошли две недели, а я так и не прочел книги, что взял в прошлый раз. Тогда я стал думать и придумал, как мне поступить. Я отнес книги, и, когда Мадина собралась зачеркнуть даты и развернула обложку, то увидела полевой цветок. Я сказал: «Это тебе!» – и ушел, потому что в этот раз ничего не надо было говорить.

А потом я пришел через неделю и она, увидев меня, смутилась и улыбнулась мне, и я понял, что она думала обо мне и я спросил: «Можно, я тебя сегодня провожу?», а она стала пунцовой от смущения и сказала, что у нее есть парень, а я заставил ее улыбнуться, сказав, что как только я появился в ее жизни, у нее уже нет никакого другого парня.

И я стал провожать ее и всегда рассказывал много интересного и смешного, и однажды я понял, что больше ей ни с кем неинтересно, потому что таких серьезных или смешных вещей ей не говорил никто.

Ну вот, а однажды ко мне приехали ребята на «шестерке», и мы выехали за город, и один из них, Астемир, сказал мне: «Астроном, не подходи больше к ней!» А я его спросил:

«Почему?» Он сказал: «Астроном, это моя девочка!» Тогда я ответил ему, что она не его девочка. Тогда он стал нервничать и сказал: «Астроном, не подходи к ней больше, я хочу на ней жениться!» А я ему ответил, что он никогда не женится на ней.

Тогда Астемир стал злиться и сказал, что я больше никогда к ней не подойду, а я ему ответил: «Пошел ты...! Ну, сами понимаете...» Тогда он ударил меня и стал кричать, что что-то там сделает со мной, если я еще раз к ней подойду, а я снова послал его, и он снова ударил меня и стал бить еще, но друзья растащили нас, а он рвался ко мне и материл меня, но я сказал, что он уже проиграл, и ушел домой пешком.

Ну и короче, все в городе узнали про этот случай, и многие стали говорить – вот мало того, что Астроном опустился до котельщика, так теперь его еще побил какой-то там пацан, и все ждали, что из этого выйдет, а я ждал, пока откроется правый глаз, потому что не мог глядеть в окуляр телескопа.

А Малина позвонила мне на следующий день и просила простить ее, потому что это все из-за нее, и просила назавтра прийти в библиотеку, чтобы увидеться, но я сказал, что меня пока лучше не видеть.