Новый мир. № 8, 2000

Не возникает вопроса и с эссе Владимира Коробова «Дальневосточные экспедиции князя Э.Э.Ухтомского…» — и не только потому, автор не скрывает своих «борхесовских» беллетристических приемов: придуманный герой князь Ухтомский, придуманный сакральный текст, история культуры, история некой мистической потаенная пра-книги чуть ли не всей русской культуры; интеллектуально-детективный боевик, разработанный как бы средствами кондового историко-культурного исследования. Доведенная почти до пародии стилистика научных исследований, явленная, скажем, в популярных ныне культурологических бестселлерах А. Эткинда.

Производит впечатление очевидной талантливостью вариации Рената Хисматуллина «История Крысолова из Гаммельна в семи фрагментах», активно задействовшие уже классические для «интеллектуальной прозы» ХХ века приемы. Немного отдает литературной игрой рассказ Клима Каминского «Народная душа», но у автора достаточно вкуса, чтобы не сделать свою историю аляповатым лубком — освоенные нами по прозе шестидесятых (Шукшин, Белов, Казаков) характеры обитателей маленького провинциального городка хоть и отсылают к уже прочитанному, но обладают и собственным обаянием, очень хотелось бы надеяться, что рассказ этот прочитанный в более широком контексте прозы самого Каминского уже не будут вызывать ассоциаций с ранним Беловым или Шукшиным.

Составляя для себя эту десятку, я, естественно, колебался, потому что были и еще рассказы о которых следовало бы поговорить подробнее, — приведенный выше список, повторяю, неизбежно вкусовой Хотя, возможно, ничем не особо не уступает большей части выбранных мною текстов, скажем, неожиданно придуманная, азартная проза Дмитрия Пушкаря в отрывках из повести «За Родину и все такое», или афганский рассказ Павла Андреева «Душа», или рассказ Алексея Никитина «Три бутылки водки» о судьбе (обычной, заурядной, как заурядна по-своему любая человеческая судьба — по Чехову: «скучная история») русского и советского писателя, автора военных романов и повестей, в котором возникает послевоенный Киев, редакционные работники конца 40-х, сталинский лауреат, а потом — эмигрант Виктор Некрасов; рассказ это написан подчеркнуто, почти полемично традиционно и по интонации, и по теме, и способам письма и при этом, а может, благодаря этому, почти пронзительный ясный, грустный, умный. Производит впечатление талантливой напористой прозы «поток сознания» Ольги Зонберг в «Отрывном календаре навсегда»; чуть кокетничающая психологической непричесанностью автора-повествователя, но несомненная проза Элины Свенцицкой; или притчеобразная миниатюра Игоря Левшина «Пророк». К сожалению, с очень уж известным рассказом выступил Константин Плешаков «kremlinkam.com», не было ощущения новизны; и не самым удачным, на мой взгляд, рассказом представлен в нынешнем «Улове» талантливый Николай Байтов.

Вот, пожалуй, и все, что рассматривалось мною всерьез, при составлении своей десятки. К сожалению, вторая половина (или чуть больше) представленных на конкурс текстов слишком явно обнаруживает несостоятельность художественного воплощения заявленных авторами задач. Рассказывая о текстах весеннего «Улова» я ни слова ни сказал о поэзии. Об этом — в следующем выпуске.