Новоорлеанский блюз

Она думала о том, как влюбленным нравится считать свою встречу судьбой, и о том, что они находят это очень романтичным. «Мы созданы друг для друга», — объявляют беспомощные юнцы своим плоскозадым партнершам, словно это может придать им силы. «Ты моя судьба», — шепчет богиня с кукольным личиком, уткнувшись в грудь любимого, и это звучит как наивысшая похвала, хотя на самом деле это значит, что она выбрала его потому, что время уходит. И где же здесь, скажите, романтика?

Женщина с лицом цвета кофе знала толк в любви, потому что отчаявшимся (или не совсем отчаявшимся) людям ради денег приходится овладевать тем или иным искусством. Она любила многих: водителей такси, бизнесменов, «больших людей» (как они сами себя называли): она любила взбалмошного священника, рок-звезду и академика; она любила серьезного мальчика с Ямайки, пианиста-алкоголика и костлявого великодушного мошенника. Или, по крайней мере, имела их всех. Женщина с лицом цвета кофе не была уверена в том, что это не одно и то же. Согласитесь, вы можете выбрать: просто любить… потерять невинность или обрести ее, снискать чье-то расположение или надоесть, бояться или чувствовать себя в безопасности. Или вы можете любить за деньги. А есть хотя бы еще хоть один способ любить? Что ж! Женщина с лицом цвета кофе выбрала любовь, у которой было будущее, и она была счастлива и наплевала на романтику! К тому же что проститутка (бывшая) вообще может знать о романтике? Может быть, Джим Туллоу и есть ее судьба, может, и нет, но это покажет лишь время, а пока обсуждать это совершенно бесполезно. Уж если на то пошло, то ведь Луи Армстронг пел о том, что у них пропасть времени. Ведь все, что рассказал ей старик, по сути дела, история простая, как двенадцатитактовая блюзовая форма. Но невозможно спеть песню, не зная мотива.

Потом ее мысли перескочили на африканского шамана. Ей вспомнился разговор, состоявшийся между ними почти год назад в том самом ирландском баре во Французском квартале Нового Орлеана. Муса, закулу,собирался отбыть в Замбави (через Нью-Йорк, Лондон и Лилонгве [130]); взяв ее нежно за руки, он говорил ей то, что, как он думал, ей хотелось услышать (хотя его подсознание наверняка было более осведомлено об этом).

— Не придавайте нашей встрече слишком большого значения, — умолял он. — Вы обрели свою судьбу, и ваш выбор не может быть неправильным.

Он был (как и всякий закулу) довольно самоуверенным, а потому решил попробовать себя еще и в психотерапии.

— Человеческие взаимоотношения, естественно, строятся по принципу треугольника, — продолжал он. — Смотрите: женщина состоит в отношениях со своим партнером, а потом состоит в воображаемых отношениях с тем, каким она хотела бы его видеть. Именно это и имело место, когда я появился, и вы, понятное дело, сочли меня неотразимым. Но, мачекамадзи,я подавляю свое желание, повинуясь вашей судьбе, и вы должны сделать то же самое!

Внимательно слушая его, женщина с лицом цвета кофе кивала ему с таким видом, словно его теория впечатлила ее, а потом благодарно пожала руку закулу.Его лицо просияло, он выглядел очень довольным собой и быстро встал на ноги.

— Вы скоро приедете ко мне. Да-да, не сомневайтесь! — объявил он, потом поцеловал ее в обе щеки и пересчитал свои пальцы на ногах, с видимым облегчением дойдя до девяти. Церемонно кивнув, он направился к двери. Женщина с лицом цвета кофе бесстрастно смотрела ему в спину. Она обдумывала то, что он сейчас сказал, и вдруг поняла, что не ответила ему потому, что не хотела оскорблять его чувств. Она знала, что ее любовь не основана на принципе треугольника, потому что, когда любишь бесчисленное количество незнакомцев, треугольник оказывается совершенно бессмысленной конструкцией. А как насчет отношений между двумя (не важно, свела их судьба или выбор)? Сейчас именно это ее волновало.

Конечно, закулуне знал, что все его гипотезы влетели Сильвии в одно ухо и вылетели из другого, и, когда он уходил от нее, хромая и подпрыгивая, в его голове уже зрел план дальнейшего развития этой великой теории. Сейчас он был более чем уверен в том, что весьма успешно опробовал ее на Тонго Калулу и Сильвии Ди Наполи. Единственно, что его тревожило, так это недостаточная чистота эксперимента, поскольку у вождей и проституток слишком много общего.

В дверях Муса обернулся, помахал рукой женщине с лицом цвета кофе и, стараясь перекричать стоящий в баре гул, возопил:

— Вы же Сильвия! Так будьте счастливы!

Она, помахав ему в ответ, мысленно взмолилась, чтобы это его пожелание сбылось. Ведь если принять во внимание все то, что случилось, то она, пожалуй, имела право чувствовать себя счастливой.

Сильвия Ди Наполи втянула в себя горький дым сигареты, и ее мысли вновь сосредоточились на дорогом друге Мусе, раскрывшем перед ней ее судьбу, более богатую на случайности, чем на четкие предначертания. Немного везения, немного целенаправленных действий, и вот результат — завтра они снова встретятся. Он говорил, что хочет показать ей некоторые места — пересохшее озеро, дерево мусаса,напоминающее лицо старика, — и еще ей надо вместе с ним посмотреть несколько сновидений. Как обычно, Сильвия не знала, что он имел в виду, хотя смысл слов вроде бы был вполне понятен. Как обычно.

Она покачала головой и взглянула на часы. Профессор Коретта Пинк (та самая кузина, с которой она никогда не встречалась и которая выбрала себе имя Бунми Дуровойю, поскольку у любого имени есть история) опаздывала, а до рейса Сильвии оставалось меньше двух часов. Зачем она встречается со своей кузиной? Не ради воссоединения семьи. Сильвия и Джим должны были оформить вывозные документы на некий особый груз, который необходимо было доставить в аэропорт Хитроу; груз настолько ценный, что профессор Пинк сама сопровождала его из Чикаго. Организовал все Муса. Сильвия спрашивала Джима, что это за груз, но он тоже ничего не знал, впрочем, это было типично для мальчика, который бывает одержим любопытством всего лишь один миг, а в следующий миг уже предается ленивой беззаботности.

«Интересно, куда делся Джим?» — подумала она. Он отправился поменять билеты, но что-то слишком долго его нет. Некоторое время назад она наблюдала за его действиями у стойки администратора (в международном аэропорту Нового Орлеана), и применяемая им тактика, по его словам, позволила ему получить места, стоимость которых была примерно вдвое выше суммы, указанной в их билетах. Он по-особому смотрел на билетных диспетчеров, сидевших за стойкой, а затем заводил разговор, демонстрируя безукоризненный британский выговор.

— Разве вамне известно, кто я? — спрашивал Джим таким тоном, словно он был высокопоставленным сановником, путешествующим инкогнито.

Но его интонацию всегда портило то, что он с акцентом и по-особому произносил это самое «вам», и это придавало вопросу какое-то умоляющее, некатегоричное звучание. Вопрос звучал так, как если бы за ним должно было последовать продолжение типа: «…А если вам известно, то скажите это мне!» Половина билетных диспетчеров (обычно это были дамы неопределенного возраста) предлагали ему бизнес-класс, а другая половина, наоборот, норовила затолкать его в эконом-класс (как правило, на самые худшие места: в середине ряда или в самом хвосте). Тогда, в международном аэропорту Нового Орлеана, тактика Джима сработала, несказанно поразив Сильвию, что было весьма кстати, поскольку они были вместе еще совсем мало.

Это было самое лучшее из того, что происходило год назад.

— Сильвия Ди Наполи?

Сильвия вскочила и ткнула сигарету в пепельницу. Прямо перед ней стояла высокая, поразительно красивая чернокожая женщина в не очень чистом свитере и джинсах. Маленький рюкзачок был переброшен через плечо, а в руках она держала коробку, похожую на переносной холодильник. Ее волосы были заплетены в короткие африканские косички, а глаза светились уверенностью и од новременно какой-то грустью, словно она пребывала в состоянии постоянного разочарования. Она бережно поставила похожую на холодильник коробку на пол и сбросила с плеча рюкзачок.